Джон Уиндем - История с лишайником
Ей почему-то казалось, что его фраза — «оказалось, что это не антибиотик» — была просто попыткой вывернуться из неприятного положения. Такой попыткой, к какой прибегает очень правдивый человек, захваченный врасплох и не способный быстро придумать какую-нибудь ложь… Лишайник «Тертиус», конечно, имел особенности, напоминающие антибиотик; однако — раз это не антибиотик, то что же это такое?
И почему Френсис стремился это скрыть?..
Диана никак не могла понять, почему этот вопрос продолжал — как бы подсознательно — мучить ее. Затем она попробовала объяснить это противоречием — явная попытка Френсиса вывернуться никак не вязалась с ее представлением о нем и требовала проверки…
Несколько лет спустя она говорила: «Тут не было ни интуиции, ни здравого смысла. Все началось с логического вывода, едва не отброшенного предубеждением, а затем спасенного системой. Я легко могла пропустить это и на протяжении месяцев работать совсем в другом направлении, поэтому считаю, что тут есть и элемент удачи. Даже перепроверив несколько раз, я все еще не могла поверить — я была в каком-то шизофреническом состоянии: мое профессиональное «я» приняло существование этого вещества и не могло принять противоположного, значит, оставалось в это поверить; однако мое неслужебное «я» было не в состоянии воспринять это в такой степени, скажем, как воспринимают положение, что Земля круглая. Думаю, именно это заставило меня так упорно молчать. Длительное время я совсем не понимала значения того, с чем мне пришлось столкнуться. Это было просто интересное научное открытие, которое я намеревалась доработать до стадии практического использования, поэтому я сконцентрировала внимание именно на выделении активного агента и даже не допускала мысли о возможных последствиях…»
Работа стала для Дианы поединком. Она поглощала все ее свободное время, и нередко Диана работала далеко за полночь. Ее поездки к родителям во время уикэндов стали нерегулярными, и, даже бывая дома, она всегда оставалась задумчивой. Зефани, которая уже училась в пансионате, жаловалась, что редко видит Диану во время своих каникул.
— Вы вечно работаете. И выглядите утомленной. — Думаю, что скоро все закончится, — отвечала Диана. — Если не случится ничьего непредвиденного, я должна завершить исследования через месяц или два. — А в чем они заключаются? — хотела знать Зефани.
Однако Диана только покачала головой. — Это чересчур сложно, — ответила она. — Я просто не могу объяснить это тому, кто мало знает химию.
Свои эксперименты Диана проводила главным образом на мышах, и поздней осенью, больше чем через год после смерти Каролины Саксовер, она стала по-настоящему доверять полученным результатам. Тем временем она наткнулась на группу животных, которых Френсис использовал для своих опытов, и то, что она получила возможность наблюдать за ними, еще больше подбодрило ее. В этот период настоящая работа была уже позади. Результаты, несомненно, были самым лучшим доказательством. Оставались только эксперименты и эксперименты, которые предоставили бы достаточно данных для надежного и точного контролирования процесса, — обычная работа, отнимающая немного времени и позволяющая Диане немного отдохнуть. И только во время этой передышки она начала задумываться: а что же она, собственно открыла?..
На начальных стадиях своей работы Диана время от времени задумывалась над поведением Френсиса и удивлялась: что он собирается делать со своим открытием? Теперь же этот вопрос занимал все ее мысли. Ей было нелегко смириться с тем, что в своей работе он опережает ее, должно быть, месяцев на шесть. Он, наверное, еще летом получил полную уверенность в результатах своих экспериментов и их практическом применении, но не обмолвился об этом ни словом. Уже само по себе это было удивительным. Френсис доверял своему персоналу. Он сохранял подобную секретность до тех пор, пока это было достаточно необходимым, не снижало трудоспособности и не противоречило принципу общих усилий. Его персонал понимал возможность таких мер, и редко информация, касающаяся проводимых исследований просачивалась из Дарра. С другой стороны, это не означало, что в самом Дарре редко удавалось получить сведения о работе, которой кто-либо занимался. Но о проводимых Френсисом опытах — не было слышно ничего, ни единого звука. Насколько знала Диана, Френсис все делал сам, и результаты сохранял в тайне. Возможно, он собирался провести переговоры с промышленниками относительно производства вещества в широком масштабе, но ей как-то не верилось — это чересчур серьезное дело, чтобы дать ему обычный ход. Наконец она пришла к выводу, что Френсис, очевидно, сделает доклад о проведенной работе в научном обществе. В этом случае ей тоже пришлось бы немедленно опубликовать результаты своих собственных исследований. Однако, если он и в самом деле намеревался так поступить, то она совсем не видела необходимости в том, чтобы держать в такой секретности это открытие даже от собственного персонала, особенно на той стадии, когда все его эксперименты должны были бы быть уже полностью выполнены.
