Марина Золотаревская - Король Завидий
А король ему:
— Ой ли? Недурно бы это проверить делом.
— Война, ваше величество? — шепотом спросил министр.
Король достигалльский уставил глаза в потолок:
— Я разве сказал «война?»
— Никак нет, ваше величество!
— То-то же. Не война, а вылазка. Послать одного капрала да нескольких солдат. Если их того… не пропустят, то один разговор. Если же они пройдут — тогда другой коленкор. Тогда можно это самое… действовать дальше. Но учти — коли они попадут в плен, я их знать не знаю!
И чуть не в тот же день к границе с Невозданией стянули войска, сосредоточив их напротив злополучной заставы. Выбрали капрала — не слишком храброго, чтобы на рожон не полез, и не слишком трусливого, чтобы пятки сразу не показал. Растолковали ему задание и дали под начало двенадцать солдат. Подумал капрал: «Чёртова дюжина получается. И без того может выйти худо…» Но приказ есть приказ. Дождались они ночи и пошли.
…Стоит Однопят на посту час, другой… Голод его донимает, так он даже рад — голод дремоту отгоняет. Тучи на небе разошлись, появилась луна.
— Что, — сказал ей солдат, — ты тоже в дозоре? Вместе на посту постоим: ты в небе, я на земле… Ну, тебя поутру солнышко сменит. А меня?
Тут он верно угадал: начальник заставы и не подумал назначить ему смену. Как отправил в ночной дозор солдата, так и забыл о нём, а сам окончательно назюзюкался и завалился спать. И всё, что случилось той ночью, проспал.
…Смотрит Однопят — что такое? Луна с ним шутки шутит или ему с устатку чудится? На той стороне границы будто какие-то кочки виднеются. Раньше их не было. Протёр глаза, посмотрел снова — кочки-то движутся!
— Тревога! — закричал солдат и выстрелил в воздух.
На крик да на выстрел прибежали новоиспечённые пограничники, все двенадцать, — полуодетые, одни вовсе без оружия, другие держат ружья не за тот конец.
Однопят им:
— Что стоите? Враг лезет, готовьтесь к бою!
Те спрашивают:
— А как?
Горе-вояки, подумал он, рявкнул: «Ложись!» и сам хлопнулся наземь.
Остальные послушались — тоже плюхнулись.
— Ружья на изготовку! — скомандовал солдат.
Но его сосед справа, толстячок в мундире шиворот-навыворот, растерянно сказал:
— Видите ли, коллега…
— Я хоть и калека, да стрелять умею! — огрызнулся солдат.
— Но мы-то не умеем, в этом вся проблема, — отвечал мундир-наизнанку, — а коллега означает товарищ по работе. Понимаете, нас не учили стрелять, нас вообще прислали сюда только позавчера. Однако мы готовы драться врукопашную.
— Рукопашному бою обучены? — спросил Однопят уже без злости.
— Увы, тоже нет. Будем драться как сможем.
— Отползайте! — потребовал солдат.
Тут все двенадцать разом зашептали:
— Это ещё почему! Разве мы трусы?
Как дети малые, сказал себе Однопят. Бросил взгляд вперед — кочки уже не кочки, а будто ползучие холмики. Присмотрелся — то, сильно пригнувшись, крадутся люди. С ружьями наперевес.
И подумал он: «Быть сейчас кровавой бане. Ладно, я-то солдат. Но эти — необстрелянные, необученные… За что им такое?»
Тоска взяла служивого — хоть волком вой!
Тут его и осенило.
— Войте, — велел он. — Войте, коллеги! Кто как может, только громче!
И сам затянул: у-у-у!
Первым подчинился толстячок; как потом оказалось, в недавнем прошлом он был учителем и потому понимал важность дисциплины. Он тоненько завыл, и ему отозвался бывший ветеринар. Ну, у того вой получился отменный. С переливами! Потом взвыл стеклодув — малость фальшиво, зато громко; лёгкие у стеклодувов — что у трубачей. А там и остальные подключились.
…Одиночный выстрел с той стороны границы не особенно испугал достигалльского капрала с солдатами. Они были готовы к бою. Но не к вою.
Луна, как нарочно, зарылась в тучу. Стало совсем темно. И вдруг из тьмы навстречу нарушителям поплыл страшный, леденящий кровь вой, да всё низом, низом — точно из-под земли.
Они оцепенели.
— Подумаешь, собаки, — не слишком уверенно вымолвил капрал. — Пулями их накормим!
— Пограничные собаки лают, а не воют, — возразил самый старший из его солдат.
Другой, самый молодой, пролепетал:
— Это не собаки, господин капрал! Это… это оборотни! Или мертвецы!
— Молчать! — цыкнул капрал.
