Яна Вагнер - Вонгозеро
К самому концу завтрака вернулся Сережа — лицо у него было озабоченное, но складка между бровей пропала; «Поедим, и можно собираться», — только и сказал он, и, пока он ел, торопливо, не поднимая глаз от тарелки, я сидела рядом, прижавшись к его плечу, и прихлебывала обжигающе горячие, безвкусные изумрудные Ленины спирали, думая — ну вот, ну конечно, так и должно быть. Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.
Провожать нас эта маленькая колония вышла вся, целиком — теперь, когда я уже была уверена в том, что они отпустили нас, все эти давящие, невыносимые вещи, только что не дававшие мне дышать — тревога, злость, страх, — отступили, почти исчезли, и, заглядывая в лица чужим мужчинам и женщинам, в дневном свете превратившимся наконец в тех, кем они и были на самом деле, и сейчас застенчиво гуляющим вокруг наших машин и разглядывающим нас, я наконец подумала о том, что, пожалуй, даже рада тому, что здесь, на берегу, стоят эти два больших просторных дома — и радует меня даже не то, что до самого конца зимы, пока не растает сковавший озеро лед, никто, вообще никто не сумеет добраться до нашего острова незамеченным, минуя этих людей — хотя это важно, очень важно, — больше меня радует другое: может быть, по ночам нам все-таки будет видно свет, льющийся из их окон. И даже если наш остров окажется слишком далеко и мы не увидим света — мы будем знать, что они здесь есть, что мы не одни.
Сами по себе сборы заняли у нас совсем немного времени — нам всего-то нужно было побросать в машины спальные мешки; но уехать немедленно не получилось — какое-то обязательное время пришлось потратить на разговоры и прощания. Где-то за моей спиной большая Калина, держа Иру за плечо, настойчиво говорила ей: «Ты, если что, сюда приходи, поняла? Поняла?»; обернувшись, я увидела, как она всовывает Ире в руки большую пластиковую бутылку с молоком и завернутые в целлофан остатки хлеба, а Ира в ответ неловко кивает и только повторяет — «спасибо, спасибо, я поняла, спасибо». Расталкивая толпу, к нам пробился Иван Семенович — лицо у него было такое же помятое и небритое, как вчера, и выражение было прежнее — строгое и начальственное, но роста он оказался неожиданно маленького, почти на голову ниже Сережи.
— На, держи, — сказал он, протягивая Сереже ружье, — возвращаю. Охотник или так, для защиты взял?
— Охотник, — кивнул Сережа.
— Ну, может, и повезет, — улыбнулся помятый, — хотя ребята за две недели одного зайца только и взяли. Правда, далеко не заходили пока — не до того было. Вот рыба — да, рыба есть, налим, щука, умеете подо льдом рыбу ловить?
— Научимся, — сказал Сережа и взял ружье.
— Учитесь скорее, — Иван Семенович перестал улыбаться, — а то не перезимуете. Дом я этот видел, тесновато вам будет, но ничего — жить можно. Печка дымит немного, трубу надставить надо — сумеешь?
Сережа снова кивнул, на этот раз, как мне показалось, уже с некоторым нетерпением.
— Я извиняюсь, — сказал вдруг один из стоявших рядом мужчин в толстом овечьем тулупе — в отличие от большинства, явно не военный, — это вы про который дом — на той стороне который?
— Ну да, — ответил Сережа, поворачиваясь к нему, — мы на остров.
— Пешком идите, — уверенно заявил овечий тулуп, — по льду на машинах нельзя — рано еще, провалитесь.
— Так декабрь же, — возмутился папа, прислушивавшийся к беседе, — мороз какой!
— Нельзя, — упрямо повторил овечий, — хоть кого спросите, — он повысил голос, и все разговоры разом стихли, — утопите машины и сами потонете. Пешком надо.
— Ерунда, — кипятился папа, — ездили мы в этих местах в декабре по льду, и ничего, вон он, лед, толстый какой, смотрите. — И прежде, чем мы успели остановить его, с треском пробрался через редкие прибрежные кусты и, отбежав на несколько метров от берега, принялся яростно топать обутой в валенок ногой, взметая невысокие облачка снежных брызг. Когда мы подошли поближе, он сердито зашептал Сереже:
— Хочешь им машины наши здесь оставить? Ты соображаешь?
— А у нас есть варианты? — таким же сердитым, раздраженным шепотом ответил Сережа, и я впервые с удивлением обнаружила, насколько они на самом деле похожи, эти два взрослых отдельных человека. Короткая пробежка, видимо, отняла у папы много сил, потому что он снова резко побледнел и тяжело, с усилием задышал.
