В. Галечьян - Четвертый Рим
— Земляк, дай прикурить, — обратился один из них к Луцию, и его широкое, с медным загаром лицо расплылось в откровенной ухмылке. Юноша знал, если объявились двое залетных, то рядом обязательно обнаружатся еще четверо или больше, но также знал, что залетные свое здоровье очень берегут, поэтому он просто сунул руку в карман и вытащил заточку. Блестящий луч протянулся от руки Луция к лицу здоровяка, и тот сразу отпрянул.
— А то продай мальчишку, — сказал сипло второй громила и сунул руку в карман, — зелененькими заплатим.
— Бежим! — шепнул Луций брату, и они, выскочив обратно на тротуар, опрометью бросились поверх ограждения на проезжую часть, которая к счастью была абсолютно пуста. Как Луций и ожидал, залетные за ними не побежали. Просто к тем двум, которые лениво поднялись по ступеням и, стоя у перил, провожали взглядом убегающих, присоединилось еще несколько человек. Все они, казалось, чего-то ждали.
— Бери правее! — крикнул юноша брату, не желая наводить залетных на лицей и опасаясь таксистов, которые внезапно замолкли и стали поворачиваться к бегущим. Они забежали в свой переулок. Один из таксистов собрался броситься за ними, так во всяком случае показалось Луцию, и тут вдалеке, с устья Рублевского шоссе послышался стон сирены и засверкали синие «мигалки». Залетных с противоположной стороны тротуара тотчас словно сдуло в подземный переход. Таксисты бросились по машинам и с ревом умчались вперед, подальше от полицейского кортежа с проверкой документов, потому что чрезвычайное положение еще не было отменено.
— Чай будешь с вареньем? — спросил Луций брата. Тот только кивнул. Потом, решив что, может быть, кивок вышел не слишком убедительным, громко добавил:
— Хочу! И хлеба хочу с сыром.
Юноша пошел кипятить чайник на общую кухню, а когда вернулся, нашел рядом с братом ту самую злокозненную рожу, из-за которой он утром едва не лишился невинности. Нежданный приятель сидел рядом с Василием, полуобняв его и пощипывая рукой за щечку, вторая его рука держала вожделенный бутерброд с сыром, который Луций рассчитывал разделить с братом.
Увидев Луция, который не смог скрыть болезненной гримасы, его преследуемый друг встал, не отнимая бутерброд ото рта, и свободной рукой крепко обнял друга детства. Луций немедленно отстранился.
Никодим по лицу Луция прочитал все и, широко раскрыв рот, отгрыз сразу половину бутерброда. Причем оба брата сделали глотательные движения, будто помогая ему. Тут Луций опомнился и грозно посмотрел на брата.
— Я же приказал тебе никого не пускать, — прошипел он, и рука его нащупала розовое ушко Василия.
— Не трогай ребенка, — сказал Никодим, и ладонь его железным кольцом перехватила руку Луция. — Ты забыл, что для меня открыть любой замок, не фокус?
Луций как бы со стороны посмотрел на его лицо — лицо человека с фотографии. Прямой пробор разделял блестящие темные волосы, ровная щетка усов — холодные голубые глаза и алый рот. Он вспомнил, что Никодим вечно шатался по сборам и соревнованиям, и отпустил брата.
— Ты сегодня нервничаешь, — холодно констатировал Никодим и вдруг широко улыбнулся. — А я чертовски рад тебя видеть. И более того, страшно хотел бы продлить нашу встречу на два-три дня. — Ткнув Луция шутя кулаком в грудь, он продолжил: — Я уже по твоим глазам все прочел. В лицее непрерывный шмон. За сокрытие посторонних грозят изгнанием, а то и чем похлеще. У тебя даже нос вспотел от страха. Ума не приложу, что тебя здесь держит. Поехал бы со мной и парня бы взяли. — И он так чтобы Луций видел, погладил мальчика по голой коленке. Тот зарделся от удовольствия.
— Ты мне пацана не трави, — холодно ответил Луций, — парень и так грезит побегами в дальние страны: то в Крым, то на Кавказ. Я за него перед теткой отвечаю, и нечего его сманивать. А кроме того, тебя хотел спросить, — тут взгляд юноши упал на младшего брата… «Не выгнать ли его, — подумал он, но потом махнул рукой, — пусть слушает, может кое-что поймет»… И продолжил фразу: — Ты что, в самом деле считаешь, раз мы с тобой вместе росли и, можно сказать, за одной партой восемь лет проспали, это дает тебе повод открывать замки в моей комнате, съедать мою еду и соблазнять моего брата? Может быть ты забыл, что наша юность осталась в другой эре, как любили выражаться коммуняки. Ты появляешься то после Балтийской войны, то после Московских пожаров, то вдруг вслед за уходящими танками Шамира, вечно без денег, голодный, и существуешь с таким видом, будто я обязан тебя содержать. Да, когда были живы мои отец и мать, я принимал тебя как брата, но с тех пор моя щедрость также поизносилась, как и моя одежда.
