Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты
— Ничего себе, как огурчик, — вмешиваюсь я, — если в пятьдесят третьем загнулся.
— Любой бы загнулся, — посмеивается Лукич, — если бы в него всю обойму из маузера всадили… Да сиди ты, не дёргайся. Я тебе адрес дам. На Таганке полковник живёт, отставник. Он тебе все подробности расскажет. Сам за этот маузер держался!
Лукич берёт со столика заварной чайник, наливает себе полстакана, добавляет сахарного песку, размешивает и с удовольствием отхлёбывает глоток.
— Но это другая история, — продолжает Василий Лукич. — А что касается Мюллера, то вот так он и пропал бесследно. А Борман выкрутился. Партаппаратчики — они где хошь выкрутятся. Вот такие дела…
— А с Гитлером-то чего стало? Вы говорили, что он в Кунцево-4 сидел, — открыв рот, я ждал ответа.
— Да не сидел он там, а просто жил, — поправляет меня Василий Лукич. — Машина у него была, в Москву ездил, когда хотел. Ну, наблюдали за ним, конечно. Чтобы, скажем, митинг где-нибудь не собрал. Или с мавзолея что-нибудь орать не начал. Но он тихий был. Больше на даче сидел, пейзажики рисовал. Природа-то там — роскошь. Подмосковье! — Василий Лукич зажмуривается от удовольствия (его дача тоже недалеко от Кунцево). — Рисовал очень даже неплохо, я тебе скажу. С бабой своей — блондинка такая, не помню, как звали, — в театры ездили. В Большой чаще всего. Оперы любил очень. С ним вся его команда была: и Кепка-шофёр, и Гюнше-адьютант, и Монк-телохранитель. Хорошие ребята, верные. Они до самой его смерти при нём сидели. Он умер в пятьдесят шестом от инфаркта. Сколько ему было? Лет шестьдесят семь — шестьдесят восемь. Но переживал сильно. Когда план рухнул, Сталин его ни разу после войны не принял. Хотя слухи были, что в сорок девятом, на семидесятилетие, Сталин с ним встречался. И, говорят, беседовали спокойно. Ну, не вышло — ничего не поделаешь. Сам-то Гитлер ни в чём виноват не был. Свою часть плана выполнил. Кто мог подумать, что так всё дело обернётся.
— Что за дело у них было? — спросил я, как обычно, уже не в силах уследить за ходом мыслей Василия Лукича и ничего толком не понимая. — Какой план у них рухнул? Что это за план?
— О-о! — Василий Лукич даже закрыл глаза от нахлынувших воспоминаний. — План был грандиозный! Во имя этого плана всё наше поколение трудилось и костьми легло. Мы в этот план сто миллионов человеческих жизней вложили. И получилось бы, если бы японцы-говнюки нам всё не испортили…
У Василия Лукича даже желваки на скулах заходили при воспоминании о “говнюках-японцах”.
— Японцы-то тут при чём, Василий Лукич? — почти завопил я, приходя в отчаяние от сознания собственной тупости.
— А при том, — жёстко ответил Василий Лукич, — что сами они толком ничего не могут делать полезного, а напакостить другим — это всегда, пожалуйста! Ну, кто их просил на американцев нападать? Зачем это им понадобилось? Умирать буду — не пойму. Или кто-нибудь заплатил? Но кто тогда?
Не знаю, ко мне ли обращался с вопросами Василий Лукич, но я молчал.
— Понимаешь, — всё более распаляясь, говорил Василий Лукич, — план вчерне был составлен ещё в конце тридцать девятого, а доработан детально в начале сорок первого. Японцы, конечно, в него посвящены не были, но считалось, что они будут в Китае и в Индии своими делами заниматься и никак помешать не смогут. А они, здрасьте, пожалуйста, на Соединённые Штаты напали! Мы-то вначале тоже не поняли всего значения этого события, а когда дошло — уже поздно было. У них в сорок первом, когда японцы их, а скорее они японцев, в Пирл-Харборе подловили, и армии-то, считай, не было. Так, смехота одна — в ковбойских шляпах, с винчестерами. А в сорок пятом? Как чудо какое! Пятнадцать миллионов с лучшими в мире авиацией и флотом, да ещё с атомной бомбой. Они нас на Эльбе остановили и не дали осуществить всё задуманное. У Сталина припадок был. Он даже Гитлера стал подозревать не он ли специально своих физиков в Америку заслал, чтобы те бомбу сделали и сорвали Великий план. У Гитлера в Кунцево целая комиссия работала. Эксперты. Всё проверяли, перепроверяли, но выводы были однозначные: всю войну он честно себя вёл. Генералов своих в узде держал крепко. Гудериана вовремя остановил, Паулюса под Сталинградом подставил, Манштейна — под Харьковом, Курскую дугу организовал. Но Америку проморгал, как и мы. А не напади эти придурки на американцев тогда в сорок первом, всё бы получилось, я тебя уверяю. Всё бы, как в песне: “И от Японии до Англии сияла б Родина моя”.
