Теа Бекман - Крестоносец в джинсах
— Она совсем девочка еще…
— Одиннадцать. Через три года она достигнет брачного возраста.
Долф знал, что в те времена выдавать замуж тринадцати — и четырнадцатилетних девушек было самым обычным делом, особенно в знатных домах.
— Твоя семья не будет против? У нее же ничего нет.
Леонардо усмехнулся:
— У нее есть золотое сердечко, а это лучшее приданое.
Долф потупился. На душе было тяжело. Через несколько дней он простится с ними навсегда. Он вздохнул и отвернулся. К нему спешил Франк.
— Рудолф!..
— Погоди, — перебил его Долф, — не хочу ни о чем говорить сейчас.
— Но…
Долф направился было в аббатство — ему хотелось повидаться с Марике. Франк схватил его за руку:
— Ты же сам говорил вчера, как это важно.
— Ну что еще?
— Ларчик.
Долф застыл на месте.
— Ларчик? — спросил он, и у него перехватило дыхание.
Маленький подмастерье-кожевник достал коробочку из легкого металла.
— Ты о таком говорил?
Долф порывисто схватил коробочку.
— Где ты ее взял?
— Нашел сегодня утром.
— Где? Место запомнил?
— В городе. Я увидел ее под ногами, когда мы с Берто ждали вас у дворца епископа.
— Когда это было?
— Точно не могу сказать — вы были на приеме у епископа.
«Часов десять утра», — лихорадочно соображал Долф.
Едва сдерживая дрожь, он подцепил крышку и открыл коробочку. Внутри была записка, в точности такая же, как и в первый раз. Только цифры другие.
— Наверно, сразу было нужно показать тебе, — оправдывался Франк, — но, когда вы вернулись и рассказали нам о Венеции, я позабыл обо всем на свете.
— Не беда. Думаешь, мы сможем найти это место?
— Конечно.
— Тогда пошли.
— Что ты собираешься делать?
— Пойдем в город, я должен посмотреть, где лежал этот ларчик.
Не прошло и получаса, как ребята опять появились на Соборной площади Бриндизи. Франк показал на улочку, выходившую на площадь. Улочка вела к резиденции епископа.
— Мы с Берто стояли вон там, спиной к стене, вдруг я вижу: блестит под ногами, поднял, и вот…
— Так, понятно. Ты уверен, что он лежал именно там, у стены, и ни на метр дальше? — настойчиво расспрашивал Долф. Он с сомнением посматривал на выщербленную мостовую — куски засохшей грязи, пыль, мусор и никаких особых примет.
— Я стоял здесь, — продолжал Франк, — точно помню, что выступ стены приходился мне как раз между лопатками, ноги вот так… да. И вдруг вижу: блестит у левой ноги. Все точно, на этом камне.
Палец Франка уперся в грязь. Наклонившись, Долф разгреб слой грязи и удовлетворенно кивнул.
— Нужно пометить это место, чтобы завтра я сразу нашел его.
Он оглянулся в раздумье. Скромный вход в канцелярию епископской резиденции подсказал ему, как поступить.
— Подержи-ка здесь руку, Франк, и жди меня так. Я мигом.
Долф распахнул дверь и влетел в канцелярию. Он спросил секретаря епископа и после долгих объяснений был допущен к нему.
— Синьор, — заговорил Долф на своем ломаном итальянском, — позвольте обратиться к вам с просьбой. Нельзя ли мне воспользоваться вашим письменным прибором? Мне необходимо отправить письмо своему отцу.
— Ты обучен грамоте? — изумился монах, косясь на лохмотья мальчишки.
Он подвинул Долфу чернильницу, стоявшую перед ним, и вручил гусиное перо. Раскрыв рот, монах следил, как нищий оборванец достал из кармана белый листок, погрузил перо в чернила и начал старательно выводить буквы неизвестного языка.
— Не могли бы вы сказать мне, какое число… день у нас послезавтра?
— Послезавтра? Святого Маттеуса, разумеется.
— Ах, да…
На самом деле Долф и представления не имел, что это за дата такая, пусть они там дома разбираются. На другой стороне листочка, который прислал ему доктор Симиак, Долф написал: «Нахожусь в Бриндизи, координаты на обратной стороне. Через сутки, после того как получите ответ, буду находиться на этом же месте. День святого Маттеуса, числа не знаю. Заберите меня отсюда. Долф».
Получилось не очень аккуратно: гусиное перо царапало бумагу и разбрызгивало чернила, слишком густые для тонкой бумаги, ведь ими писали на плотном пергаменте. Затем пришлось долго ждать, пока чернила высохнут.
— Это письмо для епископа? — любопытствовал секретарь. — И что это за пергамент, столь мягкий и тонкий?