— А я как раз хотел попросить тебя одолжить мне твой старый серый костюм-тройку, — невозмутимо перебил его Никодим. — По-моему, ты предпочитаешь ходить в халате. Кстати, — добавил он небрежно, не давая Луцию заговорить, — твои Родители живы. И более того, они работают по специальности.
— Перестань, — попросил Луций, приседая на стул и держась побелевшими пальцами за кончик кушака как-то оказавшийся у него в руках, — твоя спекуляция отвратительна, лучше забери костюм и убирайся! — Он подошел к шкафу, схватил висящий на плечиках костюм и швырнул его в лицо юноше.
Никодим перехватил брошенный костюм, ловко развернул его, аккуратно положил пиджак на кровать, а брюки надел прямо на синие тренировочные штаны, сбросив с ног черные тапочки. Потом он стянул серый старенький свитер, и под ним оказалась удивительной белизны рубашка и совсем забытый предмет туалета — галстук. Никодим ловко накинул на плечи пиджак и сразу стал похож на Почетного бургомистра Санкт-Петербурга Собчака, когда тот открывал новогодний королевский бал. Даже Луций посмотрел на него с некоторым удовлетворением, как божок на дело рук своих.
— Санкт-Петербург, станция Кировский завод, учреждение 7-40, цех 5, — отчеканил Никодим, вдруг переставая улыбаться и небрежно играя кончиком галстука. — Передачи раз в десять дней, свидания по престольным праздникам, побег невозможен. Состояние здоровья удовлетворительное. Последнее письмо перехвачено твоим директором в воспитательных целях.
На минуту лицо Луция стало страшным. Оно посерело и съежилось, будто за одно мгновение он пронес свою карму от семнадцатилетнего студиуса до могилы.
— Ты что, был в Петербурге? — спросил он, задыхаясь, еще совсем не веря, не веря ни одному слову этого запутавшегося в своих скользких делах человека и поэтому готового на любую ложь за приют и кусок хлеба.
— Чего я там не видел? — пожал плечами Никодим. — Там немцы бал правят вместе с американцами. Там порядок.
Слово «порядок» он произнес с той издевкой, с которой всякий уважающий себя русак относится к ничего не понимающим в жизни «прочим шведам».
— Понятно, — протянул Луций, сдержанным пинком отправляя брата в кресло, подальше от цепких объятий наглеца Никодима. — Такие, как ты, ненавидят порядок, там трудно мутить воду, нет грязи, в которой можно вымазать рожу, чтобы никто не узнал. Вот в Москве, где все шатко-валко, где сегодня правят вчерашние убийцы, а завтра уже их начнут уничтожать, в хаосе и мраке таким, как ты, раздолье. Только держись подальше от меня и моего брата, потому что мы хотим естественной стабильной жизни, — а не вечно нового порядка и не стальной руки.
— Не то говоришь, — ехидно ответствовал Никодим, в то же время посылая взгляд, томный, как воздушный поцелуй, обиженно скорчившемуся в кресле мальчику. — За всем, что ты говоришь, стоит только один вопрос: правду ли я тебе сказал о твоих или нет? Успокойся, малыш: я тебе… — тут он выдержал паузу, — не солгал. Твои в Петербурге. И у тебя есть шанс им помочь. Весь вопрос в том, сможешь ли ты легально выбраться из школы с предписанием или нам придется прятаться по всем вокзальным и станционным туалетам вместе с твоим братцем.
— Брат не поедет, — глухо сказал Луций, еще не сообразив, что говорит о поездке как о деле вполне решенном, — я им рисковать не буду. Я поеду один. Ты же сам только что сказал, что тебе нечего видеть в Петербурге. Да и твое общество слишком для меня опасно.
— Вот ты и проговорился, — засмеялся Никодим гулким перекатывающимся смешком. — А ведь не хотел. Внутри держал информацию. Нет чтобы друга предостеречь. Ну ладно, выкладывай все, что знаешь. Чем тебя смущает мое общество?
— А всем, — не раздумывая швырнул ему в лицо Луций. Слепая ярость подхватила и понесла его по извивам русской речи. — Ты не легализован, от тебя на расстоянии несет непрятностями. А мы с братом воспитаны на законопослушании. Не только ты один изменился за последние несколько лет. Спасибо, — съерничал Луций, — что ты не забыл меня, но я не верю тебе.
— Ты без меня в Санкт-Петербург не доедешь, — просто ответил Никодим. — Попробуй, и твой брат останется круглым сиротой. Придется мне его взять под опеку. Более того, ты и до вокзала не доедешь. Ты надеешься на метро. Так вот, Комсомольская площадь так и не восстановлена. Тебе придется идти два квартала пешком. Или ты возьмешь такси? Видишь, тебе самому смешно. Но если у тебя будет предписание, мы застрахуемся со всех сторон. Потому что преступные структуры я возьму на себя. А ментовские — ты. Пошло?!