— Ни к чему им наши машины, пап, — сказал Сережа уже спокойнее, — если бы они хотели, и так бы отобрали. И не только машины. — И поскольку папа совершенно не выглядел убежденным, продолжил с усталой улыбкой: — Аккумуляторы снимем, я тебе обещаю.
Расстояние до острова действительно было невелико — не больше двух километров по льду, — но вещей у нас было слишком много, и даже когда с прицепа сняли брезентовый тент, из которого спустя четверть часа, под радостные, противоречивые советы столпившихся вокруг мужиков, удалось соорудить какое-то подобие волокуши, стало ясно, что за один раз мы сумеем переправить от силы четверть припасов, а то и меньше. От помощи местных, предложенной после некоторой паузы, Сережа, к моему удивлению, отказался — «Спасибо, мужики, — сказал он, — вы и так нам помогли, справимся сами, торопиться нам некуда», и, поймав мой взгляд — как некуда торопиться, через несколько часов снова станет темно, мы ни за что не успеем сами, — отвел меня в сторону и сказал вполголоса: «Папа прав, вынесут пять ящиков — донесут четыре, и концов не найдем, спокойно, Анька, я знаю, что делаю».
Идти по льду было странно — занесенная снегом поверхность озера была похожа скорее на огромный пустырь с редко торчащими холмиками заиндевевших сорняков, но под неглубоким снегом явственно чувствовался твердый и бугристый слой белесого льда; тяжелая волокуша, в которую впряглись Сережа и Андрей, оставляла за собой широкий, неровный след — и медленно шагая по этому следу с рюкзаком на спине и тремя сложенными спальниками в руках, я никак не могла отделаться от мысли, что от тридцатиметровой толщи черной, ледяной воды нас отделяют несколько жалких сантиметров хрупкого, ненадежного льда, и каждый шаг была почти готова к тому, что он вот-вот затрещит, ломаясь, и вывернется из-под наших ног, и смотрела только вниз, пугаясь каждой трещины, каждой неровности. Остров торчал впереди черной лесистой горкой, заросшей густыми хвойными деревьями до самых берегов, и я в первый раз за все время, которое мы провели в пути, попыталась вспомнить, как же он на самом деле выглядит, этот дом, в котором должно завершиться наконец наше бесконечное путешествие — и не смогла, хотя видела фотографии, точно видела, но воспоминание это теперь почему-то сопротивлялось, отказывалось выныривать на поверхность, запрятанное под другими изображениями, и, даже сделав над собой усилие, я видела то хлипкий дачный домик под Череповцом и комнату с заснувшим календарем на стене, то огромную бревенчатую крепость бородатого Михалыча, в которой мы ночевали спустя несколько дней, и сквозь все эти перемешавшиеся между собой, бессвязные образы так и не смогла найти нужного. Ну и пусть, говорила я себе, переставляя ноги, — шаг, другой, третий, лед не трещит, мы прошли уже полдороги, впереди — Сережина напряженная спина, рядом — Мишка, увешанный ружьями, с огромной, врезавшейся в тонкие плечи брезентовой сумкой, и где-то далеко впереди — тощая, желтая четвероногая тень, выписывающая на снегу ликующие восьмерки следов, мы добрались, мы все-таки добрались, и не страшно, что ты не помнишь, как он выглядит, этот крошечный дом, главное — что он есть, что он пуст, он ждет нас, и мы сможем остаться в нем и никуда больше не бежать.
Дом показался внезапно — только что его еще не было, а в следующее мгновение он вдруг выглянул из-за деревьев, серый, дощатый, кособокий, притулившийся к самому берегу вмерзшими в лед, шаткими деревянными мостками, и все мы невольно пошли быстрее, словно боясь, что, если мы промедлим хотя бы немного, он снова исчезнет, спрячется и нам больше не удастся его найти, и потому оказались на берегу буквально через несколько минут. Выпутавшись из неудобных волокушиных ремней, Сережа с облегчением расправил плечи и легко взбежал на мостки, переходящие в узкий деревянный помост, спрятавшийся под вынесенной вперед шиферной крышей и загибающий за угол, — слышно было, как его крепкие ботинки стучат по тонким доскам; где-то там, ближе к задней стене дома, наверное, и была входная дверь.
— Ну, что вы там, — крикнул он, — идите, я открыл! — но никто почему-то не двинулся с места сразу, как будто для того, чтобы осознать, что дорога наша действительно закончилась здесь, требовалось еще какое-то время, и я тоже поймала себя на мысли, что почему-то не готова идти сейчас внутрь, а вместо этого постояла бы немного снаружи, разглядывая рассохшиеся ноздреватые стены и облезлые оконные рамы, но Сережа позвал еще раз — «эй, ну где вы?», и тогда я опустила спальные мешки на снег и сняла рюкзак.