А вой всё громче, всё страшнее… Молодой солдатик затрясся:
— Господин капрал, ведь их простой пулей не возьмёшь, только серебряной…
— Твоя правда, — нехотя признал тот. — У кого есть при себе серебряные пули?
— Да откуда… — буркнул пожилой солдат.
Тогда капрал решил: «С людьми сражаться — куда ни шло. Но с нечистью, да к тому же ночью, пускай наш король сам воюет!»
И скомандовал:
— Кру-угом! Бего-о-м марш!
Никогда ещё эту команду не выполняли с такой охотой!
Едва оказавшись на своей стороне границы, капрал обратился к солдатам:
— Ну вот что: противник встретил нас массированным ружейным огнём. Вы — молодцы, отступили без паники и без потерь. Ясно?
— Так точно! — гаркнули те: не дураки были.
Вот капрал и доложил о доблестном отступлении офицеру, офицер — генералу, генерал — министру разведки боем, а уж тот — самому королю. Но поскольку отвечать за провал операции не хотелось никому, массированный ружейный огонь по ходу передачи сообщения превратился сперва в пулемётный, затем — в артиллерийский, и до короля известие дошло в таком виде:
— Наши воины в составе двенадцати солдат и капрала были встречены на границе ураганным артиллерийским огнём, после чего доблестно отступили без паники и без потерь!
Монарх кисло глянул на министра разведки боем:
— У соседа-то выходит, охрана границ поставлена как надо, и в армии не разлад, а полный порядок! Что же ты рассказывал, будто там разгоняют всех стоящих военных?
— Стало быть, разгоняют для отвода глаз, ваше величество! — не растерялся министр. — А потом снова сгоняют!
Король пожевал губами:
— М-да, покамест нам не след, наверно, с Невозданией это… связываться. Ладно. Капралу выдать медаль «За самые секретные заслуги перед отечеством» с тем, чтоб он носил её изнутри мундира и никому не показывал. Солдатам — водки, одну рюмку на всех. И ещё: шпионов за ложные сведения понизить в звании.
Медаль капрал снял уже через пару часов — неудобно, колется… Водки едва хватило, чтобы солдатам по губам помазать. Шпионов же в звании так и не понизили: что может быть ниже звания шпиона?
В Невоздании дело обернулось по-другому.
…Начальник заставы — не иначе как с похмелья — написал поутру донесение, из которого выходило, что простой солдат, к тому же инвалид, с горсткой вчерашних гражданских отбил ночью атаку то ли вражеской роты, то ли дивизии, то ли вообще целой армии.
Такое донесение, понятно, не могло не дойти до правителя страны.
— Как? Как он это сделал? — прочитав, ахнул Зариций.
— Верно, стратег-самородок, ваше величество, — отвечали ему. — Непризнанный гений военного искусства!
— Будет ему оценка по заслугам! — вскипел король. — В Дом Умников его!
Когда за Однопятом приехали из столицы, он, грешным делом, решил, что его хотят представить к награде. Когда люди в странных, никогда не виданных им мундирах вели его из караульной будки Дома Умников вниз по лестнице, он уже догадывался, что его ждёт, но догадкам своим не верил. Лишь когда перед ним отворили дверь в камеру, увидал служивый, какую такую награду ему уготовили.
Его ткнули в спину, и он влетел внутрь. Хромая нога подвернулась; солдат едва не упал.
— Погодите, подлецы, — выкрикнул он, оборачиваясь, — вот узнает государь!
В этот миг из коридора выступил на свет стройный человек в сверкающих одеждах, в тонкой золотой короне.
— Государь знает, — промолвил Зариций почти мягко.
Солдата точно ударили прикладом под дых. Он только и смог выговорить:
— За что, ваше величество?
Ответа он не дождался, да так и стоял, уронив руки, пока дверь не закрыли.
Король опять провёл бессонную ночь. А солдат, когда его заперли, кулаком отёр глаза, скрежетнул зубами, улёгся на тюфяк, да и заснул. В первый раз за многие годы он проспал, сколько хотел. И ничего ему не снилось, а проснулся он оттого, что проголодался.
Вскоре ему спустили еду.
— Отличный паёк, — покушав, сказал Однопят.
Что правда, то правда: хлеб был свежайший, мягкий, мясо тоже. А что в мясе остренькая косточка попалась, так это хорошо. Пригодится, будет вместо шильца.
И солдат положил дочиста обглоданную косточку под тюфяк.
Однако неделю спустя пища уже не лезла ему в горло — помещение делало своё.
Сперва узник колотил в двери, громко требуя, чтоб его вывели на любые работы — пеньку трепать или камень дробить — и дали возможность покинуть на время эти стены.