А потом бы и с Америкой разобрались. Сталин, правда, не успокоился. Когда мы у них бомбу украли, стал их прощупывать. Начал с Кореи, а потом такое стал готовить, что пришлось его в пятьдесят третьем пристрелить от греха подальше. Знаешь, эти фанатики какой-нибудь идеи, как бы прекрасна она ни была, никогда успокоиться не могут. Хороший был план, ничего не скажешь. Ну, не получилось — успокойся. Так нет же. Ах, не получилось, так вот я вам сделаю? Ленин ещё обещал, помнишь, “дверью хлопнуть при уходе так, что весь мир вздрогнет”. А Сталин собирался так хлопнуть, что мир бы не вздрогнул, а просто на кусочки бы разлетелся. Но тут уж мы все увидели, что человек совсем не в себе, вот и пришлось… Я понимаю, что обидно было и ему, и Гитлеру. Получилось, что они столько средств, жертв и энергии потратили, свои страны и всю Европу в руины превратили только для того, чтобы сделать Америку владыкой всего мира. Вон ихний президент в Москву, как хозяин в свою деревню приезжает, а все только спины гнут. А ведь и ошибки-то никакой в плане не было. Всё было предусмотрено. Но кто же мог подумать, что слабую, разобщённую, раздираемую противоречиями Америку японцы превратят в монстра, который сожрёт весь мир. Вот так всегда. Никогда я во всём до конца разобраться не могу. Как могло случиться, что японцы, не имея за душой даже гвоздя железного, могли напасть на Америку? Иногда ночи не сплю, ворочаюсь и всё об этом думаю…
— Может, у них свой план был? — предположил я. — У вас свой, а у них свой, основанный на знании вашего плана. То-то они сейчас процветают, а мы в дыре сидим и на пропитание у них копейки вымаливаем.
— Да, — вздыхает Лукич, — я вот тоже иногда так думаю. Перехитрили они нас. Смотри, мы ведь уже всё, что во время войны удалось забрать, отдали ни за понюх табаку. За жратву отдали, чтобы с голоду не помереть. А дальше что будет?
— Не унывай, Лукич, — утешаю я ею. — Мы какой-нибудь новый план придумаем. Да такой, что весь мир снова задрожит.
— Да нет уж, всё, — безнадёжно машет рукой Василий Лукич. — Некому сейчас придумывать. Да и народ уже не тот. Тогда действительно был шанс, да говнюки-японцы всё испортили…
Я взглянул на экран телевизора. Мюллер и Штирлиц жестикулировали руками. Кто-то из нас выключил у телевизора звук, но не заметил этого.
ПОДАРОК ПРЕЗИДЕНТУ
При общении с Василием Лукичом я всегда испытывал какое-то странное чувство, весьма похожее на зависть. И дело не только в том, что мне бы очень хотелось, доживи я до восьмидесяти пяти лет, выглядеть столь же моложаво и подтянуто, как он, с той же ясностью мысли и чувством юмора, столь не свойственными многим другим представителям его героической профессии, которые сподобились дожить до наших дней.
Дело именно в ясности ума Василия Лукича, знавшего и помнившего столько из тёмной нашей “византийской” истории, что только на его воспоминаниях можно было создать параллельную Публичную библиотеку, так и назвав её “Публичная библиотека имени Василия Лукича”.
Василий Лукич — это ходячий архив. Впрочем, это сравнение не совсем правомочно. Ни в одном архиве вы не обнаружите и намёка на те сведения, которые хранит память этого человека. Потому я умираю от зависти, глядя в серые с хитринкой глаза чекиста-ветерана, и хочу превратиться в кого угодно, чтобы проникнуть в его мозг.
Увы, Василий Лукич говорит мало. Все применяемые мною приёмы разговорить его, как правило, заканчиваются неудачей, выбивая из него стереотипные реплики: “А зачем тебе всё это знать?", “На кого работаешь?”, “Лучше тебе подобных вещей не знать, а то в дурдом попадёшь”. Последняя реплика уже наших дней. Раньше Василий Лукич говаривал: “Лучше тебе этого не знать, а то быстро в ящик сыграешь”.
Я надеялся, что после августа девяносто первого года он разговорится, а то и мемуары настрочит, взяв меня в качестве литературного обработчика. Ничуть не бывало.
— Василий Лукич, — пристаю я к нему, — напишите мемуары. А я издам. Смотрите, все ваши ветераны уже затопили книжный рынок своими мемуарами. А вы столько знаете и молчите.
— Ветераны! — смеётся Василий Лукич. — Кого ты называешь ветеранами? Их в девяносто первом из КГБ турнули, так они себя ветеранами возомнили. Разве это ветераны? Настоящих ветеранов, скажу тебе, ныне раз-два и обчёлся…
Есть у Василия Лукича одна слабость. Любит он кинохронику тех героических лет. И губы у него всегда складываются в какую-то ехидную ухмылку. Иногда кратко прокомментирует увиденное вроде: “Да не хроника это вовсе. В специальном павильоне МГБ снимали под хронику ещё, дай Бог памяти, году в сорок втором”. Или вообще ничего не скажет, а только головой покачает…
