Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты
— Да, — подтвердил командир водолазной школы, — он привёз новый комплект учебных магнитных мин и приказал испытать эти мины на прикрепляемость к днищу корабля, проведя соответствующие ученья.
— Вы сказали, что мины были учебные? — спросил я.
— В том-то и дело, — подтвердил Борисенко, — что они были учебными.
— Учебная мина как-то отличается от боевой? — продолжал допытываться я.
— Конечно, — ответил Борисенко, — в корне отличается. Она и покрашена в другой цвет и форму имеет несколько другую, не говоря уже о том, что на ней стоит совершенно другая маркировка. Да и хранятся они строго раздельно. На этот счёт существуют очень строгие инструкции и наставления.
— Значит, у вас не возникло никакого сомнения, что привезённые полковником Фомичёвым мины являются учебными? — я внимательно следил за реакцией начальника водолазной школы.
— Абсолютно никаких сомнений, — заверил он, — он также привёз с собой план учений и приказ провести их до первого ноября, чтобы включить в итоговые показатели до ноябрьских праздников.
— Вы сказали — план и приказ, — ещё раз уточнил я, — кто отдал этот приказ?
— Генерал Серов, — ответил капитан Борисенко.
— В устной форме? — поинтересовался я.
— Нет, — к моему великому удивлению, возразил Борисенко, — в письменной. Как положено.
— Могу я на него взглянуть? — попросил я.
Мгновение поколебавшись, Борисенко полез в сейф и достал несколько листков бумаги с приколотой к ним калькой и протянул их мне: — Пожалуйста, ознакомьтесь.
Под обычными грифами “Совершенно секретно” (даже не “особой важности”) был представлен план предстоящих учений в ознаменование наступающей 38-й годовщины Октябрьской революции. План был подписан начальником Управления ГРУ генералом Серовым И.А.
Учения предполагалось провести в условиях, максимально приближенных к боевой обстановке, то есть не предупреждая о них заранее командование флотом, чтобы проверить эффективность наблюдательных постов ОВРа (Охраны Водного Района) и вахтенных на кораблях.
На схеме Севастопольской бухты были отмечены стоянки кораблей и наиболее надёжные пути достижения этих стоянок боевыми пловцами.
Мне бросились в глаза написанные красной тушью названия кораблей: “Севастополь”, “Новороссийск”, “Кутузов”, “Лихой”.
— Подобные учения ранее проводились? — спросил я, просматривая документ.
— Ежегодно, — ответил Борисенко, — всегда перед октябрьскими праздниками проводились подобные итоговые учения, подводящие черту под прошедшим учебным годом в плане боевой подготовки.
— И командование флота никогда не предупреждалось о подобных учениях? — продолжал я уточнять общую картину грандиозной провокации.
— Как правило, нет, — признался Борисенко, — во всяком случае, официально. Неофициально, мне кажется, они всегда знали о предстоящих учениях, но я боюсь утверждать.
— Значит, — спросил я, — вы не согласовываете свои действия ни с командованием флота, ни с особым отделом флота, ни с местными органами госбезопасности?
— Чаще всего, — объяснил Борисенко, — мы согласовываем действия с морской погранохраной, чтобы она не помешала проведению учений по утверждённому плану. Но вообще эти вопросы — кого ставить в известность об учениях, кого — нет, — решает приезжающий из Москвы. В данном случае таким посредником был полковник Фомичёв. Кроме всего прочего, именно он принёс приказ о переводе Филиппенко и Бузинова инструкторами в аналогичное подразделение при Тихоокеанском флоте.
— И он поставил вам задачу на предстоящих учениях заминировать “Новороссийск”? — совершенно будничным голосом задал я самый ударный вопрос.
— Речь не шла только о “Новороссийске”, — уточнил Борисенко, — на пробных учениях мы обычно “минируем” почти все крупные корабли, находящиеся в бухте. А на следующую ночь мины снимаем. И только после учений, если так решит наше командование, информируем о результатах штаб флота. В данном случае несколько групп подрывников также должны были “минировать” и другие корабли. Полковник Фомичёв сам ставил им задачи. В частности, именно он приказал поставить учебные мины нового образца под “Новороссийск” и поручил это сделать наиболее опытным подрывникам: мичману Филиппенко и главстаршине Бузинову.
Когда мы узнали о взрыве, то все, поверьте, Василий Лукич, впали в шок. Я сам звонил в Москву, чтобы поговорить с Фомичёвым. Но это не удалось, а мой непосредственный начальник сказал мне: “Сиди тихо, пока нам всем головы не открутили”.
