Сергей Чекмаев - Либеральный Апокалипсис
— Я уже все вам рассказал, — ответил Кирюхин, — как в красноармейской книжке записано, так и есть, мне скрывать нечего. И товарищи соврать не дадут.
— Вот с товарищами-то у тебя и проблема, — перебил Мирошников, пустив сизую струю крепкого дыма в закопченный потолок блиндажа. — Вот что пишет, к примеру, рядовой пулеметной роты Кравченко, цитирую: «Вернувшись из госпиталя 12 сентября сего, 1942 года, встретил у полевой кухни своего старого товарища, рядового третьего взвода первой стрелковой роты Михаила Кирюхина, который совершенно меня не узнал, хотя до ранения мы с ним были очень дружны, поскольку призывались из одного села. Прошу на основании моих слов проверить этого товарища, который лицом есть вылитый мой земляк и боевой товарищ рядовой Кирюхин, а по существу совсем другой человек, и может статься, немецкий шпион-диверсант. С моих слов записано верно, число и подпись: рядовой Кравченко».
— Дурак этот Кравченко, — сказал Кирюхин. — Я после второй контузии много чего напрочь позабывал. Имена и лица до сих пор еще путаю, бывает.
— Бывает, что и вошь кашляет, — проворчал Мирошников, попыхивая папиросой, — но моя обязанность — проверить и доложить. Проверить я не могу: госпиталь попал под бомбежку, все бумаги сгорели, члены врачебной комиссии убиты или пропали без вести. А поскольку возиться мне с тобой здесь нет никакой возможности, я твое дело должен передать в Особый отдел ОГПУ дивизии. Понимаешь?
— Так точно.
Младший лейтенант затушил окурок о подошву, неторопливо выдул пыль из двух стаканов, снял с буржуйки котелок и нацедил чаю. Потом покопался в кармане и отыскал кусок сахару, облепленный табачными крошками и завернутый для сохранности в не первой свежести носовой платок. Мирошников расколол сахар ловким ударом ножа прямо на ладони, одну половинку закинул в рот, а вторую положил перед Кирюхиным.
— Пей, — сказал он. — В дивизии порядки другие, там не почаевничаешь. Как человек, я против тебя ничего не имею. Но как уполномоченный особотдела ОГПУ ничего больше сделать не могу.
— Я понимаю, — хмуро сказал боец.
Он по-детски обхватил стакан двумя ладонями и принялся шумно швыркать из него кипяток. На вид Кирюхин казался совершенно спокойным. Это больше всего и смущало Мирошникова.
— Есть, правда, — сказал он, — маленький шанс уладить это дело по-тихому. Кто-нибудь в батальоне может за тебя поручиться? Кто тебя лучше знает?
— Особо никто, — сказал Кирюхин. — Пока в госпитале валялся, от моей роты почти никого не осталось. Вот, разве что, взводный…
«Ай да я!» — мысленно похвалил себя особист.
— Это лейтенант Стрельченко? — переспросил Мирошников. — Так он же вроде тоже из пополнения?
— Так точно, — кивнул Кирюхин. — Только я его еще по госпиталю знаю, вместе выписывались.
На улице хлопнула с треском осветительная ракета, и сквозь щели неплотно сколоченной двери блиндаж наискось пересекли лучи мертвенно-бледного света. Неподалеку коротко татакнул пулемет, и снова все стихло.
— Недобрая тишина, — сказал Мирошников.
— Значит, на рассвете полезут, товарищ младший лейтенант, — ответил Кирюхин.
— Может быть, может быть, — кивнул особист. — Только это уже без тебя. Как только вернется машина, сопроводим тебя в штаб дивизии. Ну что, допил, что ли?
Сквозь щелястую дверь блиндажа внезапно донеслось тарахтение мотора и скрипнули тормоза. Мирошников мельком взглянул на часы и даже приложил их к уху, чтобы проверить, не остановились ли они.
— Что-то рано, — заметил он.
— Это не наш «Виллис», — пояснил Кирюхин, — слышите, как тарахтит? Это «эмка».
За дверью послышался голос часового, и следом глухой басовитый баритон приезжего. Кожаные петли скрипнули, и в блиндаж, согнувшись, втиснулся коренастый офицер с тремя шпалами НКВД в петлицах. Был он для капитана несколько староват, или седые виски делали его на вид старше своих лет. А может, в этом были виноваты глубоко посаженные цепкие глаза и короткие жесткие складки у сжатых губ.
— Встать, смирно! — приказал Мирошников, поспешно одернув гимнастерку и загоняя складки на спину.
Кирюхин встал и принялся застегивать верхнюю пуговицу. Вошедший окинул быстрым хищным взглядом полутемный блиндаж с его обитателями и остановил свой беглый обзор на столе.
— Уполномоченный особого отдела ОГПУ при батальоне младший лейтенант Мирошников! — четко доложил особист. — Снимаю показания задержанного рядового Кирюхина.
