Роман Злотников - Мерило истины
— Ну что? — выглянул в окошко Зяма.
— Все путем, — не оглядываясь на него, сказал Ефим. — Клиент понервничал-понервничал, но информацию выдал.
— А чего нам информация? — криво усмехнулся Зяма. — Нам солдатик нужен. Да какого хрена канителиться-то вообще? Подъехать к КПП, да и вызвать его. Как высунется: за химок и в багажник. Всего делов.
Ефим медленно повернулся к нему.
— Операцию разрабатываю я, — проговорил он. — И руковожу ею тоже я. Все ясно?
— Операцию… — хмыкнув, негромко повторил Зяма, но спорить дальше не стал.
— Короче так, парни, — держа сигару на отлете, Ефим щелчком пальца стряхнул с ее кончика пепел. — Этот старлей сейчас на службу забил, в часть носа не кажет. И вообще, насколько я понял, с военной карьерой завязать решил. Но дал мне телефончик одного четкого типчика, который все может устроить в лучшем виде.
Ефим вытащил из кармана мобильник и прочитал на дисплее только что забитое в память телефона имя:
— Гусев Александр.
* * *Старший лейтенант Бородин припарковал автомобиль у низкого, похожего на барак двухэтажного дома, где квартировался. Взбежал по деревянной лестнице, будто за ним кто-то гнался, открыл ключами дверь в свою однокомнатную клетушку, шмыгнул внутрь и поспешно заперся.
И тут только перевел дыхание.
«Вовремя я заболел, — сказал он самому себе, освобождаясь в тесной прихожей от верхней одежды. — Ишь ты, какие страсти кипят! Надо будет подольше поболеть, пока все не утихнет. А потом отпуск взять. А потом… еще чего-нибудь придумаю. А там, глядишь, и срок контракта выйдет…»
Бородину очень не хотелось возвращаться в расположение части.
Он прошел на кухню, увидел в раковине кусок мяса, который оставил размораживаться с утра, вспомнил, что собирался варить щи. Поставив кастрюлю с мясом на огонь, Бородуля уселся перед мусорным ведром чистить картошку. Мерный мокрый шелест ползущей в ведро ленты картофельный шелухи подействовал на старлея успокаивающе. Никогда не имевшему жены Бородину нравилось готовить. Этот неторопливый процесс, в результате которого разномастные и поодиночке непривлекательные продукты превращаются в цельное произведение, неизменно умиротворял его.
«Чего-то ты не похож на офицера…» — вспомнил он презрительное замечание этого сопляка, отпрыска всесильного Михаила Сигизмундовича.
Бородуля и раньше сколько раз замечал: при каждом знакомстве люди, узнавая, что он служит в вооруженных силах, удивлялись и переспрашивали (если он был не в форме, конечно). Да и сам он никак не ощущал свою принадлежность к громадной и мощной армейской структуре, не идентифицировал себя с ней. Более того, Бородуля род своих занятий терпеть не мог. Получая распоряжение или приказ, сразу непроизвольно прикидывал, как выполнить требуемое поскорее и без лишних усилий, а может быть, и вообще не выполнять. Если предоставлялась возможность поиметь какую-либо выгоду, он с радостью за эту возможность хватался, полагая, что это вполне справедливая компенсация за неизмеримую скуку казарменной жизни. Внутренне он отдавал себе отчет в том, что не является военнослужащим, защитником Отечества, воином, офицером на самом деле. А попросту притворяется, подчиняясь обстоятельствам, играет по обозначенным правилам. В самом начале службы он даже комплексовал по этому поводу. Но очень быстро сообразил, что не один такой. Почти все из его окружения, за редким исключением, точно так же притворяются и играют, не вкладывая в то, что делают, силы души. Позже он пришел к мысли, что такое положение дел свойственно далеко не только армии. Так везде, во всех сферах. Людям, по большому счету, все равно, чем заниматься, лишь бы эти занятия были удобны и выгодны для них. А за этим стремлением к удобству и выгоде пропадает понимание того, зачем и почему они работают или служат. Так и получается, что во всякой профессии людей случайных, незаинтересованных подавляющее большинство…
Бородуля залил миску с очищенной картошкой водой, поставил на плиту сковородку, взялся за лук.
«Так вот он чем всех раздражает, этот Гуманоид! — вдруг подумал он. — Гнет к тому, чтобы всякий на своей должности жилы рвал, жил тем делом, которым занимается — вроде того… Ну или, по крайней мере, более-менее точно выполнял, что от него требуется, а не создавал иллюзию деятельности. Не-ет, такого не будет, уважаемый Василий Морисович. Дураков нет, повывелись. Одни умные остались…»
Старлей ссыпал нашинкованный лук в скворчащее масло, добавил туда же потертую на крупной терке морковь.
