Френсис Шервуд - Книга сияния
— Дитя мое, ты глубоко заблуждаешься. Молодость — не преступление. Оставайся здесь, спрячься пока у нас.
Рохель даже не хотела об этом слышать. И они тоже ничего не понимают — как Йосель. Отказавшись от их помощи, Рохель простилась с мастером Гальяно, его женой и направилась в Юденштадт.
На реке она заметила лодку, а в ней — Вацлава. Он плакал. Рыбаки толпились на берегу, чиня свои сети. На Карловом мосту уже становилось людно. И вскоре началось то, что Рохель предчувствовала: люди, узнавая ее, кричали «Блудница, блудница!» и оплевывали ее. Но Рохель продолжала спокойно идти. С высоко поднятой головой вошла она в ворота Юденштадта. Соплеменники отвращали от нее лица, твердили: «Стыд! Позор!» Дверь в доме рабби Ливо была открыта. Перл стояла у очага, помешивая овсяную кашу, а внуки и внучки собрались вокруг нее. Как только малышка Фейгеле увидела свою подругу, она тут же закричала:
— Рохель, Рохель, а мы тебя всюду искали!
Перл медленно отвернулась от котелка, жестко взглянула на Рохель, а затем, не в силах сдержать своих чувств, бросилась заключить молодую женщину в объятия.
— Мое бедное дитя…
Две женщины сжали друг друга в объятиях и зарыдали в голос.
— Кто там? Кто там? Что за шум? — рабби Ливо с трудом спустился по лестнице. Плечо у него все еще болело.
— Она вернулась, — сказала Перл.
— Это я вижу, — медленно отозвался раввин, стоя на ступеньке. — А Йосель? Где он?
— Я отослала его, — сказала Рохель… и тут же увидела, как лицо рабби Ливо разглаживается, словно его омывает волна облегчения. Рохель опустила голову. Она больше не могла смотреть ему в глаза.
— Прекрати, — сказал рабби Ливо. — Выше голову, Рохель, будь отважной. Будь женщиной.
30
Переодетый слугой Келли прибыл на императорскую кухню и заявил, что его послали в помощь. В гвалте и суматохе никто не заметил обмана, и Келли допустили к подготовке блюд для празднования дня рождения императора. Императорская кухня включала в себя амбары и кладовые, котельную, топившуюся круглые сутки, выпечной цех, где готовили сласти и пряности, кондитерскую, кладовку для свечей и кладовку для пряностей, ледник и собственно громадную кухню. В распоряжении шеф-повара было двадцать пять помощников, не считая мальчиков, вращающих вертела. Еще там было помещение для мытья посуды, где кипятили серебряные тарелки и терли песком оловянные. Вода поступала по трубам из реки. Всей этой кутерьмой заведовал чиновник, который сидел в своем кабинете и вел кухонные счета. В огромной кухне стояло насколько огромных очагов, некоторые даже с механизмами, которые поворачивали вертела, — механизмы куда более современные, чем колеса, в которых бегали собаки; правда, эти колеса тоже можно было увидеть на бескрайней кухне. Вдоль одной из стен выстроились угольные печи с небольшими котелками и духовками. Хлебные печи, однако, находились в отдельном доме у реки из-за постоянной угрозы пожара.
Пиршество должно было начаться не раньше заката, но работа началась с раннего утра, и Келли мгновенно отправили в кондитерскую — строгать сахар для марципанов, колоть орехи, вынимать косточки из вишен, а также вырезать из мягкого теста крестики и сердечки, которые тут же пекли в духовках. Как вскоре выяснил Келли, там также должны были присутствовать несколько дегустаторов — прежде всего лучший императорский дегустатор Шрак, ходячий скелет, у которого за долгие годы службы развилось стойкое отвращение к пище. Мастер Шрак не мог доесть ни одного блюда. Кроме того, специально по случаю дня рождения были приглашены два новых дегустатора. Вацлава, который частенько заходил пробовать пищу, уже несколько дней не было в замке из-за болезни его сына. Никто не знал, жив ли еще его сын и не заболел ли сам Вацлав. Киракос тоже был чем-то болен, а скорее всего — просто пьян как сапожник. В конце концов, хлопот и так хватало. Киракос — лекарь, а древние говорили: «Врачу, исцелись сам». Эликсир предстояло опробовать на особой церемонии, которая пока что держалась в тайне.
Из особой кладовой, из-под замков, были извлечены тяжелые скатерти камчатного полотна, свечи, серебряные блюда, золотые ложки. Также всем должно было хватить ножей и вилок, хотя большинство предпочитало есть руками, согласно замыслу Божьему. Стража уже стояла по местам, дабы никто не испытал искушения вынести с кухни какое-нибудь из золотых блюд. Огромные букеты садовых роз и лилий, более хрупких цветов, в последнюю минуту доставленных из императорских оранжерей, а также листья папоротника, были помещены в ледники и холодильные шкафы, где обычно хранилось масло и все, что быстро портится. Фиалки положили плавать в тазы со льдом. Стол императора был украшен тюльпанами, которые во все времена года выращивались в специальных теплицах. Груши, апельсины, сливы, абрикосы и персики из южных краев, а также все мыслимые ягоды были уложены красивыми пирамидами.
