Александр Тюрин - Дорога на Буян (так закалялся виртуал)
Она голыми руками стала разгребать завалы, а мы кинулись удирать от нее по столбовой дороге. За час добежали до владений царя Афона. Здесь мое боевое дежурство и закончилось.
31/08/28. Майор-инженер Рубакин. Письмо прочитано. Эх, Прозоров. Это ж вполне естественно, что Тимофеева тебе отставку дала и предпочла Афанасия. Он хоть и подлец, но человек ученый. А ты — неуч, из всех ВУЗов тебя выперли. Можешь, конечно, говорить, что себя искал. Ну, а что нашел? Стал записным солдафоном, люди от тебя слова нормального не слышат, только:
“предъявите, никак нет, не положено”. Теперь уж нечего, дружок, плести ахинею, что Машу Кощей унес. Ладно, извини, Савелий. Это я на тебя от огорчения обрушился. По части Шварцэрде твой бред правдивым оказался. Словно подменили его. Бледный, поганый, на тебя, Прозоров, все валит, дескать, ты в вычислительную среду навводил всяких вирусов. Я Шварцу говорю, никакие вирусы не создадут остров Буян. Ты попробуй модель этого процесса слепи, может и выяснится злой умысел самих разработчиков. А он мне — эта модель сверхсложная, и в Принстоне таких не делают, потому что бифуркация на бифуркации. И снова: Прозоров, Прозоров. Выгнал я его взашей из кабинета, чуть пинка не дал.
Нет, надо срочно переключиться на другую тему. Ты, сержант, кажется, Глашу обидел. Зря. С Глафирой Ивановной у меня связаны более нежные воспоминания. Помню, идет она через проходную, задними булками поигрывает, какой-нибудь сержантик кричит: “Ой, тетенька, скучно, дай поцеловать”. А она откликается: “Ну-ка, кулибин, почини меня”…
В общем, Служба тогда в соку, в чести была, и не только у девок, но и у начальства. Черная униформа, галуны, позументы. Первый случай в мировой практике, когда одна и та же организация ведает обычной охраной, чистотой технологии, соблюдением режима доступа и обработки, состоянием всех видов памяти. Тогда, как раз, крупные боссы поняли, что программирование — это страшная штука, а среди программистов — половина маньяков. Целые отрасли, да что там отрасли, страны выходили из строя благодаря всяким компьютерным вирусам, бациллам, глистам. На курсах нас учили векторному программированию, тогда пошедшей в гору теории игр, а также кунфу, применению контраффективных средств и методам скрытого допроса.
А институт, первенец отечественной векторной киберологии? О нем журналист мог написать статью, разве что нафаршировав ее унылыми фразами:
“типизируют ситуации, векторизируют влечения, цифруют реальность”. Первенец, едва из пеленок, приступил к половому созреванию и, быстро возмужав, занялся всякого рода извращениями и непотребствами. Деловые игры, моделирующие активность покупателей, производителей, изобретателей, властей, неформалов и прочих, быстро обрастали чудными идентификаторами типов и линий поведения: вектор кощея, драйв бабы-яги, стимул молодильных яблок. Вначале слова из сказок брались в кавычки, а потом стали писаться без всякого выделения. Появились первые диссертации и монографии с доселе возмутительными названиями: “Драйв Змея Горыныча и карьера менеджера”, “Принцип оборотня в рекламе”, “Браки между богатыми и бедными как проявление вектора Иванушки-дурачка”, “Облик бюрократа как мертвеца-дарителя”, “Диктатура: соединение драйвов царевича-змееборца, кощея бессмертного и двоих из ларца”. Попробуй, сразу пойми, что драйв “двоих из ларца” — это способность людей работать без материального вектора (а, значит, за спасибо) под воздействием красивых слов начальства. Не один день, не одну ночь учил я такую мутоту.
Мережко, как раз, был первым, кто нашел не только названия векторам и драйвам, но и четкие правила их взаимодействия там, где никто не искал. В сюжетах сказок и мифов. С легкой руки Василия Леонидовича даже правительственные экономисты заговорили о народном хозяйстве сказочными словами. Подземный мир — теневое производство. Медные, серебряные и золотые царства — территории с однобоким развитием. Убегающий колобок — цены в условиях инфляции. Это, вроде, не предвещало беды. Однако, с некоторых пор сотрудники разных отделов и, в первую очередь, ОРИС, стали употреблять деловую игру в качестве азартной забавы. Сюжетные зависимости сделались правилами ходов, персонажи — фигурами разного достоинства. А забава — главным способом времяпрепровождения. Кадровая картотека поведает нам, что типичный сотрудник научных отделов — холост или разведен, дома проводит меньшую часть суток, да и то в подготовке к следующей смене, увлечений не имеет, за пределами института вообще активность не проявляет. Все ушло туда, в чисто поле игровое.
