Чайна Мьевиль - Город и город
Лёжа, как крот, среди тяжёлого хлама, я изгибался, чтобы заглянуть под обломки. Мягко шевелил их, наклонял. Рука у меня покраснела. Я осматривал кусок за куском, прикасался к каждому, оценивая их вес. Мотором можно было размахнуться, держась за трубу, которая была его частью: основание у него тяжёлое, оно сокрушило бы то, на что обрушилось бы. Но по его виду нельзя сказать, что он применялся в драке: на нём не было ни волос, ни крови. Как орудие убийства он меня не убеждал.
— Вы отсюда ничего не забирали?
— Нет, ни документов, ни чего-то ещё. Здесь ничего не было. Ничего, кроме этого барахла. Результаты будут через день или два.
— Очень много всякой дряни, — сказал я.
Прибыла Корви. Несколько прохожих топтались у обоих концов проезда, наблюдая за работой кримтехов.
— Проблема будет не с нехваткой следов, но с их избытком. Итак. Предположим на минуту. Это барахло и покрыло всю её ржавчиной. Она в нём лежала.
Мазки были у неё на лице и на теле, а не сосредоточивались на руках: она не пыталась столкнуть с себя этот хлам или защитить голову. Оказавшись в фургоне, она была без сознания или мертва, меж тем как по ней колотил металлолом.
— Зачем было возить с собой всё это дерьмо? — спросила Корви.
К полудню мы располагали именем и адресом владельца фургона, а на следующее утро получили подтверждение, что найденная в нём кровь принадлежала нашей Фулане.
Звали этого типа Микаэл Хурущ. Он был третьим владельцем фургона, по крайней мере, официально. На него имелось досье, он дважды сидел по обвинению в нападении, а также за кражу, в последний раз четыре года назад. «И — смотрите», — сказала Корви, — как-то раз его задержали за покупку сексуальных услуг — он подкатил к женщине из полиции, работавшей под прикрытием в подпольном борделе. Итак, мы знаем, что он «ходок». С той поры сигналов о нём не поступало, но он, согласно поспешной разведке, торговал всякой всячиной на многих рынках города, а три раза в неделю ещё и в магазине в Машлине, на востоке Бещеля.
Мы могли связать его с фургоном, а фургон — с Фуланой: прямая связь — именно это нам и требовалось. Я заглянул к себе в кабинет, проверил сообщения. Какой-то мартышкин труд по делу Стелима, новые отклики о плакатах, поступившие с нашего коммутатора, и два прерванных звонка. Наша телефонная станция уже два года обещала обновить оборудование, чтобы обеспечить автоматическое определение номеров абонентов.
Нам, конечно, звонили многие, сообщая, что узнают Фулану, но пока лишь некоторые из них — сотрудники, отвечавшие на эти звонки, знали, как отфильтровать заблуждающихся и вредоносных, и были поразительно точны в своих суждениях — лишь некоторые стоили того, чтобы обратить на них внимание. Тело принадлежало помощнице адвоката с небольшой практикой в районе Гедар, которую не видели несколько дней; или она была, как настаивал анонимный голос, «потаскухой по имени Розин Губастая, и это всё, что вы от меня услышите». Полицейские занимались проверкой.
Я сказал комиссару Гадлему, что хотел бы поехать и поговорить с Хурущем у него дома, предложить ему добровольно сдать отпечатки пальцев, слюну, привлечь к сотрудничеству Посмотреть, как он это воспримет. Если откажется, можно будет вызвать его повесткой и взять под наблюдение.
— Хорошо, — сказал Гадлем. — Но давайте не будем терять времени. Если он не будет играть вместе с нами, наложите на него секестр и доставьте сюда.
Мне хотелось бы обойтись без этого, хотя бещельский закон давал нам такое право. Секестр, «полуарест», означал, что мы могли удерживать уклоняющегося свидетеля или «лицо, имеющее отношение» на протяжении шести часов для предварительного допроса. При этом мы не могли ни изымать вещественные доказательства, ни делать официальных выводов из отказа от сотрудничества или молчания. Традиционно секестр применялся, чтобы добиться признания от подозреваемых, против которых не было достаточных для ареста улик. Он иногда был полезным блокирующим приёмом против тех, кто, по нашему мнению, мог скрыться. Но присяжные и адвокаты всё больше ополчались против этого метода, и позиция полуарестанта, который не делал признательных показаний, позже обычно усиливалась, потому что мы выглядели чересчур пристрастными. Гадлем, будучи старомодным, об этом не заботился, а я вынужден был подчиняться его приказам.
Хурущ работал в одном из направлений полуживого бизнеса, в серой экономической зоне. Туда мы и прибыли — срочная операция. Тамошние полицейские под надуманным предлогом установили, что Хурущ на месте.
