Составитель Чекмаев - Либеральный Апокалипсис. Сборник социальных антиутопий
Капитан смотрел им вслед, пока оба не растворились в густеющих сумерках. На легкий шорох за спиной он сразу оборачиваться не стал. Сначала незаметным движением кисти расстегнул кобуру. И в качестве ответа над самым ухом услышал отчетливый щелчок взведенного курка.
— Даже не думайте, — предупредили позади.
— Не думаю, — спокойно сказал капитан.
Рука незнакомца скользнула по гимнастерке
справа, слева, потом ловко и быстро извлекла из кобуры пистолет. Строгачев осторожно скосил глаза книзу и увидел на портупее только хвостик наискось обрезанного ремешка. Срез был такой ровный, словно сделан опасной бритвой.
— Обернуться можно? — как можно спокойнее спросил Строгачев.
— Руки за голову. Обернитесь. Только медленно, — приказали сзади.
Капитан коснулся пальцами стриженого затылка и повернулся. Лицо и нашивки напавшего было трудно толком рассмотреть в темноте, но на левой петлице тускло поблескивали два кубаря.
— Лейтенант, вы отдаете себе отчет, что напали на старшего офицера? — спросил Строгачев. — Более того, на офицера ОГПУ? Я требую, чтобы вы себя назвали, убрали оружие и подчинились старшему по званию.
— Документы! — потребовал лейтенант, и не подумав опустить пистолет.
Строгачев, мельком заметив, что напавший сменил свой «наган» на капитанский «ТТ», убрал руки с затылка и потянулся к боковому карману.
— Медленно! — предупредил лейтенант.
Строгачев как можно спокойнее расстегнул пуговицу, вытащил удостоверение и аккуратно положил его на теплый капот машины. Достаточно близко. И когда лейтенант потянулся, молниеносно схватил его запястье, дернув на себя и вверх. В темноте хлопнула голубая вспышка, и капитан, вскрикнув, схватился за онемевшее плечо.
— В следующий раз выстрелю в голову, — пообещал лейтенант.
— Ты даже не представляешь, что тебе за это будет, — прошипел Строгачев, чувствуя, как онемение расползается по руке все выше. — Я — оперуполномоченный особотдела дивизии капитан Строгачев!
— Ничего особенного не будет, — ответил лейтенант. — Потому что настоящий капитан Строгачев сейчас в штабе дивизии. Комбат говорил с ним по полевому телефону двадцать минут назад. Я поручился за Кирюхина, и его разрешили оставить в батальоне до особого распоряжения. Опоздал только на пару минут.
Лейтенант поднял удостоверение и посветил себе зажигалкой. Красные блики на секунду полыхнули в его глазах, осветив острые скулы и прямой нос. Насмешливо фыркнув, он швырнул корочки обратно на капот.
— Где мой боец? — спросил он.
— Стрельченко, — догадался капитан. — Вот и отыскался второй беглец. Даже особо напрягаться не пришлось.
— Где рядовой Кирюхин? — повторил вопрос лейтенант.
В перелеске, куда сержант увел Кирюхина, полыхнула короткая желтая вспышка, и через секунду донесся хлесткий раскатистый хлопок.
— Если ты имеешь в виду своего приятеля, он только что доставлен в следственный отдел Комитета Охраны ПВК, — ответил Строгачев. — А рядовой Кирюхин, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения, убит в ходе Ржевской наступательной операции тридцать первого июля сорок второго года. Скверно работаете над легендами, ребятки.
— Так уж и скверно? — огрызнулся лейтенант.
— Да уж, не блестяще. Лейтенант Стрельченко до июля тысяча девятьсот сорок пятого числился пропавшим без вести. Он умер от туберкулеза в лагере для военнопленных «Цайтхайн», в Саксонии, близ Якобсталя, в ноябре сорок четвертого.
Лейтенант ухмыльнулся:
— Учтем на будущее.
Капитан заложил парализованную руку за портупею и сказал:
— Не знаю, как ты сам видишь свое будущее, а я вижу его довольно ясно. Шесть месяцев общественных работ и трехмесячные курсы социального перевоспитания, включающие гипнотическую психокоррекцию. Сопротивление аресту я готов забыть, если вернешь парализатор и добровольно последуешь за мной. Давай–ка, сынок, бросай дурить, пока я добрый. Объявляю тебя арестованным за преднамеренное нарушение ПэВэКа.
— Профессионально важных качеств? — язвительно переспросил лейтенант. — Или Постановления Выдающихся Кретинов?
— Пространственно–временного континуума, — терпеливо пояснил капитан. — Все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя в суде. К счастью, ты имеешь право хранить молчание.
— Но, к несчастью, не хочу, — перебил лейтенант, продолжая превращать процедуру ареста в фарс.
