Пол Андерсон - Ключи к декабрю
…Войдите туда, как будто это действительно обычное туристское бюро, — каким оно и кажется, — вы можете найти его в каком угодно городе. Задайте несколько обычных вопросов, говорите о задуманной вами поездке, об отпуске, о чем угодно. Потом слегка намекните на проспект, но не говорите о нем прямо. Дайте ему возможность оценить вас и предложить его самому. И если он предложит, если вы годитесь, ЕСЛИ ВЫ СПОСОБНЫ ВЕРИТЬ, — тогда решайтесь и стойте на своем! Потому что второго такого случая у вас никогда не будет. Я знаю это, потому что пробовал. Снова. И снова. И снова.
Роберт Хайнлайн
Зеленые холмы земли
1
Это правдивый рассказ о Райслинге, слепом певце космоса — а не прилизанная хрестоматийная версия. Вы, наверное, пели в школе:
Дай, судьба, мне последнюю посадку
На планете, где жизнь мои предки прошли,
Дай увидеть покров голубых облаков
И зеленые холмы Земли![3]
Может быть, вы пели эти стихи по-французски или по-немецки. Или даже на эсперанто, в тот момент, когда сверкающее всеми цветами радуги знамя Земли развевалось над вашей головой.
Неважно, какой это был язык, но это был язык Земли. Никто никогда не переводил “Зеленые холмы” на шепелявый язык жителей Венеры, ни один марсианин не каркал и не шипел, произнося их в сухих туннелях. Эти стихи — наши. Мы, люди Земли, экспортировали все — от голливудских ужасов до синтетических радиоактивных элементов, но эти стихи принадлежат только Земле, ее сыновьям и дочерям, куда бы их не забросило.
Все мы слышали много рассказов о Райслинге Возможно даже, вы, подобно многим другим, зарабатывали ученые степени или славу, занимаясь научным анализом его опубликованных произведений, — будь то “Песни Звездных Путей”, “Большой канал и другие стихотворения”, “Ввысь и вдаль” или “Старт”.
Конечно, вы пели его песни и читали стихи и в школе, и потом — уже зрелыми людьми, но можно без особого риска держать пари — если только вы сами не человек космоса, — что вы никогда не слышали большинства неопубликованных песен Райслинга, таких, как “Рыжая девочка из Венисбурга”, “Когда деляга встретил мою кузину”, “Держите ваши штаны, шкипер” или “Скафандр на двоих”.
И, к сожалению, мы не в состоянии процитировать их в журнале для семейного чтения.
Репутация Райслинга тщательно охранялась литературным душеприказчиком, которому очень помогло то счастливое обстоятельство, что интервьюеры безнадежно опоздали. “Песни Звездных Путей” вышли в свет в ту самую неделю, когда их автор умер. И только когда эта книга стала бестселлером, в печати появились рассказы о Райслинге, собранные из обрывков воспоминаний знавших его людей и сильно приукрашенные его издателями.
В результате традиционный образ Райслинга примерно так же соответствует действительности, как история о топорике Джорджа Вашингтона или о кексах короля Альфреда.
По правде говоря, вы не пустили бы его в свою гостиную. Он был совершенно неприемлем для общества. Хронический солнечный лишай, который он беспрерывно расчесывал, мягко выражаясь, не украшал его и без того неприглядную внешность.
На портрете работы Ван дер Воорта, выполненном для Гарримановского юбилейного издания и выпущенном к столетию со дня рождения поэта, мы видим глубоко трагическое лицо с суровым ртом и невидящими глазами, прикрытыми черной шелковой повязкой. А уж суровым он никогда не был! Рот у него был всегда открыт либо для песен, либо для усмешки, либо для еды, либо для выпивки. Повязкой всегда служила тряпка, и, как правило, грязная. Ослепнув, он стал все меньше и меньше заботиться о своей внешности.
Райслинг, по прозвищу Шумный, был ракетным машинистом второго класса, когда он подписал контракт на круговой рейс до спутников Юпитера, на “Гошоук”, и глаза его были не хуже ваших. Команда подписывала в те дни контракты, освобождающие владельцев от всякой ответственности, а страховой агент рассмеялся бы вам в лицо при одной идее о страховке космонавта. “Закона о мерах безопасности в космосе” не существовало даже в проекте, и компания владельцев отвечала только за регулярную выплату жалованья, и больше ни за что.