Еще одна неожиданная мысль посетила его, когда он снимал пену с бульона.
«А все-таки, в этом кое-что есть, — подумал он. — Одно дело прыгать всю жизнь из профессии в профессию или все усилия свои направить исключительно на то, чтобы взобраться повыше по карьерной лестнице. Другое дело — жить в своем труде так, чтобы все-таки оставить после себя какой-нибудь след… Хотя бы в доброй памяти окружающих…»
* * *Встреча — последняя, окончательная, решающая — была назначена субботним утром в кабинете Самородова…
Полковник Семен Семенович Самородов поначалу подумал, что ослышался. Он выпрямился в кресле, пристально посмотрел на майора Глазова, стоявшего по ту сторону полковничьего рабочего стола, поморгал глазами…
— Что ты сказал? — все еще не веря, спросил Самородов.
— Я, товарищ полковник, эти бумаги подписывать не буду, — проговорил Алексей Максимович.
Майор смотрел на Самородова исподлобья, руки его были сцеплены костистым замком на уровне живота.
Семен Семенович несколько раз открыл и закрыл рот. Потом очень тихо осведомился:
— Почему?
— Это противоречит моей совести и моему служебному долгу, — ответил Глазов.
— Что?! — ахнул полковник.
Алексей Максимович повторил.
Самородов несколько минут молчал. Он был ошарашен. Он не знал, что ему делать сейчас. Смеяться? Гневаться? Уговаривать? Что такое происходит с этим майором? Он… с ума, что ли, сошел? Полковник так и спросил:
— Ты с ума сошел, Алексей Максимыч?
Глазов отрицательно качнул головой.
— Да в чем дело-то?! — прорвало, наконец, Самородова. — Ты… комедию ломаешь передо мной? Цену набиваешь? — при последнем предположении голос его окреп надеждой.
— Ни в коем случае, — сказал Глазов. — Я не буду ничего подписывать. Я не буду участвовать в вашем предприятии, поскольку оно есть преступление. Всё.
— Но я не понимаю! — выкрикнул полковник. — Я не по-ни-ма-ю! Слушай, а может… тут пацан замешан, с которым ты все вошкаешься? Гипнотизер этот?
— О наших с вами делах я рядовому Иванову, конечно, ничего не говорил, он тут совершенно ни при чем. Мое решение — это мое решение, — ответил на это Алексей Максимович и взглянул на полковника прямо. — Чем оно продиктовано, я вам уже сообщил. Я не пытаюсь ввести вас в заблуждение и, уж тем более, не набиваю себе цену. Все, товарищ полковник, я выхожу из игры. И это окончательно.
«А ведь не врет… — внутренне холодея, подумал Семен Семенович. — Ведь действительно не врет… гадина…»
— Но почему?! — заорал он так, что на его столе тоненько звякнул графин с водой. — Я не понимаю! При чем тут совесть? Какой, к дьяволу, долг? Тебе, дураку, шанс выпал, какой редко кому выпадает, — хоть оставшуюся половину жизни прожить по-человечески! И ведь делать-то ничего не надо, только бумажки подписать вот эти! Вот эти! Вот эти!! — полковник заколотил ладонью по невысокой стопке бумаг, которую еще несколько минут назад намеревался подвинуть Глазову с заранее приготовленной шутливой фразой: «Извольте подмахнуть-с!»
Бумаги разлетелись по столу.
— О себе не думаешь, — судорожно собирая их в стопку, продолжал выкрикивать Самородов, — о семье подумай! О жене подумай! Ей ведь сейчас деньги нужны, как никогда!
— Нет, — Алексей Максимович отвел глаза, посмотрел в окно. — Больше не нужны. А раз ей не нужны, то мне и подавно.
Полковник опешил:
— Она что?..
— Нет. Нет еще…
Самородов сглотнул и тотчас перекинулся на другую мысль:
— А дочь? У тебя дочь на выданье! У нее скоро своя семья! Как ты молодых-то поднимать будешь?..
— А это, товарищ полковник, не ваше дело…
Семен Семенович вдруг вскочил. Кресло его отъехало к стене, ударилось о нее спинкой. Полковник выбежал из-за стола. Глазов отшагнул в сторону, приподняв руки — ему показалось, что Самородов сейчас набросится на него. Но полковник только пробежал туда-сюда по кабинету, остановился, замычав что-то нечленораздельное, схватил себя за виски, словно собирался драть волосы, и несколько раз притопнул ногой.
«Надо же, — с отстраненным каким-то удивлением подумал Глазов, — как будто родным людям его опасность грозит. А ведь всего лишь деньги…»
