Владимир Круковер - Исполнение желаний
Даже это небольшое мозговое усилие утомило Ревокура. Он отбросил мысль об подобранном утиле, повернулся к соседу и спросил стандартно:
— Далеко едешь?
— В Улан-Батор, — с сильным акцентом ответил толстяк.
Значит, он был не бурят, а монгол. Иностранец. Не удастся ли его раскрутить на жратву.
— Бывал в Монголии, — сказал Ревокур, — народ там у вас хороший. Гостеприимный и честный.
Голодный фотограф рассчитывал, что с обсуждения обычая кочевых монголов встречать любого гостя накрытым достарханом и кумысом он плавно перейдет к необходимости позднего ужина, который монгол мог бы взять на себя. Но плосколицый толстяк отреагировал непатриотично.
— Дрянь народ! — сказал он убежденно. — Жадный, грязный. Воровать любят все.
«А если он все же бурят, — растерялся Ревокур, — буряты, наоборот, монгол ненавидят.»
— Ну, где как, — ответил он уклончиво, — меня вот кумысом угощали, бешбармак делали.
— Кумыс у них плохой, мухи в нем плавают, выдержки нет. Жадные потому что. Не успеют поквасить, уже пьют. Мясо гостям жесткое дают, от старого барана. На подарки надеются.
— Да, — согласился Ревокур, — подарки они любят. И мух много.
Он никогда не был в Монголии, но слышал рассказы ребят, гонявших туда скот. Кроме того бывал в Средней Азии, бродил по горам, общался с кочевыми скотоводами. И надеялся, что основные обычаи чабанов не слишком различаются.
Сосед хрюкнул нечто непереводимое и повернулся к Ревокуру всем телом. Жирный загривок не позволял ему ворочать головой отдельно от туловища:
— Жрать хочешь? Так и скажи. Чего вокруг да рядом суетиться? Денег не дам, мало русских денег осталось, а тугрики здесь не обменяешь. Накормить дам. У меня баба чистая, без мух готовит.
Он развязал один из баулов, достал кусок вяленого мяса, лаваш, бутылку с кумысом, лук, чеснок, головку мягкого сыра.
— На ешь. Тарасун пить будешь?
Ревокур вспомнил, что тарасун — это, вроде, самогон на молоке и на всякий случай отказался.
— Тогда пей кумыс. От него душе хорошо. Ешь все. Не съешь — так возьми. Мне не надо, я дома скоро буду.
Непонятный сосед отвернулся и прикрыл глаза. Голодный алкаш посмотрел на него благодарно. Он чуть не расплакался, так отвык от людской доброты. Конечно, сосед приметил, что он тут давно сидит и слюни глотает. Большого ума не надо, чтоб понять. Спасибо тебе, кто б ты не был: бурят ли, монгол.
Ревокур разложил лакомства на правом свободном сидении и приступил к трапезе, стараясь не торопиться и хоть немного прожевывать пищу.
* * *Пока я — старый кушает, я — новый, сегодняшний напишу несколько фраз. Это, вообще-то называется авторским отступлением. И я — нынешний вынужден к ним, отступлениям этим, прибегать, чтоб расписаться. Музыканты перед выступлением разыгрываются, а я отступлениями пользуюсь. Дело в том, что мне процесс этих воспоминаний дается не так уж и легко. Отчасти потому, что избаловал меня Проводник, приучил транслировать мыслеграммы, которые он сразу правил и выдавал типографским текстом. Отчасти из-за того, что тот, вчерашний, я был совсем другим. Настолько другим, что мне сейчас трудно, даже, восстановить мысли и чувства этого человека. Времени, вроде, прошло не так уж много, всего десять лет, но впечатление такое, что миновали века. И мне легче вспомнить себя первоклассником, чем опустившимся алкашем за несколько мгновений до встречи с Проводником. И сама встреча меня пугает, воспоминание о ней тревожно и мучительно. Я сейчас думаю, что не будь я так накачен транквилизаторами, мог бы эту встречу и не пережить — рехнулся бы…
И еще. Только сейчас заметил. Стиль изложения у меня неровный. То я, пытаясь передать состояние себя самого в то время, пользуюсь жаргонизмами, просторечием, то начинаю строить литературные фразы, то пускаюсь в пояснения и психологические экскурсы. А в этих отступлениях разжевываю написанное, будто заранее предвижу безмозглого читателя. Ладно бы, писал нечто выдуманное, прозаическую фантазию!..
Короче, как напишу, так и напишется. Что я, в самом деле, сопли розовые распускаю. Или у меня неожиданно самолюбие графомана прорезалось? Не успел похвастаться, что владею любыми стилями, как уже начал путаться в манере изложения. Сам себе напоминаю шофера, знающего вождение только теоретически.
Хотя… Такой шофер все же быстрей освоится с управлением, чем вовсе незнающий.
