Лиз Дженсен - Вознесение
— Ты уже подумал то, что подумала я? — спрашиваю я физика, глядя на окружающие нас машины.
Он тоскливо кивает и крепче стискивает руль. На бледном лице застыло напряженное выражение.
Включаю телевизор и щелкаю каналы. И вдруг с экрана на меня смотрит улыбающаяся Бетани. Узнаю семейный снимок из истории болезни: улыбка до ушей, полный рот скобок. Камера отъезжает, и в кадре появляются родители.
В деле Бетани Кролл возникло новое обстоятельство. Как выяснилось, между похищенной девочкой и группой профессора Модака существует связь. — Наткнувшись на тоскливо-обреченный взгляд физика, оборачиваюсь: закутанная в плед, «жертва похищения» спит сном младенца. — Преподобный Леонард Кролл, отец девочки, и Джой Маккоуни, ее бывший лечащий врач, заявили, что катастрофа, которая, по словам профессора Модака, разразится в ближайшие часы, была предсказана Бетани. И психотерапевт, и отец девочки предупреждают: она крайне опасна. Любому, кто ее увидит, следует соблюдать крайнюю осторожность. Сограждан просят оказать посильную помощь в поисках похитителей: доктора Фрейзера Мелвиля, ученого-физика, и Габриэль Фокс, которая до недавнего времени работала в учреждении строгого режима, где содержалась Бетани Кролл.
Внезапно экран заполняют наши лица — нелестные паспортные фотографии.
— В истории шестнадцатилетней Бетани Кролл многое остается неясным, — говорит молодая репортерша. За ее спиной виднеются белые стены Оксмита. Гребной тренажер Шелдон-Грея, разбитый Ньютоном глобус, выжженная казенная лужайка, полосатый воздушный шар — творение Месута, — свисающий с потолка студии… Мысленные снимки из прошлой жизни. — На первом месте стоит следующий вопрос: возможно ли, что юная преступница, которая до недавнего времени содержалась в этих стенах, стала вдохновительницей розыгрыша беспрецедентного, мирового масштаба? Некоторые религиозные деятели полагают, что она предсказала глобальное бедствие, информацию о котором обнародовала группа Хэриша Модака. При этом ее отец, преподобный Леонард Кролл, убежден, что его дочь — дьявол во плоти. Если верить Джой Маккоуни, бывшему врачу Бетани, предыдущие «пророчества» девочки оказались на редкость достоверными. Но можно ли назвать этого подростка с неуравновешенной психикой новым Нострадамусом? На чем основаны ее заявления? И где она сейчас, эта девочка, зверски убившая мать?
Пробка вокруг нас продолжает расти. Странно. По логике вещей должно быть все наоборот: ведь мы движемся в город, а не из него. Тут появляется сам преподобный — стоит перед огромным уличным экраном, на котором мигает надпись: «А ты готов к вознесению?»
Как христианин, я молюсь за Бетани, — говорит человек, вытряхнувший меня из кресла и бросивший на парковке за церковью. — Но я еще и отец. Я люблю свое дитя. И Бога я тоже люблю. И когда одна огромная любовь вступает в противоречие с другой… — Губы преподобного дрожат, глаза сверкают. Часть моего сознания лихорадочно пытается понять: почему столько народу едет в том же направлении, что и мы? — Если старейшины нашей церкви правы в своем убеждении и это событие возвещает конец времен, я молю Господа, чтобы Он восхитил и ее, — продолжает Кролл. — Боюсь, все выйдет иначе. — Он мотает головой, будто его душат эмоции, затем берет себя в руки. — Моя дочь выбрала другой путь. — И почему у этих машин нет ни прицепов, ни боксов на крышах? Ничего похожего на багаж? Почему сидящие внутри семьи не сходят с ума от страха, а как будто бы даже радуются жизни? — Будь Бетани здесь, с нами, я сказал бы ей: перестань быть пособницей дьявола, вернись к своей истинной семье — к сестрам и братьям во Христе. Вместе с тысячами других я буду молиться за нее в этот день, в ожидании часа нашей славы.
И почему на каждом втором бампере — религиозная наклейка?
Камера отъезжает назад, и мы видим, где именно собрался молиться Кролл. Фрейзер Мелвиль тихо произносит:
— Емкая оценка. И главное, справедливая.
Отвожу глаза от экрана и часто-часто моргаю. Не может быть!
Как выяснилось, может. Олимпийский стадион превратился в огромный, наспех оборудованный храм.
Резко оборачиваюсь. Бетани спит. Знала она или нет? А может, она сама все и подстроила?
— Оставь ее. Что от этого изменится? Найдем другое место, — говорит физик. — Звони Неду. Надо срочно сообщить ему новость.
Лихорадочно тыкаю в кнопки. Нет сигнала. Набираю снова. И еще раз. Линия заблокирована.
