Владимир Кузьменко - Гонки с дьяволом
Отец Серафим давно перестал обижаться на выходки наших «оголтелых атеистов», которые, впрочем, никогда не носили обидного характера. Между ними установились довольно дружеские отношения, особенно с Голубевым, который не уступал его преподобию в любви к вкусной пище и хорошему выдержанному коньяку. Как и предупреждал меня майор, Голубев любил крепко выпить. Он обычно долго мог сдерживать себя и не пить два-три месяца, но потом отключался дня на три. Из всех жителей нашей общины только отец Серафим мог составить ему компанию. Остальные почти не потребляли спиртного. Но надо отдать должное, что отец Серафим, разделяя компанию с Голубевым, никогда не напивался. Голубев в этом случае оставался на ночь у священника. Раз я серьезно поговорил с ним на эту тему. Полковник обещал мне больше не пить и, действительно, последний год сдерживал себя.
— Твоя? — указывая на красующуюся посреди стола индейку, спросил Паскевич майора.
— Моя! — ответил тот, приподнимаясь и принимая из рук Беаты тарелку с солидным куском.
— Не дохнут? — деловито осведомился всезнающий Фантомас, имея в виду индюшечий молодняк.
— Им надо обязательно давать рубленную крапиву… — начал было майор.
На свою любимую тему он мог говорить часами, если его не остановить.
— Что делает Покровский? — быстро спросил я полковника, чтобы перевести разговор с индюшечьей темы на другую.
Полковник пожал плечами:
— Я с ним почти не вижусь.
— Что же, он один все время?
— К нему часто заглядывают его бывшие офицеры, — сообщил Александр Иванович, который, как вы помните, руководил у нас «службой госбезопасности».
— Разве? — сделал удивленный вид полковник. Я бросил быстрый взгляд на Паскевича и он меня понял. В последнее время мы стали замечать эти участившиеся посещения. Паскевич, поняв, что продолжать разговоры не стоит, поспешил переменить тему.
— Кстати, я все забываю спросить вас (полковник был, пожалуй, единственным человеком, которому Александр Иванович говорил «вы»), что послужило для вас первым подозрением в камуфляже? Я имею в виду ваше посещение.
Паскевичу, как я уже писал, сильно досталось тогда в письме Голубева.
— Ваши орденские планки, — улыбнулся полковник.
— Вот как?
— Да! Вы там, Александр Иванович, поместили ленточку медали за победу над Германией. Учитывая ваш возраст… — полковник не успел договорить, как все присутствующие буквально покатились со смеху.
Сашка покраснел как рак.
— А в остальном, в остальном вы были на высоте, — продолжал полковник. — Особенно, когда мы с вами впервые встретились. Помните, как вы гарцевали на высоком жеребце? Ни дать ни взять — генерал Скобелев! Если бы не эта ленточка, — продолжал «добивать» Паскевича полковник, — то я бы, пожалуй, не стал так уж подозрительно присматриваться ко всему, что тут у вас происходило. Мелочь, конечно. Но иногда, знаете… Вы, конечно, помните, что маршал Груши опоздал всего лишь на пять минут и Наполеон проиграл сражение. Мелочь в нашем деле может стать начальным звеном цепи самых непредвиденных событий.
Алексею стало жалко Паскевича, и он примирительно проговорил:
— Ладно, друзья! Все это в прошлом. Пора забыть. Саша, — обратился он к понурившемуся Паскевичу, — тебе что — коньяк, водку?
— Водку!
— Ну так что? — поднял рюмку майор. — Выпьем за прошлое! За нашу цивилизацию, за путь, который прошло человечество в радостях и горе, в мучениях и счастье, за культуру, которую оно создало, за науку, за то, чтобы этот путь не был напрасным и мы смогли его продолжить!
— Нет! — решительно поставил рюмку Кандыба. — За прошлое я пить отказываюсь! Не такое уж оно было хорошее, чтобы… — он замялся, не найдя подходящего слова, — словом, не туда мы шли… И, кто знает, не разразись эта катастрофа, то не случилось бы потом чего-нибудь похуже. После чего на земле нашей не осталось бы ни людей, ничего живого. Не поймите меня, что я радуюсь катастрофе… Нет! Но мне страшно обидно, что мы, люди, носители высшего разума, так глупо, я бы сказал, по-идиотски, вели себя и по отношению к себе самим и по отношению к окружающей нас природе. Мне теперь кажется, что катастрофа — это закономерный финал прошлой цивилизации.
— Нулевой вектор! — вставил свое слово Алексей и пояснил:
— Это когда точка конца движения совпадает с точкой начала. Я хочу сказать, что путь нашей цивилизации оказался именно таким нулевым вектором, иначе говоря, мы пришли к тому, от чего начинали, с той лишь разницей, что теперь мы имеем истощенную природу и загрязненный генофонд. То есть, мы начинаем теперь в худших условиях, чем наш одетый в звериные шкуры предок.
— Будем уповать на милосердие Божее и силы природы-матери нашей, — осенил себя широким знамением отец Серафим.