Мы вытащили его из офиса, чересчур тёплой пыльной комнаты над магазином, с промышленными календарями и выцветшими пятнами на стенах между шкафами. Когда мы уводили Хуруща, его секретарша тупо на нас смотрела, убирая со своего стола разное барахло.
Он понял, кто я такой, ещё до того, как увидел в дверном проёме Корви или кого-то другого в форме. Его опытности, некогда обретённой, хватило, чтобы распознать, что он, несмотря на наши манеры, не арестован и поэтому имеет возможность отказаться следовать за нами, из-за чего мне придётся подчиниться Гадлему. Через мгновение после того, как впервые нас увидел, — в течение которого он напрягался, словно обдумывая возможность бежать, хотя куда? — Хурущ спустился вместе с нами по раскачивающейся железной лестнице на стене здания, служившей единственным входом. Я негромко распорядился по рации, чтобы вооружённые сотрудники, бывшие наготове, отошли. Он так никогда их и не увидел.
Хурущ оказался жирным здоровяком в клетчатой рубашке, такой же выцветшей и пыльной с виду, как стены его офиса. Он смотрел на меня через стол в нашей комнате для допросов. Ящек сидела, а Корви стояла, проинструктированная ничего не говорить, а только наблюдать. Я расхаживал взад-вперёд. Протокола мы не вели. С формальной точки зрения это не было допросом.
— Микаэл, вы знаете, почему вы здесь?
— Без понятия.
— Вам известно, где ваш фургон?
Он резко поднял голову и воззрился на меня. Голос у него переменился — в нём вдруг зазвучала надежда.
— Так, значит, вы об этом? — спросил он наконец. — О фургоне?
Он выдохнул «ха» и откинулся на стуле. Всё ещё настороженный, но начинающий расслабляться.
— Значит, вы его нашли? Что с ним?..
— Нашли?
— Его угнали. Три дня назад. Так что? Вы его нашли? Господи. Что же?.. Он у вас? Могу я получить его обратно? Что случилось?
Я посмотрел на Ящек. Она встала, шепнула мне пару слов, снова уселась и продолжила наблюдать за Хурущем.
— Да, Микаэл, я именно об этом, — сказал я. — А вы думали, о чём? На самом деле нет, не тычьте в меня пальцем, Микаэл, и заткнитесь, пока я не скажу; я ничего не желаю слышать. Вот что, Микаэл. Человеку вроде вас, занимающемуся доставкой товаров, фургон необходим. А вы об угоне не заявляли.
Я коротко глянул на Ящек: мол, мы уверены? Она кивнула.
— Не сообщили, что он угнан. Теперь я вижу, что потеря этого куска дерьма, я подчёркиваю — куска дерьма, не очень-то вас подкосила, чисто по-человечески. Тем не менее я задаюсь вопросом: если его угнали, то что могло помешать вам оповестить об этом нас и вашу страховую компанию? Как вы можете без него справляться со своей работой?
Хурущ пожал плечами.
— Не успел. Я собирался. Был занят…
— Мы знаем, как вы заняты, Мик, и всё же я спрашиваю: почему вы не сообщали о его пропаже?
— Я не успел. В этом же нет ничего подозрительного…
— В течение трёх дней?
— Он у вас? Что случилось? Его что, для чего-то использовали? Для чего именно?
— Знаете эту женщину? Где вы были во вторник вечером, Мик?
Он уставился на фотографию.
— Господи. — Он всё-таки побледнел. — Кого-то убили? Господи. Её сбили, да? Сбили и скрылись? Господи.
Он вытащил потёртый наладонник, потом, не включив его, поднял взгляд.
— Во вторник? Я был на собрании. Во вторник вечером? Боже мой, я был на собрании. — Он нервно кашлянул. — В ту самую ночь чёртов фургон и угнали. Я был на собрании — двадцать человек могут сказать вам то же самое.
— На каком собрании? Где?
— Во Вьевусе.
— Как вы туда добрались без фургона?
— На своей чёртовой машине! Её-то никто не угонял. Был на собрании Анонимных игроков.
Я уставился на него.
— Чёрт, я езжу туда каждую неделю. Вот уже четыре года.
— С тех пор как в последний раз побывали в тюрьме?
— Да, с тех пор как в последний раз побывал в чёртовой тюрьме. Господи, а что, по-вашему, меня туда привело?
— Нападение.
— Да, я расквасил нос своему чёртовому букмекеру, потому что задолжал ему, а он мне угрожал. А вам что за дело? Во вторник вечером я сидел в помещении, где было полно народу.
— Что ж, это два часа, самое большее…
— Да, а потом, в девять, мы пошли в бар — это же АИ, а не АА, — и я просидел там за полночь и домой отправился не один. В моей группе есть одна женщина… Вам это все подтвердят.