— В продолжение следствия ты имеешь право на бесплатного адвоката, на отвод судьи, на ежедневное свидание с родственниками, на два часа телефонных переговоров в сутки, а также на занятия спортом и любым видом творчества, одобренным судебной комиссией.
— Вышивание крестиком допускается?
Капитан замолчал и потянулся к часам на парализованной руке. Стрельченко снова вскинул пистолет.
— Руки!
Строгачев устало поднял глаза:
— Ты больше не станешь стрелять в офицера полиции, сынок.
— Это почему? — резко спросил лейтенант.
— Потому что восемьдесят одного беглеца я уже доставил домой. Верну и восемьдесят второго.
Капитан сделал резкое движение и нажал кнопку на часах. Однако при этом абсолютно ничего не произошло. Лейтенант опустил пистолет и насмешливо хохотнул. А через секунду не выдержал и расхохотался в голос. Строгачев с тем же успехом нажал кнопку еще несколько раз и плюнул с досады.
— Не вижу ничего смешного, — сердито сказал он. — Ты сжег маяк парализатором. На подготовку и расчет аварийного возврата с момента пропажи сигнала уйдет шесть часов!
Стрельченко снова рассмеялся и протянул капитану его пистолет.
— Зато мы теперь в одной лодке.
— Не так быстро! — приказал капитан, взяв оружие. — А где твой маяк? Тебе же тоже нужен маяк.
Лейтенант, обернувшись, улыбнулся и ткнул пальцем в сторону нейтральной полосы:
— Где–то в полях подо Ржевом. Унесло взрывом к чертовой матери вместе с планшеткой. Но это неважно. Я не собираюсь возвращаться.
Примерно в три часа водяная морось перешла в мелкий нудный дождь, и перекрытая щель начала промокать. Вода сначала просачивалась редкими каплями, а потом принялась барабанить по шинели капитана со скоростью пущенного секундомера. Капитан чертыхнулся, нашарил в темноте каску и подставил ее под течь. Это помогло ненадолго — вскоре начало капать еще в нескольких местах.
Неподалеку в низкие тучи с шипением воткнулась осветительная ракета. По грубо сколоченным нарам поползла кверху синеватая полоса света, осветив лицо и открытые глаза лейтенанта.
— Не спится? — спросил капитан. — Об общественных работах думаешь?
— Нет, — ответил лейтенант. — О том, что через час артподготовка фрицев начнется. А выдернут вас отсюда, в лучшем случае, только через час тридцать.
— Страшно?
— Это моя четвертая заброска.
— Рецидивист, выходит, — кивнул капитан. — Ну–ну. К рецидивистам применяют усиленный курс принудительной психокоррекции, ты знаешь?
— Догадываюсь.
Капитан помолчал, глядя, как свет ракеты вскарабкивается по грубо сколоченной обшивке стены, проецируя на грязные горбыли, как в волшебном фонаре, диковинные резные узоры из листьев и травы. Немного не добравшись до перекрытия, свет погас — ракета упала на нейтральной полосе.
— Как твое настоящее имя? — спросил капитан.
— Так я вам и сказал, — отозвался лейтенант. — Здесь я Стрельченко. А дома — сами устанавливайте.
Капитан вздохнул в темноте.
— Да установим, установим, не сомневайся. Не для того спрашиваю.
— А для чего тогда?
— Понять хочу. Чего вам дома не хватает? Чего вы в это прошлое лезете, будто вам тут медом намазано?
— Не поймете, — ответил лейтенант. — Если до сих пор не поняли — уже не поймете.
— Отчего же? — усмехнулся Строгачев. — Не дурак вроде.
— Наверное, — согласился Стрельченко. — А не поймете все равно.
— Да брось ты, заладил. «Не поймете, не поймете». Поколение непонятых гениев, мать вашу. Все вам дали, готовое на блюдечке поднесли. Хочешь учиться — учись. Два высших, три — пожалуйста. Все бесплатно. Квартиру — пожалуйста. Лечение — пожалуйста. Транспорт, и тот бесплатный. Мне бы такое в твои годы! Только я в твои годы в окопах гнил, за мировую социальную революцию. Жрать было нечего, чуть ли не дерьмо жрали. Сам в лохмотьях, планета в руинах — все, все заново строили. Думали, построим — заживем. Не мы, так дети наши. Вот и построили на свою голову. Мы же все, все для вас делали. А вы… Вы… И вот конкретно ты…
— Конкретно я? Конкретно я вам завидую, — ответил лейтенант. — Знали бы вы, как завидую! Весь остаток жизни бы всего на день променял.
— С жиру вы беситесь, вот что, — проворчал Строгачев. — Цацкаются с вами, перевоспитывают… Только что с ложечки не кормят. Эгоисты вы, и больше ничего. Плевать вам на все, кроме самих себя. Скучают они… Живете только сегодняшним днем. Золотой век декаданса, черт возьми! Каждый третий не доживает до двадцати. Кто не умер от передозы, просто вскрывает вены.
