Николай Чадович - Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви
О том, что война кончилась (притом – абсолютно безрезультатно, если не считать, конечно, жертв и разрушений), Костя уже знал из газет, поэтому он сразу перешел к делу, ради которого, собственно говоря, и звонил сейчас Верещалкину.
– Ты мою просьбу выполнил?
– Какую? – насторожился тот.
– Девушку нашел?
– А-а… Я думал, ты про нее давно забыл.
– Нет, не забыл.
– Понимаешь, какие пироги… – Верещалкин замялся. – Пропала она. Вместе со всей родней. Возле их хутора десант высадился. Вот его и накрыли из установок залпового огня. Так все перепахали, что сейчас там и пырей не растет… Пустыня Калахари… Жмуркин, ты куда пропал? Алло!
Но Костя уже отшвырнул телефонную трубку, вслед за которой улетел и аппарат. На шум из кухни выглянула Килька.
– Ты что себе позволяешь, пьянь! – протявкала она. – Если залил зенки, так веди себя пристойно!
– Убью! – не выдержал Костя. – Изыди! Исчезни!
– Вот как! Сейчас ты сам исчезнешь!
Даже не сняв домашних тапочек, Килька помчалась в опорный пункт милиции, где ее по старой памяти изредка трахали, если не подворачивалось другой, более достойной кандидатуры. На этом основании она считала себя важной персоной, находящейся под особой защитой закона.
Когда участковый вместе с понятыми прибыл на квартиру Жмуркиных, Костя уже и ногами дрыгать перестал. Виселицей для себя, по примеру поэта Есенина, он избрал верхнюю трубу отопительной системы, а под петлю приспособил брючный ремень.
К счастью, участковый не растерялся и сразу подхватил его снизу, а уж перерезать ремень было делом минутным.
– Ты капитан? – просипел Костя, посредством искусственного дыхания возвращенный к жизни. – Ненавижу тебя! Поэтому дослужишься до генерала…
– Забирайте его в дурдом! – потребовала Килька. – Я с таким шизиком жить не собираюсь. Если он себя жизни лишить не побоялся, то уж меня точно прикончит!
Первый посетитель явился к Косте только через неделю – кому, спрашивается, охота шляться по психушкам?
Костю под присмотром санитара отвели в специальную комнату для свиданий, где на окнах имелись решетки, а на дверях отсутствовали ручки. Оказалось, что интерес к его особе проявил не кто иной, как известный народный целитель Ермолай Сероштанов.
Угостив Костю фруктами, он поинтересовался:
– Как тебе здесь?
– Оставайся – узнаешь, – лаконично ответил Костя.
– Пока воздержусь.
– Долг пришел сыскивать? Так это зря. Денег нам иметь не полагается.
– Долг я тебе давно простил. – Ермолай постукивал себя по колену папочкой, в которой содержалась история болезни Константина Жмуркина. – Думаю, это еще не повод полюбить меня… Я, между прочим, все это время следил за тобой. Сначала ты в гору двинул. Писателем стал. По стране поездил. Потом, правда, пошла невезуха…
– Не пошла, а повалила.
– Тут про твое психическое состояние много написано. – Ермолай помахал папочкой. – Только у меня свой собственный диагноз имеется.
– Интересно бы послушать.
– Случай, конечно, сложный… Но излечимый. Хочу забрать тебя с собой. С администрацией договоренность имеется.
– Куда забрать? – не понял Костя.
– Ко мне в клинику. Я сейчас практикующий врач-психотерапевт. Лечу от неврозов, депрессии, истерии.
– А меня от чего будешь лечить?
– От любви. От ненависти. От всего того, что мешает тебе нормально жить. Согласен?
– Согласен! – Костя рванул на себе больничную рубашку. – Вылечи меня от любви! А еще лучше – помоги умереть!
Эпилог
Девочка из будущего
Прошло несколько лет. Костя Жмуркин, уже давно признанный вменяемым, тем не менее частенько посещал клинику Ермолая Сероштанова, где проходил так называемые «сеансы профилактической психотерапии».
Вот и сейчас, закрыв глаза и расслабившись, Костя лежал на специльном столе в процедурном кабинете, а главный врач, он же владелец клиники, священнодействовал над ним, словно ацтекский жрец, готовящий жертву к закланию.
В последнее время для Кости не было ничего более приятного, чем лежать вот так бездумным и бесчувственным бревном. Сознание меркло, но не угасало, плавно уплывая в мир покоя и грез, где не было ни горя, ни тоски, ни боли, ни тяжких дум, ни угрызений совести.
– Ну все, оживай, брат. – Ермолай осторожно тронул его за плечо. – Закончено!
– Что закончено? – Костя открыл глаза, из запредельных просторов, населенных светоносными серафимами, сразу вернувшись на грешную землю.
– Все закончено. Друзьями мы можем оставаться и дальше, но это наша последняя встреча как врача и пациента. Будем считать, что ты здоров. Ты понимаешь, о чем я?