— Мы называем его бумагой, — уклончиво пояснил Долф. — Синьор, не могу ли я позаимствовать у вас эту чернильницу на короткое время?
— Позаимствовать?
Подозрительность итальянца была понятна Долфу.
Еще бы! Такой изящный алебастровый сосуд. Он умоляюще сложил руки.
— Прошу вас! Мне нужно лишь немного чернил, а чернильницу я верну вам в целости и сохранности.
— Зачем тебе чернила?
— Хочу начертить крест, вон там, перед домом.
— Как, на улице?
— Пойдемте со мной, увидите сами, что ничего дурного я не делаю. У меня на родине так поступают благочестивые люди.
— Что ж, пошли.
Долф появился на улице с алебастровой чернильницей под мышкой, сердце его радостно билось, секретарь поспешал за мальчиком. Долф приблизился к Франку.
— Ну-ка взгляни, — позвал он мальчишку.
Он тщательно очистил кусочек мостовой от наслоения грязи — руками естественно, — затем приподнял чернильницу и осторожно наклонил ее так, чтобы чернила перелились через край, оставляя несмываемую отметину на том месте, где Франк только что держал руку. Он постарался придать своему знаку очертания креста, зная отношение людей средневековья к знакам благочестия. Затем он поднялся и вернул чернильницу недоумевающему монаху.
— В вашей стране молятся Господу на улицах? — спросил тот.
Ну как было Долфу объяснить ему свой странный поступок? Он лишь дружелюбно улыбнулся и поблагодарил секретаря, которому ничего не оставалось, как удалиться.
Долф еще немного постоял рядом с Франком.
— Подождем, пока высохнет как следует.
— Что все это значит? — прошептал его верный друг. — Ты делаешь такие непонятные вещи.
Долф молча смотрел на черный крест. Завтра утром он положит контейнер на это место и будет наблюдать за ним.
Если все пройдет благополучно, через день он сам будет стоять на этом же камне и тогда, может быть…
Он продолжал стоять, ожидая, пока высохнут чернила; спустя четверть часа потер изображение рукой, потом послюнявил пальцы и потер еще раз, наконец потрогал носком ботинка.
— Все в порядке, можно возвращаться. Спасибо тебе, Франк, ты даже сам не знаешь, как ты выручил меня.
— Скажи, Рудолф, ты колдун?
— Что ты! Я просто очень хочу попасть домой. Люди моего отца, которые разыскивают меня, увидят крест и сразу поймут, что я здесь.
— Да, — ответил Франк, — наш поход закончен.
— Зато какие замечательные приключения у нас были, — подхватил Долф, — тяжело, конечно, но интересно ведь. Мне очень повезло, что удалось столько всего пережить вместе с ребятами.
— И даже выжить, — добавил Франк.
— Это уж точно!
Долф положил руку на плечо товарища.
— Франк, я скоро отправлюсь домой, но тебя я никогда не забуду. В самое трудное время я всегда мог положиться на вас с Петером. Правда ли, что вы остаетесь с Леонардо?
— Нет, — ответил Франк, — мы с Петером и Берто едем в Венецию, и дон Тадеуш с нам. Мы пройдем путь до конца.
Долф понял. Он научился уважать непреклонное упорство этих людей далекого прошлого.
Веселая суета царила в разрушенном аббатстве. Дети, возбужденные предстоящим отплытием в сказочную Венецию, собирали и укладывали немудреные пожитки. Леонардо и Марике нигде не было видно: они пошли в город, чтобы договориться с капитаном, который через несколько дней повезет их в Пизу.
Рано утром следующего дня Долф уже поджидал в заветном уголке на улице, ведущей к резиденции епископа.
Он положил металлический ящичек в самый центр нарисованного креста и сел рядом, чтобы случайным прохожим не пришло в голову отбросить с дороги непонятный предмет или подобрать его. Мимо прошел секретарь епископа и недоуменно пожал плечами. Долф ждал, ежеминутно глядя на часы. Ровно без четверти десять ящичек исчез.
Долф застыл на месте, сердце его то учащенно билось, то замирало. Он не мог отвести взгляда от опустевшего камня. Алюминиевый контейнер пропал. Приборы все рассчитали точно, машина времени работает! В этот самый миг доктор Симиак наверняка уже читает его записку. Возгласы радости. Бежит к телефону… «Долф нашелся! Мы все-таки отыскали его! Через двадцать четыре часа он будет здесь. Коллега Кнефелтур, заряжайте передатчик материи на полную мощность!» Что-нибудь в этом роде…
Полил дождь. Потоки грязной воды неслись в канавах, вода захлестывала крест, но чернила не смывались.
