Сергей Кузнецов - Живые и взрослые
Гошин снежок попадает Марине прямо в нос. Становится мокро и смешно.
— Ну берегись! — кричит она. — Не уйдешь!
— Ну чего, до первой крови? — говорит Лева.
Вадик толкает его в грудь:
— Ты, Рыжий, самый борзый, что ли, да?
— Сам ты борзый!
Традиционный ритуал: толчки, оскорбления, топтание по кругу и только потом — драка.
Лева и Вадик топчутся во дворе спортшколы, окруженные пятнашками. Вчера Лева подошел к забору, крикнул: «Завтра после уроков приду драться с Вадиком — один на один, как положено мужчинам!»
Один на один, да!
Он ничего не сказал друзьям — Гоша не отпустил бы одного, а Лева хотел честной дуэли. Сейчас, окруженный толпой пятнашек, жалеет: ему тоже болельщики не помешали бы.
Первый удар попадает Леве в ухо. Лева левой рукой хватает противника за грудки, а правой с размаху бьет в лицо. Вадик не успел закрыться — похоже, здоровый фингал ему обеспечен! Он вырывается из Левиных рук, отскакивает на полметра назад.
— Хороший удар, да? — спрашивает Лева, переводя дыхание.
— С понтом дела хороший, — отвечает Вадик и резко толкает Леву в грудь.
Лева отпрыгивает и тут же падает. Подножка, подлая предательская подножка! Он пытается подняться, но кто-то из пятнашек надвигает ему на глаза шапку. Другой начинает выкручивать руку, Лева кричит от боли и неожиданности.
— Болевой приемчик, — слышит он над ухом.
— Нечестно, — сипит Лева, — мы же договаривались один на один.
— А че, пацаны, я разве договаривался? — это голос Вадика. — Я че-то не помню.
Леву тычут лицом в размокшую от талого снега землю.
— Давайте Рыжему люлей навешаем по полной программе, — предлагает кто-то.
Лева пытается вырваться, но тщетно. Слишком крепко держат, шапка по-прежнему надвинута на глаза, Лева даже не знает, с какой стороны ждать удара.
— Эй, пацан, покажи класс! — подбадривает кто-то Вадика.
— Ну че, ты вроде до крови хотел? — спрашивает тот и бьет Леву по лицу.
Через полчаса снег на школьном дворе почти закончился. Марина вытряхивает остатки снежков из растрепавшихся волос.
— Считаем, что ничья, — говорит она Гоше.
— По-моему, я победил.
— Это еще почему?
— Такая примета: если даже ты говоришь, что ничья, — значит, на самом деле я победил, — объясняет Гоша, — а если ты кричишь «я победила!» — ну, значит, ничья.
— Ну, значит, я победила! — смеется Марина.
Они поднимают с земли сумки, идут к школьным воротам — и вдруг останавливаются. Там стоит Лева. Растерзанный, перепачканный в грязи, он держит под мышкой сумку с оторванным ремнем. Из разбитой губы течет кровь.
— Ух ты! — растерянно говорит Гоша.
— Что это с тобой? — говорит Марина. — Пятнашки напали?
— Ну, не напали, — говорит Лева, — это я Вадика вызвал на дуэль, а они всей шоблой явились, ну и вот… Я хотел в школе умыться, чтобы Шурку не пугать… я не знал, что вы еще здесь.
— Погоди, — говорит Гоша, — расскажи по порядку. Какая дуэль? Из-за Ники, что ли?
— Нет, — говорит Лева, утираясь рукавом, — из-за Шурки.
Он рассказывает свою историю, и Марина чувствует, что с каждой минутой злится все больше и больше. Ну, значит, война. Как та самая, Великая война живых против мертвых. Только на этот раз — это ее, Маринина, война против Вадика и прочих пятнашек. Разбитая губа Левы и его порванная сумка были вызовом, который пятнашки бросили ей, Марине. Пусть Рыба каждый год назначает Олю старостой — но Марина-то знает, кто главный в классе. И потому любое оскорбление, нанесенное ее одноклассникам, тем более ее друзьям, — это личное оскорбление для нее, Марины.
— Ну, если они не разбежались еще, я их прямо сейчас вырублю, — говорит Гоша.
— Наверняка уже попрятались, трусы, — говорит Марина, но сама уже продумывает схему военных действий. Окружение, захват, уничтожение. Ловушки, маневры, нападения. Нет, на этот раз пятнашки не отделаются простой стычкой — она найдет способ отыграться за Леву, заставит Вадика есть грязный снег.
До первой крови? До последней кровинки!
Кулаки Марины сжимаются.
— Ничего, Левка, — говорит Гоша, — мы с ними сквитаемся.
— Точно сквитаемся, — говорит Марина, — мы обещаем!