— Вы помолитесь, ваше преподобие, — с тщательно скрытой иронией обратился к нему Паскевич, — чтобы Господь Бог снял свое заклятие с чрева жен наших и чтобы они разрешались от бремени младенцами не только женского, но также и мужского пола!
— Помолюсь, сын мой, помолюсь! — серьезно пообещал священник.
— Помолитесь, святой отец, помолитесь, — Сашка встал и поклонился священнику, — а мы в поте лица своего будем трудиться, дабы молитвы ваши дошли до Вседержителя!
— Вы кушайте, Александр Иванович, — Евгения подложила ему в тарелку еще один кусок индейки, — а то в трудах праведных сойдете с дистанции прежде, чем молитвы отца Серафима дойдут до Господа Бога!
Алексей фыркнул как кот. Сашка застыл с открытым ртом, потом засмеялся, покачал головой и укоризненно поглядел на меня: «Дескать, как ты только позволяешь в своем доме обижать меня?»
— Ты когда-то утверждал, Саша, — напомнил ему Алексей, — что девки у нас рождаются от крахмала. Теперь мяса достаточно! Ешь и «роди богатыря нам к исходу сентября».
— Напрасно смеетесь, — с сарказмом в голосе ответил Паскевич, — как бы плакать не пришлось! Вы понимаете, к чему мы идем? У нас за пять лет родилась масса девочек и всего три мальчика. Тут совершенно верно говорили о генетическом отягощении современного человека. Но это еще не все. При таком соотношении полов в будущем вероятность близкородственных браков еще более усилится! Я дополню твою цитату из Пушкина:
Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь,
Ни мышонка, ни лягушку,
А неведому зверушку.
Вот что ждет нас, я имею в виду тех, кто будет жить потом, лет через сто. Сейчас надо думать, как избежать такого положения. Мы тут с вами радуемся, что разгневанная на человечество природа пощадила нас. А она не пощадила, а только отодвинула свой приговор лет на сто-двести.
За столом воцарилась гнетущая тишина. Еще две минуты назад здесь царило веселье. Теперь все сидели мрачные, отодвинув от себя рюмки и тарелки.
— Я вот еще что хочу сказать и обратить на что ваше внимание, — продолжал Паскевич. — Катастрофа оставила сотую часть процента мужчин на Земле. Что же дальше? А дальше то, что и сейчас число мужчин продолжает убывать. Мы убиваем друг друга с превеликим усердием. Разве не так? Сейчас подсчитаем. Нас было в самом начале человек восемь взрослых и человек пятьдесят детей в возрасте от 16 до 18 лет. Тех, кто мог носить оружие. За это время мы перебили… Сейчас подсчитаю… Так… Банду Виктора… более сорока, затем банду Можиевского — около трехсот человек. Итого, пусть — триста сорок. То есть, из четырехсот человек осталось пятьдесят восемь. Хороший баланс, не правда ли? Что же дальше? Я думаю, что мы не одни такие и такие же события происходят на всей планете. Иными словами, за пять лет число мужчин, из оставшихся после катастрофы, уменьшилось раз в пять! И вы думаете, что процесс взаимоистребления остановился? Нет, он продолжается и будет продолжаться!
Мне вспомнились кучки камешков, которые показывал мой ночной знакомый. Не имел ли он в виду то, о чем сейчас говорит Саша? Если верить классике, то яблоком раздора всегда служили земля и женщины. Классический пример этому — судьба мужского населения на острове Баунти. На границе XVIII — XIX веков на этот маленький островок высадились мятежники, захватившие корабль, шедший с Таити с грузом хлебных деревьев. Они захватили на Таити женщин и мужчин. Первый конфликт на острове произошел из-за женщин, потом из-за земляных наделов. Кончилось тем, что мужчины перебили друг друга. Остался в живых только один, который и дал начало будущему населению островка.
Теперь у нас избыток и земли, и женщин, а тем не менее мы продолжаем истреблять друг друга. Почему? Почему, даже получив столь грозное предупреждение, как бактериологическая катастрофа, мы не можем остановиться? В чем причина? В XX столетии, а вернее, еще в XIX, мы были уверены, что все наши невзгоды, войны — все это результат социального неустройства. В XVIII веке отцы Великой Французской революции провозгласили: «Мир хижинам, война дворцам!» Союз братских республик, освободившихся от феодализма и монархии. И что же? В XX веке монархия практически перестала существовать, и феодализм заменен был капитализмом. Вспыхнули две жесточайшие войны, унесшие десятки миллионов жизней. В конце XX века мир жил буквально в состоянии пятиминутной готовности начать самоуничтожение. Тогда, как откровение, возникло «новое мышление», провозглашающее примат общечеловеческого. Мышление, основанное на исключении насилия во взаимоотношениях между народами. Но возможно ли исключить насилие во взаимоотношениях между народами, если оно сохраняется внутри самого народа, государства? Может ли быть здоровым целый организм, состоящий из больных органов?
