Александр Етоев - Нечертова дюжина (Сборник)
Я посмотрел туда, где только что торчала труба его подводного аппарата, но никакой трубы не увидел. Ни мути, ни пузырьков, ни трубы.
– Васильков! – закричал Пашка, наклонившись к самой воде.
Из-под воды никто не ответил.
– Эй! – Пашка, чуть ли не целиком, перевесился через борт, пытаясь разглядеть дно. Остальные, кто был на лодке, повытягивали свои головы тоже.
Лодка вздыбилась опустевшим краем, встала вертикально к воде, и экипаж посыпался за борт.
Зрители на берегу загалдели, замахали кепками и руками. Должно быть, народ подумал, что все это спланировано заранее.
Неожиданно среди голов на воде объявилась голова Василькова. Затем исчезла и объявилась снова. Но уже не одна – с трубой.
– Ура! – прокатился над водоемом его громкий, победный голос. – Где наша ни пропадала!
Загребая одной рукой, а другой сжимая трубу, он поплыл к кудыкинской крепости. Остальные устремились за ним.
Почти одновременно наша лодка и пловцы из резиновой высадились на вражеский берег.
Балалайка на другом берегу наяривала про трех танкистов.
А самолета все не было.
Из крепости полетели снаряды. Они падали нам на головы, выплевывая коричневые дымки.
Мы упорно карабкались вверх по круче, цепляясь за гнезда ласточек и вылезающие из глины корни.
До победы оставалось немного – как вдруг что-то переменилось.
Наверху забегали, закричали, и из крепости, как горох, посыпались ее доблестные защитники.
Жмаев, Бородавкин и Коклюшев, выпучив от страха глаза, с ходу прыгнули в водоем и по-собачьи погребли на середку.
Я сперва ничего не понял, а когда посмотрел наверх, то в груди моей что-то ёкнуло, пальцы сами отцепились от корня и на пузе, как на салазках, я стремительно поскользил вниз.
Сверху, из-за укрепленной стены, свисала и смотрела на нас жуткая рогатая рожа с черной меткой на низком лбу.
Бык Петлюра выбирал жертву и жевал Валькину шапку-кожанку с обрезанным козырьком.
Дожевав ее до конца, он выплюнул изо рта звездочку, и она золотой рыбкой исчезла во взбаламученном водоеме.
Перепуганные нападающие и защитники сбились в кучу на кромке берега.
Бык Петлюра задержал взгляд на мне, но уведев мою медаль «За отвагу», перевел глаза на бойца Лёху. Лёха мышью нырнул в толпу.
Бык Петлюра покачал рогом, красный глаз его убежал в сторону, к золотистым верхушкам сосен, и заморгал, будто в него попала соринка.
В небе над верхушками сосен вдоль молочной облачной полосы летел маленький самолет.
Тонко гудел мотор, словно пела маленькая стрекозка.
Мы опомниться не успели, как самолет сделался вдруг большим и на его зеленом борту заиграла на солнце надпись: «Урожай – в закрома Родины!»
– Ура! – закричали мы в один голос и бросились штурмовать крепость.
13Потом было много шума, смеха и лимонада. Лимонадом угощал Стелькин за счет районной администрации. А когда лимонад кончился, слово взял бывший краснофлотец запаса Семен Ильич Епифакин.
Он поднялся на праздничную трибуну и звонко постучал о графин.
Народ на лугу притих.
– А ведь быка-то им это я подпустил, – сказал он с доброй улыбкой. – Я что подумал: ну, повоюют детки, понаставят друг на дружке фингалов, а назавтра посмотрят на себя в зеркало, вспомнят, кто кому портрет повредил, и начнут воевать по новой. Вот я Петлюру и закодировал, чтобы он попугал их с тылу. Быка гонять – это ведь дело общее, бык на них в обиде не будет, тут уж все поднимутся, как один, ну а там, глядишь, и помирятся.
Кулебякин посмотрел на Кудыкина, Кудыкин на Кулебякина – и вдруг они рассмеялись и пожали друг другу руки.
– Ну что, бойцы-победители, – раздался голос Сим Симыча, – вот война и закончилась. А теперь в самолет – кататься.
Куда впадает речка Морковка
Волга впадает в Каспийское море, об этом известно всем, а вот куда впадает наша речка Морковка, об этом в поселке не знает ни один житель.
– Тетя Люба, – спросил я тетю Любу, нашу соседку, согнувшуюся над свекольной грядкой, – вы здесь с войны живете. Скажите, пожалуйста, куда впадает наша речка Морковка?
– Родненький, – ответила тетя Люба, обмахиваясь пучком ботвы, – я с этим чертовым огородом и фамилию-то свою забыла. Какая уж тут Морковка.
Жара, и правда, стояла адская, словно в Африке. Дождей не было вторую неделю. Дохлые, прозрачные комары уныло пели на солнцепеке, и с треском лопались в тишине сухие стручки акации.
Тетя Люба вздохнула и выдернула из земли свеклину; над воронкой повисло облачко сухой пыли.