Половина кораблей, отправлявшихся дальше, чем до Луна-Сити, никогда не возвращалась. Космонавтов, впрочем, это мало беспокоило. Они предпочитали наниматься за пай в деле, и каждый из них готов был держать пари, что он спрыгнет с двухсотого этажа башни Гарримана и не получит никаких повреждений, если вы ставили три против двух и разрешали ему использовать для приземления резиновые подошвы.
Машинисты ракетных двигателей были самыми беспечными и самыми бесшабашными из всех. По сравнению с ними офицеры, радисты и астронавигаторы (в те дни не существовало ни суперкарго,[4] ни стюардов) казались кроткими вегетарианцами. Ракетчики знали самое главное. Все остальные надеялись на искусство капитана, который в любом случае обеспечит безопасную посадку. Машинисты отлично понимали, что любое искусство бесполезно против слепых и своенравных дьяволов, закупоренных в их ракетных двигателях.
“Гошоук” был первым из гарримановских кораблей, перешедших с химических двигателей на ядерные, — вернее, первым, который при этом не взорвался. Райслинг знал его хорошо, — это была старая калоша, которая уже много лет курсировала на линии Земля — Луна-Сити, точнее, на участке от космической станции Супра — Нью-Йорк до Лейпорта и обратно. Теперь эту развалину переделали для дальних полетов. Райслинг, совершавший на “Гошоуке” регулярные рейсы, завербовался в дальний, космический рейс по маршруту Драйуотер на Марсе и — ко всеобщему удивлению — обратно.
Если бы все шло нормально, то в полет к Юпитеру Райслинг пошел бы уже главным механиком, но после Драйуотерской разведывательной экспедиции он был уволен, высажен в Луна-Сити и внесен в черный список за то, что во время вахты вместо наблюдения за приборами сочинил хоровую песню и несколько стихотворений. Речь идет о скандально знаменитой песне “Шкипер — отец своей команды” с возмутительно непечатным последним куплетом.
На черный список Райслингу было наплевать. В Луна-Сити он выиграл аккордеон у китайца-трактирщика, смошенничав в очко на пальцах, и пел песни шахтерам за выпивку и мелкие подачки, пока огромные потери в рядах космонавтов не заставили агента компании снова дать ему работу. Райслинг не впутывался ни в какие истории и продержался на лунных трассах год или два, а затем снова вернулся на дальние рейсы, помогал создать Венисбургу сомнительную репутацию, прогуливался вдоль Большого канала, когда у древней столицы Марса была основана вторая колония, отморозил себе уши и пальцы на ногах во время второй экспедиции на Титан.
События в те дни развивались в бешеном темпе. Сразу после освоения атомных двигателей корабли один за другим стали покидать систему Земля — Луна, и число их лимитировалось только возможностью набора команд. Ракетных машинистов не хватало, для уменьшения веса радиационная защита была снижена до минимума, и риск получить повышенную дозу облучения отпугивал большинство женатых людей. Райслинг не стремился быть отцом, поэтому для него всегда находилась работа в эти золотые дни заявочного бума. Он пересекал Солнечную систему вдоль и поперек, напевая песенки, которые кипели в его мозгу, и аккомпанируя себе на аккордеоне.
Капитан Хикс, командир “Гошоука”, знал его хорошо: когда Райслинг совершал свой первый рейс на этом корабле, Хикс служил на нем астронавигатором.
— Привет, Шумный, — приветствовал его Хикс. — Вы трезвы или я должен расписаться за вас?
— Разве можно захмелеть от клопомора, который здесь продают, шкипер? — возразил Райслинг, затем он подписал контракт и, взяв свой аккордеон, спустился вниз.
Через десять минут он вернулся.
— Капитан, — сказал он мрачно, — ракетный двигатель номер два не в порядке. Кадмиевые поглотители покорежились.
— Зачем вы говорите это мне? Скажите главному механику.
— Говорил, но он считает, что сойдет и так. Он ошибается.
Капитан ткнул пальцем в книгу контрактов:
— Вычеркните ваше имя и сматывайтесь. Мы стартуем через полчаса.
Райслинг взглянул на него, пожал плечами и опять пошел вниз.
Дорога к спутникам Юпитера не близкая. Должны смениться три вахты, пока калоша класса “Хаук” наберет достаточную скорость для перехода к свободному полету. Райслинг нес вторую вахту. В то время реакторы регулировались вручную, с помощью верньеров и индикатора опасности. Когда на индикаторе загорелся красный огонек, Райслинг попытался отрегулировать двигатель, но безуспешно.
