Сергей Шведов - Третья сторона
Росла обида на судьбу, а вместе с ней вновь росло количество выпитого за день, грозя выплеснуться за опасную отметку. Постепенно Веньку стали радовать не случайные свидания, а выпивка, что всякий раз приносили случайные кавалеры.
Венька сорвалась. Только теперь, выражаясь языком альпинистов, спуск занял гораздо меньше времени.
* * *Из кассиров ее перевели на работу в штучный отдел. Там проще, но уже к концу смены она едва не роняла бутылки с минералкой из дрожащих рук.
Всего один эпизод:
«Овощной магазин. Одиннадцать часов утра. Штучный отдел. За прилавком Венька, чуть подурневшая внешне, потому что беременная. Второй ребенок, неизвестно от кого, родился мертвым.
Венька смотрит перед собой стеклянными глазами в упор на покупателя, не глядя сгребает деньги с пластмассового блюдца, прибитого к прилавку:
— Тебе че?
— Пачку «Примы», пожалуйста.
Венька, еле удерживая равновесие, поворачивается и швыряет на прилавок сигареты.
— Следующий!
— Девушка, сдачу?
— Скоко давал?
— Рубль.
Венька поднимает к потолку невидящие глаза, сосредоточенно шевелит губами — считает.
— Нельзя ли побыстрей!!! — торопят ее из очереди.
Венька, недолго думая, выгребает из своей кассы горсть копеек и высыпает их в пластиковое блюдечко.
— Отсчитайте себе сами… Следующий!
— Бутылку «Саперави».
Венька берет предусмотрительно отсчитанные старичком деньги и пытается забраться на батарею ящиков с вином. Очередь с насмешливым беспокойством наблюдает за ее неловкими манипуляциями. Наконец Венька с задравшимся на большом животе халатом ставит на прилавок две бутылки «Саперави».
— Девушка — я же просил одну бутылку!
— Пошел ты, старый!.. Сам не знаешь, че хочешь.
Венька в сердцах хватает бутылки с прилавка, чтобы их убрать. Бутылки стукаются друг о друга и обе разбиваются. Правая рука с зажатым горлышком бутылки срывается и сильно разрезает левое запястье. Быстро алеющие на воздухе капельки крови падают в лужу пролитого вина на полу.
— Веня!.. Венечка! — кинулась к ней заведующая отделом. — Ну что же ты со мной делаешь! Я же тебя просила, хоть с утра не пей. Ты ж в положении.
Венька отупело смотрит куда–то мимо, когда сбежавшиеся со всех стороны продавщицы пытаются перевязать ей пораненную руку.»
* * *Чего же тут еще ждать?
Но Венька все–таки ждала еще чего–то, ожидание снова вернулось к ней, хотя далеко не самым приятным образом. Очень скоро в овощной магазин ей пришлось ходить только в роли покупательницы. Записи в трудовой книжке становились раз от раза все зловредней. Найдешь теперь престижную работу… А стоит ли вообще ее искать? Взять хотя бы ту же Светку — три года у себя на квартире сторожем работает, а ходит, как английская королева. Ей мужики сами все в дом ящиками тащат.
Решила Венька еще раз свободной жизни попробовать, но теперь и вовсе не вышло. Чем только подкупали мужиков ее страхолюдные подружки? Но только к прекрасно до сих пор сохранившейся Веньке цеплялась всякая мелкота, с которых и взять–то нечего, кроме грязных штанов в стирку.
Просто до слез обидно, на улице, в кино — где угодно, все на тебя глаза свои бесстыжие пялят, а только рот в ответ раскроешь, скажешь мужику что–нибудь — их как ветром сдувает. Просто как заговоренная на порчу!
* * *Трамвайный кондуктор — на это место берут с любыми записями в трудовых книжках… Всегда при деньгах, одно плохо — курить все время хочется. Курнешь украдкой на кольце, и снова — час туда, час обратно… «Граждане, приобретайте билетики!»
Трамвайщики в депо парни были тертые, мятые, гнутые. Сразу определили пташку по полету. Кроме ликеро–водочных и физиологических, никаких других влечений к Веньке не испытывали. К тому же ее успех продолжался недолго. Скоро в депо не осталось ни одного безусого ученика, который при желании мог бы похвастаться победой над Венькой. Цена была одна — выпивка.
Венькина податливость быстро приелась, очень скоро знатоки своего дела выговаривали с обнаженным цинизмом клюнувшему на Веньку новичку: «Да ты что, паря, свой… этот самый… как его… на помойке нашел? Не видишь, что это?» Парни разговаривали с Венькой, не выбирая выражений, как и она с ними. Любой разговор больше походил на прямое издевательство. Еще были жеребячьи заигрывания, но ни на что серьезное с Венькой никто не шел.