– Вон у Василькова спроси. Он у нас, как радио, все новости знает.
По улице с баяном под мышкой шел местный баянист Васильков.
– Васильков, – спросил я, высовываясь из-за забора. Василькову было лет двадцать, но выглядел он еще молодо. С Васильковым я был на «ты». – Ты, говорят, как радио, все новости знаешь. А известно ли тебе, Васильков, куда впадает наша Морковка?
– Жарко, – сказал Васильков, почему-то огляделся по сторонам и очень тихо спросил: – А тебе это зачем?
Я пожал плечами и так же тихо ответил:
– Надо.
– Вот что, Бабушкин, – он сделал задумчивое лицо, – послезавтра в клубе у нас концерт, я там матросский танец играю. – И, перехватив поудобнее инструмент, зашагал в сторону клуба.
Вопрос с Морковкой оставался открытым.
Поселок по причине жары стал мертвым и спокойным, как кладбище. Сонные, ленивые воробьи вяло копошились в пыли. Листочки на березах обвисли; от сосен жарило как от печки. Всем хотелось дождя и тени – и дереву, и человеку, и птице.
В поповском доме заскрипела калитка. На улицу вышел отец Нектарий; на нем был черный, не по жаре, пиджак и белые полотняные брюки. Волосы у батюшки на затылке были стянуты резиновым жгутиком.
– Здравствуй, отрок Евгений, – ответил он на мое хилое «здрасьте».
Я не знал, прилично ли задавать батюшке мирские вопросы, но все же спросил про речку.
– На все воля божья, – бодро ответил батюшка. – Куда Господь нашу Морковку направил, туда она и течет. Неисповедимы пути Господни.
Тут он засуетился, полез в пиджак и начисто про меня забыл.
– Вот же мать Пелагея, чертова кочерыжка, – бормотал он, отпирая калитку, – опять из рясы папиросы не выложила.
Мишка Чуриков сидел за домом под яблоней и поливал себя из садовой лейки. Рядом, высунув слюнявый язык, мучался от жары Гуталин. Язык у Гуталина был размером с Мишкины тапочки, только выглядел поярче и поновее. Гуталин смотрел на Мишкину лейку и завидовал, что у того не лапы, а руки.
– Мишка, у тебя четверка по географии и брат у тебя курсант. Ты, случайно, не знаешь, куда впадает Морковка?
– Знаю, – ответил Мишка. – Только сейчас забыл.
– Жаль, – сказал я. – А когда вспомнишь?
– Скучный ты человек, Бабушкин. И мысли у тебя какие-то маленькие. Есть же Нил, Миссисипи, Амазонка в конце концов. Ну что тебе далась эта Морковка? Ее же в самом широком месте любой дурак переплюнет.
Наверное, Мишка был прав. Миссисипи, Нил, Амазонка – действительно великие реки. Не то что наша Морковка. Но все они далеко, а Морковка – вот она, рядом; течет себе по песочку, родная, тихая, неприметная, и впадает неизвестно куда.
Я дошел до конца улицы и свернул через луг к речке. Трава на лугу была теплая и в веселых угольках клевера. На берегу в фуражке и с удочкой стоял почетный пенсионер Каляскин. Я с ним поздоровался шепотом, чтобы не распугать рыбу.
Каляскин молча кивнул, нахмурился и рванул удилище вверх. На берег в белый песок зарылась горлышком пустая бутылка. Он ее вытащил из петли и аккуратно сунул в корзину. Там уже были три – две пивные и одна лимонадная.
– Пал Ивыныч, – сказал я, когда он справился с делом, – вы не знаете, куда речка течет?
– Течет себе и течет, она ж речка, – ответил пенсионер Каляскин. – Эх вы, молодежь.
Солнце отражалось от бутылочного стекла, и по лицу пенсионера Каляскина бегали зеленые чертики. Пенсионер морщился и отмахивался от них фуражкой. Бутылкам тесно было сидеть в корзине, им хотелось волны и воли – чтобы плыть, покачиваясь, по плавной речной воде, разговаривать с подлещиками и окуньками и однажды увидеть за поворотом круглое золотое озеро, куда впадает речка Морковка.
Я понял, что надо делать, и вприпрыжку побежал к дому.
Здравствуйте, дорогой товарищ, выловивший мою бутылку!
Пишет вам Женя Бабушкин, ученик 5-го «б» класса.
Учусь я хорошо, почти на одни четверки.
Погода у нас тоже хорошая, только жарко.
Меня очень интересует вопрос, куда впадает речка Морковка, протекающая через наш поселок. Я всех спрашивал, но никто не знает…
Дальше шел список тех, у кого я спрашивал: тетя Люба, баянист Васильков, который послезавтра в клубе играет матросский танец, отец Нектарий, Мишка Чуриков, который знал, но забыл, почетный пенсионер Каляскин, поймавший на удочку четыре бутылки – три пивные и одну лимонадную. В конце я написал адрес, куда присылать ответ.