— Ну-ну, — сухо заметил вошедший, кивнув на полупустые стаканы. — Я вижу, как снимаете… Вольно… Я — новый оперуполномоченный особотдела дивизии, капитан Строгачев. Прибыл забрать у вас рядового Кирюхина. Теперь это дело дивизионной контрразведки. Вот бумаги, ознакомьтесь и вызовите конвойных — мы уезжаем немедленно.
— Бекетов! — позвал особист, взглянув на предписание.
В блиндаж, сверкнув примкнутым штыком, заглянул конвойный.
— Сопроводи задержанного в машину капитана, — приказал Мирошников, стараясь не глядеть на Кирюхина.
— Прощайте, товарищ младший лейтенант, — сказал Кирюхин. — Спасибо за чай.
Мирошников промолчал. Задержанный заложил руки за спину и вышел, сопровождаемый тенью конвойного.
— А мне чаю не предложите? — спросил капитан.
Мирошников так же молча выплеснул остатки заварки в угол, ополоснул стакан и налил его до краев. Капитан присел к столу и отхлебнул темный горячий напиток.
— Крепкий, — похвалил он. — Хорошо. Люблю все крепкое. А некрепкое не люблю. Жалеешь парня, лейтенант?
— Младший, — поправил Мирошников.
— Вижу, жалеешь.
— Ведь расстреляют ни за что, — тихо сказал особист.
— А если — «за что»?
— У меня на него ничего нет, кроме этого дурацкого рапорта. Отзывы по службе положительные. Имеются боевые награды и поощрения. Анкета чистая. Комсомолец. Так, написал рапорт один дурик. Да ведь они все пишут. Видели бы вы, сколько. На приятелей, на командиров. На меня даже, было, в полк писали…
Мирошников потянулся за папиросами, достал одну и принялся нервно разминать ее в пальцах, продувать и постукивать по крышке коробки, пока не увидел у самого носа вспыхнувшее пламя зажигалки.
— Прикуривай, — приказал капитан.
Мирошников неторопливо обмял бумажный мундштук и прикурил, стараясь больше не выказывать волнения.
— Недавно в органах? — участливо спросил Строгачев.
— Второй месяц, — ответил негромко Мирошников. — Нехватка кадров после контрнаступления.
— Ясно, — сказал капитан. — Ничего, привыкнешь.
Лейтенант поперхнулся крепким дымом и хрипло раскашлялся.
— Он, правда, в чем-то замешан?
— А ты хочешь мне что-то сказать? — спросил капитан.
— Нет, — ответил Мирошников.
— Ну, тогда мне пора. — Строгачев поднялся и оправил гимнастерку. — Спасибо за чай. Хороший, крепкий. Люблю, понимаешь, все крепкое. Характер у меня такой.
Капитан повернулся к выходу, и тогда Мирошников торопливо заметил ему вслед:
— Он сказал, что за него поручится лейтенант Стрельченко.
— Да, — сказал капитан, приостановившись на секунду, — я был прав — привыкнешь.
Выйдя из блиндажа, он ловко, не по годам, перемахнул на бруствер, прошел к машине и распорядился конвойному:
— Свободен.
— Товарищ капитан, без конвоя не положено, — возразил Бекетов.
— Я сказал — свободен, — отрезал Строгачев. — Задержанный, в машину. Сержант, заводи.
Капитан втолкнул Кирюхина на заднее сиденье и втиснулся следом. Двигатель «эмки» завелся с пол-оборота, и шофер сразу воткнул первую передачу.
«Не полож…» — донесся в последний раз голос конвойного, но машина уже вырулила на дорогу и понеслась в сторону КПП. Там капитан тоже особо не церемонился. Мельком взглянув на лица проезжавших и корочки ОГПУ, постовые без вопросов подняли шлагбаум. «Эмка», сверкая протертыми фарами, помчалась в синие сумерки.
— Чисто сработали, — поздравил сержант.
— Следи за дорогой, — приказал Строгачев. — Мы еще не дома. — И обернувшись к задержанному, приказным тоном спросил. — Кто второй?
— Какой «второй»? — прикинулся непонимающим Кирюхин.
— Ты еще будешь мне вопросы задавать, сопляк? — жестко сказал капитан. — Здесь вопросы задаю я. Три недели в военном архиве пыль глотал. Переброска была удвоенной массы. Кто второй?
— Я не понимаю, что вы от меня хотите! — выкрикнул Кирюхин.
— Машина, стоп! — рявкнул капитан.
Сержант от неожиданности так резко надавил тормоз, что задержанный не удержался и с размаху влепился носом в спинку переднего сиденья. Строгачев железной хваткой сгреб его за грудки и, не глядя на тонкую струйку крови под разбитым носом Кирюхина, ледяным тоном отчеканил:
— Если ты и дальше собираешься играть в эту игру, я могу подыграть. Поеду и сдам тебя на деле в особотдел дивизии. Что там с тобой сделают, можешь догадаться и сам. Соображаешь?
