Александр Розов - Голод богов (1)
— Дохлой гусеницы, — перебил Каммерер, — и что с этим можно сделать?
— С дохлой гусеницей — уже ничего, — ответил Антон.
— А с еще живой?
— Ввести ей специфический яд, который не повредит гусенице, но убьет личинок, — сказала Вики-Мэй, — точнее, не яд, а…
— Вирус, — подсказал Антон, — который поразит личинок, а также то, что успеет из них развиться и все то, с чем они войдут в контакт.
— Ну да. Так точнее. Хотя с латыни virus как раз и переводится как яд, но…
— И в результате, — перебил Каммерер, — мы получим вместо гусеницы, зараженной личинками, гусеницу, зараженную вирусом, так?
— Так, — согласился Антон, — но другого выхода нет. Вернее, он есть, и даже не один, но вам ничего из этого не подойдет. Стать таким же педантичным и предусмотрительным, как тагоряне, человечество не сможет, а перейти к доктрине «свобода или смерть», как жители Надежды — не захочет. Ну и понятно, что стать таким же могущественным, как леонидяне, оно просто не успеет. Слишком поздно.
— Хорошо. И в чем же суть действия этого… вируса?
— Разрушение Предназначения, — ответила Вики-Мэй, — поскольку это не биологический вирус, а информационный. Мем-вирус, как в середине XXI века называли автономные цепочки данных, разрушительным образом паразитирующие в компьютерных сетях и способные к спонтанной автоэволюции. А еще раньше их называли worm, то есть червь или вообще существо, скрытно проникающее куда-либо, вкрадывающееся, незаметно разрушающее и так далее.
— Так. А можно поподробнее и в адаптированной форме? Для сотрудников КОМКОНА-2 и прочих лиц, не обремененных, так сказать, избыточным интеллектом?
— Можно и поподробнее. Но это займет хренову тучу времени. Готовы зависнуть часа на три?
— Готов, — подтвердил Каммерер и приготовился слушать.
Долго.
Очень долго.
Столько, сколько надо.
…
— Добрый вечер, Август. Как поживаете?
— Еще не знаю, — флегматично ответил Бадер, — я вообще-то спал. Привычка у меня такая пижонская — поспать часок после обеда. Что-нибудь случилось?
— Комов почти достроил баню, — сообщил Каммерер, — настоящую, образца XIX века.
— Это не новость. Он ее за последние семь лет уже десятый раз почти достраивает.
— Нет, это новость. Потому что на этот раз он ее до такой степени достроил, что в ней уже можно париться.
— Да? — удивился Бадер, — это что, он нас приглашает?
— Ага. Он уже что-то там затопил. Не в смысле залил водой, а в смысле разжег где-то огонь, чтобы нагрелись какие-то камни… В общем, он говорит, что через пару часов они нагреются и можно париться. А потом прыгать в сугроб.
— Это еще зачем?
— Ну, традиция такая, — пояснил Каммерер, — он же потому и строил на Шпицбергене, что там почти круглый год есть сугроб.
— Ладно, — вздохнул Бадер, — в сугроб, так в сугроб. А сколько там градусов?
— В бане или в сугробе?
— На Шпицбергене.
— Минус тридцать с чем-то.
— Понятно. Через два часа буду. Не начинайте там без меня.
…
Маленькое кособокое строение из бревен рядом с аккуратным, сверкающим серебристыми панелями и панорамными окнами жилым блоком, смотрелось мягко говоря, скромно. Тем не менее, Комов демонстрировал свое творение прямо-таки раздуваясь от гордости.
— Настоящий мужчина должен сделать в жизни три вещи: воспитать сына, построить дом и посадить дерево, — пояснил он, — у меня оба сына воспитались как-то сами собой, дерево я посажу в другой раз, а вот дом, как видите, построил.
— Баню, — уточнил Каммерер.
— Дом, — это общая категория, а баня — частная, — пояснил Комов, — любая баня является домом по определению.
— Ладно, Геннадий, — проворчал Бадер, — показывайте, как выглядит изнутри ваш «дом по определению». А то у меня сейчас уши отмерзнут.
Впрочем, когда все трое устроились в парилке, на широких деревянных сидениях, он стал менее ворчлив и даже саму идею бани одобрил:
— Хорошее прикрытие, Геннадий. Если кто-то спросит: «чем занимались трое пожилых мужчин на Шпицбергене такого-то числа», можно будет честно ответить: «трое означенных мужчин сидели в так называемой бане образца XIX века». После чего разговор сразу переводится на исторические реконструкции, загадки прошлого, то есть темы беспорно интересные, но никак к исходному вопросу не относящиеся.