И Диана решила ждать… Ее кроме того волновало и собственное положение — с точки зрения этики оно казалось более чем шатким. Это не касалось чисто юридической стороны, которая явно складывалась в ее пользу. По условиям подписанного ею контракта каждое от-крытие, сделанное в стенах Дарр-хауза, становилось собственностью заведения. Все это так. Но с другой стороны… Если бы она случайно не уронила лишайник в молоко — не было бы никакого открытия. Да и она первая заметила действие растения… Во всяком случае, она не крала открытия у Френсиса. И, по сути, можно считать, что ее собственное любопытство заставило ее заняться исследованием явления, которое она же и заметила. Она упорно работала над этим и добилась результатов самостоятельно. И пока в этом деле не было нужды — ей было бы очень тяжело все это отдать. Так что она выжидала, наблюдая за тем, какой шаг собирается сделать Френсис.
Ожидание давало больше времени для размышлений, а размышления — больше причин для предчувствия чего-то неприятного. Теперь у нее появилась возможность как бы отойти немного в сторону и взглянуть на все это с такого расстояния, с которого отдельные деревья сливаются в сплошной лес. и, как оказалось позже, в зловещий лес. Действительное содержание того, что произошло и о чем она никогда раньше не задумывалась, тяжелым грузом легло на ее плечи. Постепенно она поняла, что Френсис тоже, наверное, чувствует это, и мотивы его поведения перестали быть для нее загадкой.
И так, день за днем, она продолжала ждать, понимая, что они держат в руках один из самых ценных, но и самых взрывоопасных секретов мира.
Спустя несколько лет она говорила:
«Теперь мне кажется, что тогда я ошибалась, ничего не предпринимая, а только выжидая. Как только я начала осознавать возможные последствия, я должна была бы пойти к нему и рассказать обо Всем, что мне удалось открыть. Это, по крайней мере, дало бы ему понять, что он может с кем-то поделиться, — и, возможно, помогло бы ему решить; как поступить с открытием. Но он был известным ученым и моим руководителем. Я нервничала, ибо положение, в котором я оказалась, становилось, говоря деликатно, двояким. А самое худшее то, что я была чересчур молода, чтобы устоять перед возможным контрударом».
Это и выступало, должно быть, главным препятствием. Еще на школьной скамье Диана поверила в то, что знания не меньше, чем и сама жизнь, дар божий; отсюда вытекало, что скрывать знания — грех против света. Искатель истины не ищет ее для себя; он действует под влиянием особого завета: донеси до людей все, что тебе самому удалось открыть.
Мысль о том, что один из ее наставников хочет нарушить этот завет, пугала ее, а то, что им может быть Френсис Саксовер, перед которым она преклонялась и Которого считала образцом профессиональной честности, поразило ее так глубоко, что она вконец растерялась….
«Я была слишком молодой даже для своего возраста — бескомпромиссной идеалисткой. Френсис был моим идеалом, и вдруг выяснилось, что он уж никак не похож на того, за кого я его принимала. Виной всему — мой собственный эгоцентризм. Я не могла простить его: мне казалось, что он предал меня. Я была в страшном смятении, которое вдобавок усложнялось моим негибким характером. Это был сущий ад. Один из тех ударов, сильнее которого мне еще не доводилось переживать, — когда кажется, что словно что-то утрачено и мир уже никогда не станет прежним, — и, конечно, он уже не такой…»
В результате пережитого она стала более решительной и теперь даже не помышляла о том, чтобы рассказать Френсису о своей работе над лишайником. Он совершил преступление, скрыв знания, так пусть это останется на его совести: она вовсе не собирается быть его соучастницей. Она еще немножко подождет — может, он все-таки передумает и опубликует свое открытие, а если нет, то мир узнает о нем, благодаря ей…