В суматохе, пока прислуга переодевалась в ливреи, пока прибывали музыканты и прочие служители искусства, пока поливали жиром мясо, проверялись пироги, подогревались овощи, смешивались соусы, никто не заметил, как Келли пробрался на самый нижний ярус кухни, в винный погреб. Здесь в огромных деревянных бочках с железными обручами хранилось дворцовое вино, а пол был посыпан опилками, чтобы никто не поскользнулся. Перевалило за полдень, во внутренние дворы прибывали кареты. Из кухонь было слышно цоканье копыт по булыжным мостовым, грохот тяжелых колес, шелест юбок из тафты.
— Мне поручено прислуживать за столом императора, подавать вино, — объяснил Келли.
— А, хорошо, хорошо, — главный виночерпий показал алхимику полку, где стояли глиняные винные кувшины, научил правильно поворачивать краны на бочонках. Каждый гость должен был получить свой кувшин, постоянно пополняемый прислужником, стоящим у него за спиной. У двери находилась кадка с медом, куда были примешаны гвоздика и имбирь. В каждый кувшин следовало добавить черпак сладкой смеси.
Когда прозвучал хор труб, призывающий к столу, Келли поплотнее натянул на голову шапочку прислужника. Ему нужен только миг, чтобы бросить опиум в вино и хорошенько перемешать его с медовой смесью. Да, верно, алхимика пугало то, что он собирался сделать, но он знал, что не должен позволить сомнениям встать у него на пути. Слишком много бабочек уже сдохло. Скоро люди заметят… Снова грянули трубы — на этот раз сигнал подавали слугам, ожидающим в винном погребе. Келли с готовностью шагнул вперед, взял кувшин, налил туда вина, прошел вдоль длинного ряда бочек, сунул черпак в кадку с медом и, бросив липкую блямбу в кувшин, покинул погреб. Шустрый как заяц, алхимик одолел первый лестничный пролет и на миг остался в одиночестве. Вот он, его шанс. В поясном кошеле лежал опиум, заранее мелко размолотый, смешанный с кардамоном и мускатным орехом.
«Провались, пропади ты пропадом», — пробормотал себе под нос Келли, хотя не мог спорить, что почувствовал облегчение, пусть даже совсем незначительное. Теперь все прислужники толпились у самых дверей.
Зал сиял ярким светом. Люстры из лучшего хрусталя свисали с потолка, сверкая свечами. Император сидел на новом золотом троне с бархатным балдахином, увенчанным небольшой копией короны, а по краям украшенным кисточками и самоцветами. Под руками у монарха были скипетр и держава. Рядом расположились придворные и государственные чиновники. Несмотря на жаркий день, Рудольф был облачен в горностаевую мантию, а на голове, как и полагается, сверкала тяжелая корона. У его ног Келли увидел множество других длинных столов. Ди, как всегда в черном, пристально наблюдал за императором, словно мог прикончить его одним взглядом. Пригнув голову, Келли зашагал вперед, возглавляя цепочку прислужников, с необыкновенным проворством налил императору вина и замер позади трона. Справа и слева от него на низких табуретах сидели дегустаторы. Император не узнал Келли в наряде прислужника. Он вообще никогда не обращал внимания на слуг.
— За империю, — провозгласил император, высоко поднимая золотой кубок для величественного тоста после того, как дегустаторы оттуда чуть-чуть отхлебнули. Эти слова стали сигналом для певцов и семидесяти семи музыкантов — с блок-флейтами, большими и малыми, другие с изогнутыми серпентами, виолами да гамба и разнообразными лютнями, — чтобы те гуськом вошли в зал. Впереди топал Пуччи. Прислуга начала подавать яства.
В первую перемену подали рыбу и дары моря: устрицы, упакованные в лед и крапиву, доставленные с Атлантического побережья, пирожки с рыбой из Нидерландов, щука, заливное из угря, морской свиньи и котика. Вино лилось рекой. Затем последовала вторая перемена, о чем оповестили серебряные голоса труб. На этот раз гостей потчевали дичью. Оленина, кабан, фазан, перепел, выпь, вальдшнеп, куропатка, цапля серая и белая, дикая утка, журавль… Слуги не уставали подносить вино, снова и снова наполняя кувшины. Тем временем принесли скотину и домашнюю птицу. Сотня волов, две сотни баранов, пятьдесят лебедей, тысячу с лишком гусей, две сотни каплунов и козлят были забиты для праздника. Вино, еще вино… А еще не наступила очередь холодных пирогов и сливочных пудингов. Говядина и голуби прямо с вертелов, редис и вишни, спаржа с дворцового огорода, артишоки — все это в изобилии. Для заправки блюд вместо свиного жира подавали масло, а приправами служили лимоны, каперсы, анчоусы. Мясо доставлялось прямо с бойни, готовилось быстро, и никому не приходило в голову сдабривать его солидным количеством соли, перца, уксуса и чеснока, чтобы отбить несвежий вкус, как это делают крестьяне. Никаких ушей, копыт и рыл, никаких ребер и хребтины — только самые лучшие куски.
