И. Хо - 666. Рождение зверя
– Что это за хрень! Что у вас тут происходит вообще?!
Он выбежал в гостиную, которая оказалась холлом его собственного дома в Ясеневе. Мечась по нему, Кирилл понял, что никуда не уезжал, что он по-прежнему в Москве, с трупом убитой им любовницы, и вот-вот к нему придут. Раздался звонок в дверь. Потемкин выскочил на балкон и увидел кровавое солнце. В панике он бросился в спальню и начал вновь перелезать через перегородку лоджии в соседнюю квартиру. Перегородка хрустнула и сложилась. Кирилл поскользнулся и, хватая руками воздух, полетел вниз – туда, где вместо земной тверди разверзлась бездна с ослепительной точкой вдалеке. Последовала вспышка, и голова его взорвалась, как осколочная граната.
Отец Джеймс Бонд
Было уже около полудня. Потемкин лежал на кровати в своих эдемских апартаментах. Сквозь распахнутые балконные двери пробивалось яркое солнце, влажный бриз наполнял спальню свежестью прибоя. К этому запаху примешивался сладковатый аромат тлеющей марихуаны – видимо, этажом ниже кто-то раскумарил кальян. Беатриче исчезла. Кирилл подумал было, что она ему тоже приснилась, но две улики однозначно свидетельствовали об обратном. Во-первых, это совершенно неповторимый, чуть слышный запах парфюма феи, который исходил от скомканных простыней. А во-вторых, карманная книга, раскрытая и аккуратно положенная на подушку. Потемкин взял ее в руки. Это была новелла Джерома Сэлинджера «Выше стропила, плотники» со штампом местной библиотеки на обороте. Кирилл увидел аккуратную пометку NB! сделанную карандашом в самом начале повествования:
В ту ночь при свете фонарика Симор прочел Фрэнни свой любимый рассказ – то была даосская легенда. И до сих пор Фрэнни клянется, будто помнит, как Симор ей читал:
«Князь Му, повелитель Цзинь, сказал Бо Лэ: “Ты обременен годами. Может ли кто-нибудь из твоей семьи служить мне и выбирать лошадей вместо тебя?” Бо Лэ отвечал: “Хорошую лошадь можно узнать по ее виду и движениям. Но несравненный скакун – тот, что не касается праха и не оставляет следа, – это нечто таинственное и неуловимое неосязаемое, как утренний туман. Таланты моих сыновей не достигают высшей ступени: они могут отличить хорошую лошадь, посмотрев на нее, но узнать несравненного скакуна они не могут. Однако есть у меня друг, по имени Цзю Фангао, торговец хворостом и овощами, – он не хуже меня знает толк в лошадях. Призови его к себе”.
Князь так и сделал. Вскоре он послал Цзю Фангао на поиски коня. Спустя три месяца тот вернулся и доложил, что лошадь найдена. “Она теперь в Шаю”, – добавил он. “А какая это лошадь?” – спросил князь. “Гнедая кобыла”, – был ответ. Но когда послали за лошадью, оказалось, что это черный, как ворон, жеребец.
Князь в неудовольствии вызвал к себе Бо Лэ.
– Друг твой, которому я поручил найти коня, совсем осрамился. Он не в силах отличить жеребца от кобылы! Что он понимает в лошадях, если даже масть назвать не сумел?
Бо Лэ вздохнул с глубоким облегчением.
– Неужели он и вправду достиг этого? – воскликнул он. – Тогда он стоит десяти тысяч таких, как я. Я не осмелюсь сравнить себя с ним, ибо Гао проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечать ненужного. Он смотрит туда, куда следует смотреть, и пренебрегает тем, что смотреть не стоит. Мудрость Гао столь велика, что он мог бы судить и о более важных вещах, чем достоинства лошадей.
И когда привели коня, оказалось, что он поистине не имеет себе равных».
Кирилл догадался, что Бета ему на что-то тонко намекает, однако его роль в данной притче была ему непонятна. Потемкин нехотя сполз с кровати и направился в ванную комнату, смутно припоминая события бурной ночи. К его удивлению, это нисколько не отразилось на его внешности. «Как огурчик», – подумал Кирилл, рассматривая свое лицо в зеркале и выдавливая пасту на зубную щетку. На ум тут же пришла старая реприза Семена Альтова про три стадии возмужания русского человека:
Первая стадия – всю ночь пил, гулял, черт-те чем занимался, а наутро рожа такая, будто не пил, не гулял и ничем таким не занимался. Вторая стадия – всю ночь пил, гулял, черт-те чем занимался, а рожа как раз такая, будто всю ночь пил, гулял, черт-те чем занимался. Третья стадия – всю ночь спал, ничем таким не занимался, а наутро рожа такая, будто всю ночь пил, гулял, черт-те чем занимался.