* * *Ревокур доел последний кусок лаваша и запил его кумысом. Оставались еще сыр и немного мяса. Он оторвал от газеты четвертушку и аккуратно завернул еду. И сразу начало сильно клонить в сон.
Сон — риск. Владимир попытался имитировать чтение остатков газеты. Увы, областная пресса всего лишь напомнила о необходимости посетить уличный «скворечник».
Сытый фотограф вспомнил о непонятной полоске, поманившей его золотым блеском, достал ее, еще раз подивившись теплоте мертвого вещества. И вновь удивился — полоска была белого цвета.
Он помял ее в руках. Полоска гнулась вдоль и поперек, будто вовсе была лишена упругости. Но, стоило разжать пальцы, принимала старую форму, форму белой полоски с загибающимися концами. Она будто намекала, что была браслетом. Чисто механически, позевывая, Ревокур приложил ее к левому запястью. С едва слышным щелчком полоска обвилась и сошлась краями без малейших следов стыка. Зевать сразу расхотелось. Фотограф четко знал, что никаких защелок, могущих скрепить края, не было. Он попытался подсунуть палец, чтобы снять загадочный браслет. Ничего не получилось. Браслет прилип к руке, будто составлял нечто единое с кожей. При всем при этом никаких неприятных ощущений Ревокур не испытывал. Он, даже, не чувствовал прикосновения ее к телу. Разве что, легкое тепло в запястье. И нельзя сказать, чтоб это тепло было неприятным.
Будто чья та теплая, дружеская, мягкая, но уверенная, рука взяла его, как брал отец при переходе через улицу.
Ревокур не успел толком удивиться, отметив лишь, что цвет загадочного браслета стал телесный, почти не отличимый от цвета кожи руки. Ему некогда было удивляться, потому что, вдруг, наплыли звуки. Они напоминали магнитофонную запись, пущенную с бешеной скоростью. И повизгивание скоростной прокрутки вплелись характерные звучания настройки радиоприемника. Атмосферные помехи, щелканья и всхлипы, дрожание шальных радиоволн, соседние станции, вздыхающие сквозь пелену эфирных шумов.
Скорость уменьшилась, помехи исчезли, четкий шорох несущей частоты смылся и красивый баритон с мягкой артикуляцией произнес:
— Арпентиум пер де сакро из мунутер фо?
Ревокур завертел головой. Сосед слева спал, склонив большое, плоское лицо. Справа тихо лежала на пустой скамье газета, придавленная свертком с остатками пищи. Впереди и сзади сидели сонные пассажиры. Их нечастые голоса слышались бормотанием.
— Кан ю спик инглишь? — сказал баритон.
— Йес, — автоматически ответил Владимир, проявив остатки школьных знаний языка.
— Прошу прощения, — сочно сказал голос, — не сразу подстроился, долгая консервация. Проводник — это наиболее близкое вашему понятию обозначение. Я — твой Проводник. Думаю, официальная форма обращения на «вы» излишня?
— Ты где, — спросил фотограф, с ужасом вспоминая эпизоды недавней белой горячки.
— На твоей руке, — ответил баритон, — я — своеобразный коммутатор, позволяющий тебе пользоваться данными информационного поля Вселенной. Своеобразный космический Проводник, как в компьютере, в программе Windows95. Для того, чтобы общаться со мной, тебе не обязательно пользоваться речевыми звукомодуляциями. Просто думай. Или излагай мыслеобразы прямо в голове, про себя. Ты же умеешь читать про себя.
«Не долечили, сволочи, — подумал Ревокур, успокаиваясь, — с утра смело могу топать обратно в психушку.»
— Это не психоз, — ласково сказал голос у него в сознании, — все вполне реально. Ты подобрал некую пластинку, показавшуюся тебе похожей на браслет. А это — средство связи. Нечто, вроде виртуального шлема. Ты же читал о таких коммуникаторах для общения с компьютером?
«Читал, читал, — подумал Владимир, — и с чертями общался, они тоже разговорчивые.»
— Ладно, — отозвался голос, — я пока замолчу, а ты попробуй успокоиться, проанализируй ситуацию, осмотри еще раз свой браслет на руке, попытайся спросить о чем-нибудь, о чем ты заведомо не знаешь. Твое подсознание, если это галлюциноз, не сможет выдать неизвестную тебе информацию.
«Но убедить в том, что она неизвестная, сможет запросто», — упрямо подумал Ревокур.
Он читал опыты какого-то французского психолога, испытавшего на себе наркотики. Под их действием ему казалось, что его посещают очень значительные мысли, прозрения. И он их записывал. А, когда действие наркотика кончилось, прочитал. «У кошки два глаза! Человек ходит ногами! Днем светло!!» — вот такие «открытия» были запечатлены там.