— Я тоже так подумал, — Каммерер улыбнулся, — хобби коллеги Геннадия оказалось очень кстати.
— Кстати, — сказал Комов, — оказывается, интересно иногда увидеть некоторых коллег голыми. Я бы даже сказал, познавательно. Скажите, Каммерер, что это у вас за шрамы такие круглые? в вас что, тоже попадали арбалетные стрелы?
— Нет, это меня в самом начале карьеры, еще на Саракше, один прыткий парень расстрелял из армейского пистолета. Ну, из такой же штуки, которую иногда таскал в кармане покойный Сикорски. Обычно жизненный цикл контрразведчика заканчивается расстрелом, а у меня он расстрелом начался. Забавно, вы не находите?
— Действительно забавно, — согласился Комов, — а там, на Саракше, многих расстреливали?
— Очень многих. Во времена военного положения расстрел на месте — это самое частое проявление функций государственной власти.
— И как часто случается, что расстрел… не достигает поставленной цели?
— Скажем так, не редко. Понимаете, Геннадий, это ведь, если вдуматься, очень скучная процедура. Я имею в виду, для исполнителей. Поднимают вас ни свет ни заря, невыспавшихся, зевающих. Пошли мол, надо прислонить тут полдюжины пассажиров. А на рассвете сырость промозглая, туман. Если вчера выпили по триста — еще и руки ходуном ходят. Ну, поехали. Ну, стрельнули по-быстрому. Глянули — вроде готовы пассажиры. Сволокли их в ямы, забросали сверху песочком — и скорее обратно, чтоб к завтраку успеть. Никто ведь для расстрельной команды по второму разу разогревать не будет, а холодное хлебать — ну его на фиг. Так что происходит расстрел военного времени весьма неаккуратно, проще говоря — как попало. А с чего вы вдруг заинтересовались этим вопросом?
— Да так, вспомнил нашу общую знакомую. Ту загадочную девушку, у которой были два похожих шрама на шее и на груди. Я все думал, откуда бы им там взяться? Ведь чудес же не бывает. Значит, Саракш…
Каммерер тяжело вздохнул и изобразил на лице предельно-унылое выражение.
— Фу, какой вы любопытный, Геннадий. Если захотите я просто забавы ради найду десять логических дефектов в вашей версии. Но зачем? Какая в данном случае разница кто откуда? Мы-то имеем то, что мы имеем.
— А что мы, кстати, имеем? — вмешался Бадер.
— Я тут прикупил кое-какую информацию, — сказал Каммерер, — у наших общих знакомых. В общем, ситуация еще паскуднее, чем мы думали. Это плохая новость.
— А какая — хорошая?
— С ними можно бороться. Обычными средствами. Знакомыми. Без запредельной техники. И бороться очень эффективно. Как говорил умный дядюшка Сунь-Цзы «тот, кто умеет управлять врагом, развертывает соединения так, что враг должен отозваться. Он предлагает то, что враг может схватить. Выгодой он завлекает его».
Комов саркастически хмыкнул:
— Мышеловка для Странников?
— Нет, — спокойно ответил Каммерер, — отравленная приманка. Зараженная, если выражаться точнее.
— Это вы от наших общих знакомых научились говорить загадками?
— Нет. Это я в некотором смысле пошутил.
— В каждой шутке есть доля шутки, — добавил Бадер, — под приманкой вы разумеете тех человеческих особей, «созревших индивидов», в отношении которых, согласно меморандуму Бромберга, Странниками будет осуществляться «поиск, выделение, подготовка к приобщению и, наконец, приобщение к Монокосму»?
— Именно так.
— Иначе говоря, — продолжал Бадер, — мы выявим критерии отбора и подсунем Странникам зараженных индивидов?
— Почти что. Есть лишь маленькая поправка. Мы сами создадим для Странников простой в применении, можно сказать, инструментальный критерий, которым они обязательно захотят воспользоваться. Так надежнее.
— А почему они захотят? — спросил Комов.
— Потому, что они очень экономные. Их всегда привлекает возможность получить нужную информацию без затраты ресурса.
— Тогда мы должны знать информацию, которая им нужна, не так ли? — спросил Бадер.
— Мы ее уже знаем. Они ищут способ выявить неординарных, талантливых людей, коммуникабельных, легко меняющих род занятий и при этом одержимых космической миссией. Великим, так сказать, Предназначением и готовых ради него на всяческие жертвы. Нечто похожее великий расист Киплинг двести лет назад определил как «Бремя Белых». Так сказать, высшее культуртрегерское призвание белого человека.
— Ну, допустим, нам это известно. И что мы им подсунем?