Кирилл с удовлетворением отметил, что никаких признаков второй стадии не наблюдается. Он решил, что полным отсутствием каких-либо признаков похмелья обязан целебному воздействию тропического воздуха. Потемкин принял душ, наспех побрился, накинул тунику и надел сандалии. Есть совершенно не хотелось. Хотелось к океану. Проходя через гостиную, он прихватил со стола спелое красное яблоко и тут обратил внимание, что все вчерашние перемены в обстановке при свете дня исчезли. Конечно, метаморфозы Бахуса можно было бы списать на очередные галлюцинации, но ведь не могли же они быть одновременно и у Беатриче, которая практически ничего не выпила.
Потемкин быстро спустился на лифте и вышел к пляжу. Он остановился, размышляя, куда бы направиться, и вдруг его осенила свежая, но вполне традиционная мысль. Ему захотелось пива. Разливного, холодного, пенного, желательно нефильтрованного. «Трехгорное пиво выгонит вон ханжу и самогон», – прозвучал в его голове слоган со стилизованного под Моссельпром плаката в «Главпивторге». Он вспомнил подполковника Михайлова, который его там вчера так и не дождался. «Интересно, как он там теперь?» – с некоторым состраданием подумал Кирилл и тут же переключился на более актуальную тему. Пиво можно было бы заказать в шатер или дойти до бара. Кирилл выбрал наиболее быстрый вариант получить желаемое и направился к форпосту борьбы с трезвостью, оборону которого держали улыбающиеся халдеи в белоснежных накрахмаленных рубашках.
– Добрый день, мистер, – поприветствовал его из-за стойки молодой Khalil. Как и вся здешняя обслуга, он безошибочно определял русского. – Чего изволите?
– Пивка бы, – задумчиво почесывая подбородок, Потемкин изучал марки пива, обозначенные на разливочных колонках.
– Вот «Хугарден», не желаете?
– Вы просто читаете мои мысли, дружище.
– Чего-нибудь к пиву? Легенького? Например, свежих осьминогов со сливочным соусом, наше фирменное.
– Да, пожалуй, давайте.
– Присаживайтесь, я принесу.
Кирилл развернулся, выбирая себе столик в тени, и вдруг увидел знакомое лицо. То есть сам факт обнаружения здесь знакомого лица его уже не удивлял. Это было удивление иного рода. Его поразило то, кого именно он увидел. Возможно, никто из миллионов, видевших этого человека по телевизору, ни за что не признал бы его сейчас, так как его визуальный образ был неотделим от бороды, усов, длинных волос, собранных в пучок, и круглых очков семинариста. Теперь же лицо его было «босым», как сказали бы русские люди в допетровскую эпоху, стрижка представляла собой мечту любого прапорщика из райвоенкомата, а линзы стильных круглых очков отливали цветом спелой груши, как у актера-режиссера-священника Ивана Охлобыстина. Но у Потемкина была очень хорошая память на лица тех, с кем ему довелось общаться. И особенно тех, кого ему самому хотелось запомнить. У него не было никаких сомнений: перед ним сидел протодиакон Андрей Кураев – заведующий кафедрой основного богословия и апологетики Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и, возможно, самый продвинутый миссионер Русской православной церкви.
С Кураевым Кирилл был знаком больше двадцати пяти лет. Он не только много раз пересекался с отцом Андреем по разным мирским делам. Ему была интересна эта личность, ибо он очень выбивался из стройного ряда пастырей, которых штампует Московская духовная академия. Это был своего рода феномен. Образцовый комсомолец, редактор школьной стенгазеты «Атеист» и выпускник кафедры научного атеизма филфака МГУ, он довольно быстро совершил головокружительный экзистенциальный пируэт, уйдя из аспирантуры Института философии АН СССР в духовную семинарию. В конце восьмидесятых отец Андрей под псевдонимом Пригорин начал публиковаться в самиздатовском альманахе «Выбор». Именно тогда с ним познакомился Потемкин, который в свои школьные годы также был одним из адептов этого кружка.
Отцу Андрею всегда позволялось не только иметь свое мнение, но и высказывать его публично вопреки официальной позиции патриархии. Он был не просто неортодоксальным ортодоксом, ищущим творческий подход в евангельской проповеди. Он мог себе это позволить, потому что всегда был «особой, приближенной к…». Впрочем, это у него было наследственное – его отец служил секретарем при главе миссионерского отдела коммунистической партии – директоре Института марксизма-ленинизма Петре Федосееве. Юный Андрей хорошо усвоил преимущества подобного положения и всегда пользовался доверием первых лиц церкви. Его рукоположение в Бухаресте, где он отбывал «обучение богословию» после очередного дерзкого конфликта с комсомольскими атеистами, странным образом совпало с кончиной советского патриарха Пимена. Вернувшись на родину, отец Андрей стал референтом нового патриарха Алексия. Хотя ничего загадочного в этом, конечно, не было, если учесть «симфонию», в которой со времен патриарха Сергия Русская православная церковь пребывала с богоборческой властью в виде соответствующего отдела КГБ СССР.