— Клянемся! — добавляет Гоша.
Лева вытирает бегущую по подбородку кровь и вспоминает: две недели назад он тоже клялся сквитаться за сестру. Он смотрит на Марину и Гошу и хочет верить: всем вместе им удастся то, что он не смог в одиночку.
— Пойдем ко мне, — говорит Гоша, — я тебе сумку зашью. Ну и умоешься заодно. Моих все равно дома нет, так что все нормально.
Втроем они идут по осеннему скверу. Первый снег почти растаял, и только под деревьями кое-где виднеются белые островки — но скоро исчезнут и они.
6
Павел Васильевич сидит, опершись локтями на учительский стол. Его седые усы грустно поникли, глаза смотрят из-под кустистых бровей. Сейчас он в самом деле похож на старого, усталого кота, которого Ника с Левой видели в зоомагазине.
— Что мне вам рассказать? — говорит он. — Вы же все сто раз слышали, все знаете.
Это, конечно, не относится к Нике, она еще никогда не слышала военных рассказов Павла Васильевича. Правда, тетя Света сто раз рассказывала о войне, и Нике не слишком интересен еще один рассказ. Она молчит — но не поэтому, а потому, что каждое ее слово вызывает всплеск насмешек и оскорблений Оли и ее подруг.
— Расскажите о фульчи, — просит с четвертой парты Лева.
— Или про то, как Границу переходили, — подсказывает кто-то.
— Павел Васильевич, расскажите о каком-нибудь поражении, — вдруг говорит Марина.
— О поражении? — удивляется учитель. — В День Победы?
— Ну, это же условный день, — говорит Марина, — мы все об этом знаем.
В самом деле, День Победы отмечают 30 октября — потому что именно в ночь на 31-е наши войска оттеснили мертвых и перешли Границу. Войска мертвых были разгромлены уже на их территории — но когда это случилось, никто не знает. Солдаты возвращались с той стороны еще полгода. Все рассказывали о сражениях и о победе, но никакой даты назвать не могли. Похоже, по ту сторону Границы время движется совсем иначе. Возможно — не движется совсем. Некоторые ученые описывают Заграничье как череду областей, в каждой из которых существует свой застывший кусок времени. Наверное, поэтому мертвые снимают так много исторических фильмов — надо просто найти ту область, где замерло именно это время.
— Хорошо, — говорит Павел Васильевич, — я расскажу, как погиб отряд Арда Алурина. Этого я вам точно никогда не рассказывал.
— Вы знаете, конечно, что до войны Граница была еще недостаточна крепка, — начал свой рассказ Павел Васильевич. — То тут, то там мертвые ее переходили. Ну, если какой-то ход замечали — его, конечно, заделывали. Но по большому счету Граница в те дни была как решето. На это были разные причины, сейчас не время об этом говорить. Важно, что только у нас, в столице, были надежно перекрыты все входы. И поэтому, когда началась война, и мертвые полезли изо всех щелей, до столицы они не могли добраться. То есть они не могли перейти Границу прямо здесь, в городе. Они вылезали наружу там, в области, а потом собирались в отряды и дальше уже двигались по земле, как обычные войска. И, значит, нашей главной задачей на первом этапе войны было не пустить их сюда, в наш город.
Павел Васильевич встает и, опираясь на палку, идет к доске, словно собираясь что-то написать. Задумчиво посмотрев на притихших детей, продолжает:
— Вы знаете, война началась внезапно. Войска необученные, оружия толком нет, пуль не хватает. Люди несли в переплавку семейное серебро, подсвечники, ножи, вилки, даже чайные ложечки, даже серьги и кольца. Это потом вовсю заработали северные серебряные рудники — но первые месяцы было очень трудно. И вот отряд майора Алурина должен был защищать город в северо-западном направлении, вдоль Петровского шоссе. Их было всего двадцать шесть, но это были опытные воины, сражавшиеся еще во времена Проведения Границ. Ард Алурин еще до войны был живой легендой, настоящим истребителем. Говорили, он сам потерял счет уничтоженным мертвым. Короче, если кто-то мог защитить Петровское шоссе — то только его отряд. И вот они укрепились на высотке, в здании старой церкви, и оттуда отражали атаки мертвых…
Неожиданно для себя Ника слушает с интересом. У тети Светы были совсем другие рассказы. Она, совсем еще молодая девчонка, воевала в партизанском отряде. Не раз и не два она проходила в ставку мертвых, выдавая себя за укушенную каким-нибудь мертвым офицером (их пристрастие к молоденьким девушкам было уже хорошо известно). Пару раз тетя Света давала Нике потрогать тот самый серебряный нож, который она проносила в широком рукаве. Нике чудится, что от него до сих пор веет смертью и страхом.