А ведь она еще молодая, вовсю хотелось жить, жить весело. Пошли случайные встречи из всякого бездомного отребья, пошли укоризненные взгляды дочери по утрам, пока торопливо одевался затрапезный гость, пошли жалобы соседей в домоуправление на аморальный облик жилицы из квартиры № 35.
Весь мир окрысился на Веньку. Именно тогда сладкая горечь вина впервые хлынула ей в самую душу, загасив в ней еле тлеющие искры человеческого достоинства. Вино из напитка радости превратилось в зелье отрешения от мира. Едва ли не два последних чувства оставались у Веньки — слепая, звериная любовь к дочери и обреченное стремление всеми средствами казаться достойной женщиной.
Из депо ее уволили опять за «аморальное» поведение. В трудовой книжке появилась новая запись, а в душе — новая обида.
Каждый раз срываясь вниз, Венька не ощущала никакой своей вины. То ли по природной безалаберности, то ли от бесхарактерной страстности, она быстро привыкала к своему новому положению, но считала его временным. Все неудачи она приписывала наветам недоброжелательниц, которые вечно завидовали Венькиной красоте и моложавости.
Пьет она не больше других, вы на других посмотрите… Курит? А что тут запретного? Не на людях ведь… Гуляет? Она женщина свободная, голяком по улицам не бегает, в солдатских казармах по рукам не ходит. Да и не она во всем виновата, а тот бессердечный главврач, испортивший ей жизнь одной–единственной строчкой: «DS: хронический алкоголизм»…
Когда алкоголь сжигает в человеке остатки человеческого, в душу вползает что–то от загнанного животного. Этим «чем–то» был у Веньки мистический страх перед будущим. Страх приходил горячечным кошмаром, когда смертельно хотелось, но не было выпивки. Венька не могла уснуть. Страх приходил черным бесформенным облаком и вставал почему–то всегда у нее за спиной, где и положено оставаться прошлому.
Безмолвный и грозный, он означал для нее одно — смерть…
* * *В жизни у каждого много путей, и столько в них поворотов и зигзагов, что поди разберись… Но если распутать их узел, окажется, что на самый трудный жизненный вопрос от нас ждут лишь два ответа: по своей или чужой воле? Право выбора остается за нами, но никто не дает им воспользоваться.
И если вдруг все препятствия на нашем пути вырастают в непреодолимые горы, это еще не значит, что жизнь ошиблась в нас или мы ошиблись в жизни. Есть еще кто–то в тени, кто плутует нашими картами.
Масса видимых случайностей проносится каждый миг сквозь нашу жизнь, но значит ли это, что жизнь — просто набор формул из учебника по теории вероятностей? Нас слишком долго приучали так думать.
Сколько ни подбрасывай монетку, в половине случаев выпадет орел, в половине — решка, третьего не дано… У монетки, как у листка бумаги, только две стороны.
Но человек не машина. Дайте ему еще раз подбросить монетку, может быть, выпадет третья сторона?
* * *Дизель–поезд лязгнул тормозами, дернулся и остановился. Веньку по инерции откинуло вперед, она очнулась ото сна, но глаз не раскрыла. Сквозь полудрему расслышала неразборчивую скороговорку репродуктора: «Следующая станция — конечная… Граждане пассажиры, просим вас не оставлять в вагонах ваши вещи»… Венька зябко передернулась, помотала головой, стряхивая остатки сна, и протерла глаза.
Ей было нечего забывать в этой жизни, и вещей при ней не было. И вспоминать ничего не хотелось… Поезд медленно подкатывал к городу. Сосед–дачник завозился со своей морковкой, готовясь к выходу. Венька оглядела себя в зеркальце с тем озабоченным выражением лица, которое бывает у женщин, когда они приводят в порядок свою косметику.
Чуть подкрасила губы, густо подвела ресницы крошечным огрызком черного карандаша. Поправила свою немудреную прическу. Напоследок взглянула на себя просто так — а ведь ничего еще из себя, осталось, на что посмотреть? Только вот никто присматриваться поближе не хочет.
Ночной город еще некоторое время проглядывал из темноты огнями уличных фонарей, как горстка зеленоватых светлячков, потом неожиданно выплыл святящимися окнами многоэтажек.
Непрерывной чередой потянулись освеженные улицы, залитые живым серебром луж на асфальте. В вагоне стало почти светло от городских фонарей. Темнота осталась где–то там позади поезда на скольких от измороси рельсах.