Как смотрело на это большое научное начальство? С большим пониманием. Обеспечило полную академическую свободу, никогда не отнимало финансовой титьки. Сотни тем задохнулись из-за авторитетных “мнений”, тысячи рук отсохли в ожидании субсидий и грантов, а игроки занимались своим, не чувствуя ни в чем недостатка. Словно Федеральный Научный Совет стал сонным царством, а директор ЦИКИ спящей царевной. И перетряска в ОРИС произошла не от страха, а потому что подросло новое поколение царевичей, и среди них — владелец самого мощного интеллектуального вектора Витя Люденс. Старый же царь Мережко прыг в котел и там сварился. А может и нет - обновился, стал опять-таки царевичем. Только очень странным. Ну, зачем ему бежать на Буян как очумелому?
Э, кстати, Прозоров, почему за тебя походатайствовал сам Люденс? При встрече даже сказал: “Отличные у вас бойцы, Рубакин. В кого пошли, интересно?” Уж не ведешь ли ты двойную игру? Если да, то лучше бы тебе не возвращаться с игрового поля.
Рапорт No 12 от 03/09/2028
Зам. нач. СБ майор-инженеру Макдоналдсу Рубакину от сержант-техника Сав. П. Прозорова
Дорогой коллега. Немного поплутали мы по царству Афона — хитро оно устроено, где город, где деревня непонятно — да, наконец, попали во дворец. А там уж Василий-царевич вовсю выведывает про путь-дорожку на остров Буян. Требует информацию от царя в обмен на Василису, удалось ему где-то беглую бабу перехватить и привезти в мешке. Мережко ссылается на первоначальные договоренности, королек жмотится, отказывается от своих обещаний, хамить начинает. Слыхом мы такого не слыхивали, чтобы дряхлый царь от невесты-молодухи отказывался. (Ведь она же — матрица, на которой любой дряхлый расползающийся киберобъект может модифицироваться в современный и крепкий). И смотрит Афон как-то вскользь, будто затравленный или напуганный. Придумал на ходу, что в секретном приложении к договору с Мережко был пункт о доставании для него пера жар-птицы. Вымогатель! Тут даже царевна не выдержала:
— Ты что, им в зубах ковыряться будешь или грамотно писать? Пользы никакой себе не извлечешь. Это я тебе говорю, Василиса.
Но царь запричитал, что последствия непредсказуемы. Он-де какому-то страшному колдуну обещал никого на Буян не пущать и даже искателей пути-дороги из пушки расстреливать. Иначе, ему самому вектор разложат по базису. В ответ на недостойные речи неожиданно входит в тронную залу Тристан под видом отрока и подносит царю жар-птичье перо от имени Василий-царевича. Это мой напарник посамовольничал, я ему на такое ни словом, ни жестом намекать не собирался. Но что с него взять? Он же персонаж, а не юридическое лицо. Смягчился царь, залюбовался пером, говорит, былины оно мне будет сочинять про Афона Красное Солнышко, и смерть мне теперь не страшна, потому что сохранюсь в истории. Тут же и перо в его руке вдохновилось, заскрипело. Но нашел царь время, чтобы сказать дьякам:
— Выдать Василий-царевичу подорожную, лодку -самодувку, сапоги-скороходы, колобка в провожатые и… — после минутного раздумия голос царя стал совсем благостным,— указ на владение островом. Раз сам туда попасть не могу, пусть добрый молодец за все и отвечает.
— Бывайте здоровы,— скоренько распрощался царевич с царем.
— Авось, еще свидимся, Свет-Иванушка,— многозначительно оборонила Василиса в спину выходящему Мережко.
А во дворе я его встретил, вынырнул из-под крыльца и руку заломал, не успел он даже к своему мечу-кладенцу потянутся. Затем открыто и без обиняков объявил меру пресечения:
— Все, приплыли, Василий Леонидович. Скидай сапоги-скороходы, вынимай из кармана самодувку, по-быстрому съедай колобок и пошли назад, дорогой коллега.
Он как услышал наше казенное “дорогой коллега”, так сразу затрясся, будто дух нечистый. Слезы льются, сапоги стягивает, как перед казнью, и причитает:
— Ах, горе горькое, кому счастье , а кому лишь злосчастье. Ой, жизнь моя кручинная, скоро теперь кончится.
Я даже как-то поежился, вроде неподдельное сетование у него. Или причина такая веская, или настолько в персонаж вжился.
— Чего ты хоть на том острове забыл?
— Нет там ни молодости, ни старости, ни доброго, ни злого, ни прекрасного, ни страхолюдного…