“Как всё просто, — подумал я, — и топорно”. Впрочем, именно так я и предполагал, ещё находясь в Москве. Серов приказал. А кто мог приказать Серову? Только Жуков, Хрущёв и Булганин. Или все вместе.
Я, было, захотел заставить капитана 1-го ранга Борисенко изложить мне всё сказанное в письменном виде, но подумал: “На кой мне это надо?”. И не стал. И его жалко, и себя.
— Мне следовать за вами? — спросил капитан 1-го ранга, когда я собрался уходить.
— Пока не надо, — сказал я, — вы убедили меня в своей невиновности. Если понадобитесь, мы вас вызовем.
Но на всякий случай содрал с него подписку о неразглашении, которую порвал и выбросил, едва выйдя за ворота части.
7— Лукич, — спросил я, — выходит, ты за сутки расследовал историю, над разгадкой которой бьются, как мухи о стекло, современные эксперты и журналисты?
— Не за сутки, конечно, — признался Лукич, — я тебе всё несколько упрощённо рассказал. Немного повозиться пришлось, разные проблемы мелкие возникали, не без этого. Но в целом всё разъяснилось быстро. Тут скрывать нечего — расследование было не очень сложным. Тем более, что общую картину я достаточно ясно себе представлял, когда поехал в Севастополь. А когда представляешь себе правильно общую картину происшествия, то детали сами приложатся очень быстро.
— Но я всё-таки не понял, — сказал я, — почему они выбрали для этой диверсии именно “Новороссийск”, когда в гавани было полно других кораблей? Почему этот полковник из Москвы сделал всё, чтобы эти мины были положены под “Новороссийск”?
— Что же тут непонятного? — удивился Василий Лукич, — “Новороссийск” был именно потому и выбран, что не представлял абсолютно никакой боевой ценности. Он уже был фактически назначен на слом. Незадолго до этого ЧП Морской Технический Комитет вынес повторное заключение о негодности корабля к эксплуатации. Конечно, при этом совсем не планировалось такое количество жертв. Им нужно было громкое ЧП, чтобы выгнать Кузнецова и зарубить программу океанского флота. Жуков и Хрущёв были одинаково безграмотными, а человеческие жизни для них мало что значили.
Но в данном случае расчёт был на то, что корабль просто сядет на грунт вблизи берега. Ну погибнет там пара человек, этого будет достаточно для расправы с адмиралом Кузнецовым и со всей романтикой маринистики. А раз случилось такое количество жертв — так это им ещё более на руку. С адмиралом Кузнецовым расправились быстро, легко и без особого шума. И тут же принялись уничтожать флот. Многие помнят, как на лом шли уже полностью достроенные новые корабли, не говоря уже о тех, достроить которые к тому времени не успели.
— А дальше что было? — спросил я.
— Дальше? — переспросил Лукич. — Дальше, в феврале пятьдесят шестого года, как тебе наверное, известно, состоялся XX съезд партии, на котором прозвучала так называемая “секретная” речь Хрущёва, разоблачающая Сталина и “сталинизм”. Но не это самое главное. Главное, что на съезде, пусть формально, была уничтожена партия большевиков. Перестала существовать ВКП(б), заменённая совершенно невдохновляющей аббревиатурой КПСС. Это было началом конца. Этим актом официально признали конец эпохи великого эксперимента, или великого похода, как кому угодно. Признали, что и то, и другое провалилось.
— Понятно, — признался я, — но причём тут адмирал Кузнецов?
— В каждом деле, — объяснил Лукич, — наиболее опасны не фанатики, а романтики. А Кузнецов был таким романтиком великой идеи в отличие от погрязших в роскоши и интригах сухопутных маршалов, которые, не моргнув глазом, вытерли ноги о труп товарища Сталина. Никто из них даже не пикнул, когда великого вождя окунули на съезде в дерьмо.
— А Кузнецов? — спросил я. — Он что-нибудь пытался предпринять после смерти генералиссимуса?
— Против смерти ничего предпринять нельзя, — назидательно заметил Василий Лукич, — но он надеялся, что романтическая идея, вдохновляющая его при жизни товарища Сталина, будет жить. А именно эта идея оказалась наиболее опасной, чего адмирал так и не смог понять.
— И я не понимаю, — признался я, — причём тут эта романтическая идея.
— Да притом, — объяснил Лукич, — что американцев можно победить только на море. Иначе их победить нельзя. Поэтому, прежде всего, нужно было свернуть программу военного кораблестроения и разогнать романтиков. Что и сделали. А потом уже принялись за всё остальное.
