Ольга Славникова - Легкая голова
В офисе долго не знали о скромном торжестве. Люся стеснялась объявлять, и Максим Т. Ермаков ее понимал, потому что сотрудники, как он догадывался, совсем недавно собирали Артему на похоронный венок. Люся даже не хотела подъезжать к офису с мужем на машине, утром бежала в метро, и Максим Т. Ермаков, чтобы это прекратить, тоже стал спускаться с ней в подземку — и за руку доводил до самого, похорошевшего от разом распустившихся комнатных цветов, секретарского предбанника. В метро Максим Т. Ермаков не был несколько месяцев, и внутри ему очень не понравилось. Все до странности потускнело. Тонны тяжелого сырого воздуха, прошедшего через тысячи легких, казалось, содержали темные частицы человеческих душ, и ощущение, будто подземку натягивает, как перчатку, многопалая бесплотная рука, сделалось сильней. В метро, как и наверху, тоже возникали пробки, состоявшие непосредственно из человеческой биомассы: в переходах скапливались толпы, чтобы попасть в это узкое устье, приходилось шаркать минут по пятнадцать. Максим Т. Ермаков понимал, что эти человеческие скопления опаснее, чем автомобильные пробки наверху, и старался прикрывать собою Маленькую Люсю, чувствуя, как трудно она дышит, как ее грудная клетка на вдохе твердеет, будто футбольный мяч.
Несколько раз в метро помаячил дед. Обычно, когда вагон с Люсей и Максимом Т. Ермаковым трогался, деда Валера стоял на платформе, его могильные лохмотья рвались от поднятого поездом воющего вихря, и, как бы скоро его ни проносило мимо окна, Максим Т. Ермаков успевал разглядеть, что серая кожаная маска на черепе покойника выражает тревогу и грусть. Однажды деда Валера тоже, будто костяной кузнечик, запрыгнул в вагон и стал протискиваться, складываясь на манер парусинового стула, между стесненными пассажирами. Он явно стремился привлечь внимание Максима Т. Ермакова и палкой показывал ему на женские черные сумки, мешковатые, с большими поцарапанными пряжками, но, поскольку такие были в вагоне у каждой второй, Максим Т. Ермаков не понял, что именно дед пытался ему сообщить.
Однако деда Валера явно сигнализировал, что в метро нехорошо — то есть подтверждал ощущения самого Максима Т. Ермакова. А Максим Т. Ермаков ощущал, что туннели и станции метро, будучи частью всей системы московских подземелий, частью корневой системы той огромной пустоты, что всегда стояла, с кроной из туч, над перенаселенной и страшной Москвой, — что эти корни начинают постепенно умирать. Отсюда спертый воздух и тусклый свет, и звенящее чувство опасности, которое не оставляло Максима Т. Ермакова до той минуты, пока он, наконец, не выводил полурастерзанную Люсю из тяжелых, мотавшихся и бивших плашмя стеклянных дверей. Насилу он уговорил ее не спускаться больше в подземку. В «тойоте» было совсем другое дело. Выезжали, конечно, на час раньше, сонные, накачанные кофеином, но в машине было тепло, тихо бормотало радио, и струи зимнего дождя на стеклах, подсвеченные уличным электричеством, были символом счастья, будто елочная мишура.
По выходным, вместо культур-мультура, они полюбили ходить по магазинам. Сперва Максим Т. Ермаков опасался соваться в шопы, ожидая, что продавщицы в зале завизжат, а дюжие охранники прямо на глазах у Люси выкинут его на улицу, в полужидкий снег. Но ничего такого не происходило, и Максим Т. Ермаков с гордым чувством хозяина жизни катил перед собой дребезжащую тележку с покупками, с интересом представляя, как он будет через некоторое время вот так же катить коляску с лупоглазым упитанным младенцем. Оказалось, что Люся, обладательница квартиры стоимостью под два миллиона долларов, ни разу не пробовала ни манго, ни авокадо, ни даже копченого осетра. Через Люсю, через ее благоговение перед всей этой роскошью из рядовых супермаркетов, Максим Т. Ермаков заново полюбил еду. По вечерам они устраивали дома настоящие обжираловки, оргии пищи: жарили до янтарного жира громадные свиные отбивные, кромсали колбасы и балыки, хватали вперемешку сладкое, кислое, соленое, облизывали растопыренные пальцы, все десять разного вкуса. На кухонном столе у них было как на палитре вдохновенного живописца — намазано, грязно, пестро. Несмотря на ужасающее количество килокалорий, поглощаемых до двенадцати ночи, они не прибавляли в весе. Максим Т. Ермаков как вышел из болезни, так и остался полурастаявшим, кожа висела на нем, будто потеки стеарина на горящей свечке. Он действительно ощущал внутри постоянное тепло, какое, вероятно, чувствует свеча, когда от собственного пламени становится телесно-теплой и обретает ту самую полупрозрачность, какая свойственна молодой человеческой плоти; вероятно, вся тяжелая пища сгорала в этом огне без следа.