— Если правительство объявило чрезвычайное положение, то все телефоны отключены, — говорит Фрейзер Мелвиль.
Он заметил мой страх и, наверное, его разделяет, хотя внешне абсолютно спокоен. Внутри меня вылетает какая-то затычка, и в образовавшуюся дыру утекает последняя надежда.
По приборной доске ползет паучок. Коричневый и совсем крохотный. В детстве я иногда давила насекомых — отчасти из садистского любопытства, отчасти от нечего делать. Теперь, наблюдая за трудным восхождением членистоногого альпиниста, я перебираю доступные мне способы изменить ход его микроскопической, ни о чем не подозревающей жизни и вдруг осознаю, как глубоко заблуждалась, приняв на веру грандиозную идею о том, будто случившееся с нашей планетой ниспослано нам в наказание. Будто все, к чему мы стремились и что сотворили ради, оскорбляет некий невидимый моральный принцип. Природа не добра и не мстительна. Она не наказывает, не опекает, не холит и не лелеет. Ей нет до нас никакого дела. Для нее мы — такая же биомасса, как баобаб или полярный медведь.
— До пункта назначения один километр, — объявляет навигатор.
— Ты знала, что на стадионе будет твой отец? — спрашиваю я как можно спокойнее у проснувшейся Бетани. Потное лицо блестит, как пластик. Вид у нее такой безмятежный, словно — связанная и покрытая синяками — она проспала не несколько минут, а несколько часов. Вдохнув поглубже, она медленно выдыхает: можно подумать, за время пути она успела пройти курс йоги и с ее помощью отдохнула и телом, и душой.
— Конечно, — улыбается она. Голос задумчивый и чуть ли не мечтательный. — И не я одна. Тысячи людей, и все ждут не дождутся вознесения. Я их видела.
Меня захлестывает гнев. Весь красный, физик рывком оборачивается.
— И ты намеренно, целенаправленно, привела нас в место, хуже которого и не придумаешь! — кричит он. — И мы даже не можем переиграть планы, потому что с Недом теперь не связаться!
Он с размаху бьет по рулю.
— Вертолет сядет там, — тихо говорю я. Во рту пересохло, и мне приходится проталкивать слова мимо языка. — В самой гуще. И нам не остается ничего, как ехать туда. Это ты тоже видела?
— Ага. В львиное логово, — говорит Бетани с милой улыбкой.
В памяти всплывает мое катастрофическое знакомство с преподобным Кроллом. Паранойя похожа на быстрорастущий кристалл: стоит моргнуть — и вот уже новый отросток. «Вас водят за нос, мисс Фокс, — сказал он. — А вы этого даже не видите».
— Эй, вон он! — вопит Бетани, показывая вперед. Лицо ее возбужденно сияет. Невинное дитя — почти. — Придите, верные, с весельем, потому что Сам Господь при возвещении сойдет с неба. Аминь, вашу мать!
Смотрю, не в силах оторваться.
Мираж, наваждение.
Посреди рукотворного острова вздымается исполинский зиккурат. Под обрывом его сверкающей внешней стены кишат муравьиные толпы — переливаются через пешеходные переходы и просачиваются сквозь пористую поверхность его бока.
Приехали.
Глава шестнадцатая
Я и забыла, каким эпическим размахом, каким сплавом помпезности и целесообразности, какой безграничной способностью к поглощению обладает это сооружение. Стадион — оболочка, обретающая и форму, и жизнь только тогда, когда ее заполняют люди. Попытка осознать этот сложный, не умещающийся в голове механизм, который я наблюдала во время Параолимпийских игр в компании других пациентов (все — спинальники, все — в трауре, каждый по своей утрате), стала одним из тех потрясений, что выдернули меня из беспросветной тоски. Нейропатическая боль, раздиравшая поясницу и отнявшиеся ноги, толкала меня в пропасть, и в какой-то момент я отчетливо поняла, что если не возьму себя в руки, то однажды боль победит. В сочетании с незажившим ощущением утраты — Алекса, Макса, моих ног — картина получалась столь убедительная, что каждый новый день превращался в безмолвную конференцию на тему самоубийства. Однако в те несколько часов, что я провела, наблюдая за колясочниками, которые мчались по беговой дорожке, будто сияющие хромом снаряды, что-то во мне щелкнуло, и я перестала думать о боли. Потом снова нахлынуло непереваренное страдание, а после него наступило медленное возвращение к рутине дней. Но душевный подъем, испытанный во время Параолимпиады, оставил свою печать. Спортсмены подарили нам надежду, цель, к которой можно стремиться, реальное доказательство того, что невозможное достижимо, а жизнь способна в любой момент проложить себе новое русло. Что дух иногда торжествует. Мне хватило ума ухватиться за этот подарок как за спасательный круг.