– Серьезно?
– Куда уж серьезнее. Скажи честно, ты любишь сейчас кого-нибудь?
– Не знаю… Разве что внучку. Хотя и стараюсь подавить это чувство самовнушением. Как ты учил.
– У нее по жизни все нормально?
– Да.
– А как насчет родины? Или бабы какой-нибудь? Про себя самого я уже и не спрашиваю.
– Затрудняюсь ответить. – Костя напряг память. – Как-то не задумывался.
– Ну а ненависть твоя знаменитая? Как она?
– А кого мне ненавидеть? Вроде все нормально… И вообще отстань. У меня сегодня голова что-то плохо варит.
– При чем здесь голова! Ненавидеть, как и любить, нужно всеми фибрами души и тела. До дрожи! До обморока! Как ненавидел протопоп Аввакум! Как любил Ромео! А если ты, брат, затрудняешься с ответом, то какая тут может быть любовь и ненависть…
– Устал я. И любить устал, и ненавидеть.
– То-то и оно. Я давно в тебе это подметил. А сегодня убедился окончательно. Все, опустел ты. Страх остался. Тоска. Но больше ничего. В этом смысле ты полный импотент.
Известие это оставило Костю совершенно равнодушным. Он почесался под рубашкой и стал обуваться. Потом спросил:
– Считаешь, твое шарлатанство помогло?
– Не знаю. И оно, конечно, тоже. Но и годы сказываются. К пятидесяти уже сила чувств не та. Только тебе какая разница? Главное, брат, ты никому не опасен. Проклятье снято. Радоваться надо, а ты нос повесил. Я ведь раньше, честно сказать, побаивался тебя. Всякий раз при встрече блок в своем сознании ставил. Щит от любви и дружбы.
– Нужен ты мне, костоправ несчастный.
– И на том спасибо… Ну давай отметим это дело. Закатимся в ресторанчик.
– Мне внучку надо из садика забрать.
– Нет проблем! Захватим ее с собой. Люблю женское общество.
– Не рано ли ей еще по ресторанам?
– Думаю, что от порции мороженого она по кривой дорожке не пойдет.
– Тогда пошли. Туда на автобусе час езды с двумя пересадками.
– Брат, я достаточно зарабатываю, чтобы взять такси…
Очкастая девочка, прищуром глаз похожая на деда, а изысканными чертами лица – неизвестно на кого, стояла за забором детского сада, вцепившись в его железные прутья, как в тюремную решетку. Даже не принимая во внимание очки, сразу было понятно, какая это умная девочка.
– Здравствуй, – сказал Ермолай, присаживаясь на корточки по эту сторону забора.
– Богаты, так здравствуйте, а убоги, так прощайте, – с достоинством ответила девочка.
– Читает все подряд, – сообщил Костя. – Вот до Даля на днях добралась.
– А как тебя зовут?
– Аурика.
– Странное имя.
– Ничего не странное! Это значит – золотая.
– Знал бы ты, сколько я сил положил, чтобы это имя отстоять, – добавил Костя.
– Хочешь конфетку? – Ермолай протянул ей карамельку, каким-то чудом завалявшуюся в его кармане.
– Не люблю сладкого. От него кариес бывает.
– Не любишь? – Ермолай подмигнул Косте. – А что ты любишь?
– Женщин об этом спрашивать неприлично. – Костина внучка поджала губы.
– Ну хоть деда своего ты любишь? – настаивал Ермолай.
– Я согласна его любить. При условии искоренения имеющихся недостатков. С перечнем он ознакомлен.
Ермолай в комической растерянности оглянулся на Костю, а тот только печально кивнул головой.
– А вот, допустим, ты полюбишь кого-нибудь, – зашел с другой стороны. – Ему от этого хорошо будет или плохо?
– Естественно, хорошо. Примеры имеются.
– Ей собака соседская приглянулась. Честно говоря, так себе шавка. С сомнительной родословной. И тем не менее медаль на последней выставке отхватила, – пояснил Костя.
– Дай-ка, маленькая, я тебя за ручку подержу, – озабоченно сказал Ермолай. – Хорошая ручка, хорошая… Ну ладно, иди к нам. Мы тебя ждем.
Девочка в обход забора двинулась к калитке, а Ермолай многозначительно глянул на Костю.
– Догадываешься, дедушка?
– Догадываюсь, – вздохнул Костя.
– Ты не вздыхай, тут все совсем по-другому, чем у тебя. Между любовью разрушающей и любовью созидающей разница как-никак имеется.
– А если она подлеца полюбит?
– А если тебе сейчас самолет на голову упадет? Если, если… Любовь и подлеца способна исправить. Но только ей об этом еще рано думать. Она же ребенок. Пусть сначала тебя, бедолагу, полюбит, страну свою несчастную, людей добрых, садик этот зачуханный.