Максиму Т. Ермакову из-за изменения размеров пришлось целиком переодеться. Теперь он уже не сильно интересовался брендами и ловил себя на равнодушии к люксу, ко всем этим нежным фактурам, золотым логотипам, фирменным принтам; зато Маленькая Люся с восторгом изучала мужской ассортимент и откапывала по бутикам то свитер, то костюм, без которого никак. Ехали за свитером, ехали за костюмом; отделение монументального, похожего на пузатую карету, платяного шкафа, которое Маленькая Люся отвела под мужское, было уже полностью забито, и чтобы повесить обновку, приходилось теснить на две стороны грузную стену одежды. На причудливой створе шкафа тихо светилось овальное зеркало, оплетенное резной виноградной лозой и похожее от старости на зеленоватую мутную слюду; в нем Максим Т. Ермаков отражался в виде героя черно-белого фильма, и было что-то романтическое в его худобе, треугольных темных подглазьях, в глубоком взгляде исподлобья. Наконец Максим Т. Ермаков поверил, что в своей собственной жизни он и правда главный герой.
Вдруг, несмотря на ураганный шопинг, в семье стало хватать денег. Максим Т. Ермаков осознал, что промобюджеты, на которых всегда висит лакомый жирок, теперь ему интересны лишь теоретически. Он продолжал кое-как заниматься своей убогой линейкой косметики, лишь бы провести часы до конца рабочего дня. Производители с Алтая, две худые желтоволосые женщины в сырых пуховиках, привезли и свалили ему на стол гору образцов, предлагая лично убедиться в качестве продукта, как будто это качество имеет для рекламы хоть какое-то значение. Максим Т. Ермаков сгреб образцы в пакет и отдал Люсе, вместе с инструкцией на двенадцати страницах слепого ксерокса. Инструкция, которую Максим Т. Ермаков добросовестно разобрал, несмотря на грязный, как оттиск подошвы, местами почти нечитаемый шрифт, не содержала ни единой рекламной идеи и была скрупулезно скучной, будто ТЗ для каких-нибудь токарно-слесарных работ. Максим Т. Ермаков даже опасался, не вышло бы Люсе от косметики вреда, особенно когда видел ее в густо намазанной маске, похожую лицом на грубый глиняный горшок. Но, против всяких ожиданий, снадобья подействовали волшебно, Люся засветилась, огорчавшие ее марлевые морщинки под глазами ушли совершенно. Увидав такую перспективу продукта, Максим Т. Ермаков неожиданно для самого себя загорелся энтузиазмом. Через две недели он подготовил презентацию, на которой было полно бородачей, сидевших вокруг стола, будто разные варианты скептического Карла Маркса, а во главе собрания новый шеф скреб на воспаленной шее редкую щетину и мелко помаргивал. Слоган «Только польза, ничего лишнего» позволял уложиться с дизайном в сущие гроши, а концепт «игры в бедность» привлекал к продукту тысячи обыкновенных теток, ни разу не повернувших головы в сторону люксового сегмента. По глубокой обиде в глазах бородачей, по тому, как барабанили их мохнатые пальцы по изрисованным бумагам, Максим Т. Ермаков понял, что победил, вывернулся, как кот, и встал на четыре лапы там, где, по плану коллег, должен был отбить себе кишки.
Социальные прогнозисты вели себя скромно и тихо. Почему-то они не смогли проникнуть в сухой и просторный Люсин подъезд и дежурили во дворе, в заливаемых серыми осадками тесных «москвичах» и «жигулях» — как всегда, по двое, таращась сквозь отжимаемое дворниками ветровое стекло и напоминая две фотографии на паспорт одного и того же человека. Бывало, что Максим Т. Ермаков по нескольку дней их не замечал. Разумеется, социальные прогнозисты по-прежнему присутствовали везде, конвоировали «тойоту» на всем пути следования, тащились за молодоженами в магазины, щупали вслед за ними товары, причем устраивали новым, ни в чем не повинным шмоткам форменный обыск, с обследованием всех карманов и придирчивым изучением этикеток. Тем не менее, примелькавшиеся, они странным образом пропадали из глаз. То есть, если присмотреться, они, конечно, обнаруживались, но просто так Максим Т. Ермаков за целую неделю увидел только одного, купившего себе те самые вельветовые рыжие штаны, которые Максим Т. Ермаков мерил, но не стал брать. Словом, социальные прогнозисты, будучи повсюду, словно растворялись в пространстве, становились еще одной темноватой и вредной для здоровья примесью московского воздуха, и Максим Т. Ермаков начинал подумывать, что теперь его положение не так уж отличается от положения обычных граждан. А если так, то полурастворенных социальных прогнозистов можно терпеть еще хоть лет пятьдесят — как все терпят и живут.
