Анна Одина - Магистр
Он перехватил меч поудобнее и приготовился защищаться.
Фигура атаковала молниеносно, и так же молниеносно парировал и контратаковал доктор.
Тогда они договорились, что переселенцы могут остаться на обретенном острове и контактировать с частью материка. Наездники будут считаться верховной властью над островом, который военачальник, почему-то усмехнувшись, предложил назвать Рэтлскаром: они будут владеть им по ночам, днями же новый город-и-остров будет подчиняться военачальнику, который присягнет на верность камаргскому правителю. Они скрепили договор: на хребте владыки наездников остался шрам в форме буквы V, военачальник же, уходя, припадал на левую ногу; видимо, эта рана была еще неприятней, чем на правой руке.
Однако он собрался с силами и заставил камни, землю и дерево сдвинуться, воздвигнув над Жуком курган.
* * *В Полотняной книге спустя некоторое время было записано: «По истечении пятого дня мятежники, взбунтовавшиеся на новой земле, вновь окружили Военачальника, привязанного к древу Основания, требуя построить новые корабли и отправиться назад; однако он упорствовал и молчал».
Когда магистр очнулся, он был привязан к дереву. Не у земли, а довольно высоко, там, где начинались развилки. Все-таки «драка» с наездниками (всадник не жаловал слов вроде «битва», «сражение» или «схватка» и пользовался внутри себя этим пренебрежительным словом) не прошла для него даром. «Всадники ошибались, работая поодиночке, ха, ха, ха» – так думали мятежники. Всадник же, работавший в одиночку, подумал сразу много всяких вещей. Во-первых, что что-то подобное с ним уже случалось. Только тогда его звали иначе, он был почти совсем мальчишкой и не был связан. Во-вторых, что в очередной раз доигрался, что гидре революции надо рубить сразу все головы, и что тогда, на корабле, надо было не высокомерно делать вид, что с бунтом покончено в зародыше, а действительно… покончить с бунтом в зародыше, не оставляя за спиной тех, кто боится. В-третьих, он подумал, что у него в рукаве не осталось ни одного козыря и что такое тоже уже было. В-четвертых, он подумал, что ему всегда очень везло. Ему везло.
Вперед вышел Прайя с той самой «Мацуты». Он сказал, что они не хотят оставаться на этой земле, а всадник заставил их разобрать корабли, и на трех кораблях им всем не вернуться. Сказал, что даже если б они и поплыли назад, то не знают дороги. Сказал, что они набрали достаточно сокровища, валявшегося среди камней, и хотят теперь вернуться короткой дорогой, – а всадник знает короткую дорогу через воды! – и стать богатыми и счастливыми.
Прайя замолчал, ожидая ответа. Военачальник меланхолически подумал, не ответить ли, но, к сожалению, не мог: у него не получалось открыть рот и пошевелить языком. Он еще подумал: «Хорошо, что у меня такое невыразительное лицо, как застывшая маска, иначе они бы поняли, что я не могу говорить. А так они будут думать, что я не хочу говорить. А я хочу, потому что Прайя, самый умный из них, настоящий кретин, и мне не терпится сообщить ему об этом». Думать было очень хорошо, потому что когда человек не может двигаться и говорить, ему приятно осознавать, что он может думать. И потом, это занимает его время.
Остальные одобрительно зароптали. Прайя сказал, что всадник долго водил их по воде, как будто специально, чтобы все забыли рабство страны, откуда они приплыли. Всаднику стало смешно, и ему удалось улыбнуться. Они ничего не знали о Моисее и пустыне, а он знал, он пересекал ее, чтобы добраться до Алмазной сутры; они не знали, что рабы всегда рождают рабов, и никакая пустыня им не поможет. Они не знали: те, кто бунтуют, автоматически утверждаются в рабском статусе. Противодействие тирану – лишнее подтверждение того, что он тиран. Прайя и остальные затихли: похоже, улыбка военачальника им не понравилась.
Тогда вышли вперед несколько арбалетчиков и выстрелили в него. Несколько стрел достигли цели.
В Полотняной книге значилось: «Одна стрела пронзила плечо военачальника, а вторая бедро. Но он молчал и не говорил ничего».
Он тогда подумал: если после драки с наездниками ему казалось, что он устал, то это прошло. Плохо было лишь то, что он все еще не мог говорить и что святой Себастьян из него вышел весьма посредственный. Ну что ж, придется подождать. И он ждал.
В Полотняной книге значилось: «На шестой день с ночным приливом Жук источил оковы военачальника, и он высвободился, но не бежал под покровом тьмы, а, превозмогая боль, двинулся к лагерю повстанцев».
Если у него и оставались какие-то силы, то он их стремительно терял, как и сознание. Его никто не освобождал: Жук был мертв. На шестой день… вернее, на шестую ночь возле дерева оставались только двое стражей – Пиреш и Невеш, все с того же мятежного корабля. Тогда он понял, что либо не увидит следующий рассвет (не то чтобы ему так хотелось увидеть очередной рассвет, просто заканчивать свои дни и ночи на этом дереве было бы слишком глупо), либо как-нибудь освободится. Сейчас, ибо другого времени не было. Он не мог покинуть человеческую оболочку: сознания в нем было так мало, что оно бы не вернулось, а оставаться до конца времен волком или туманом ему не хотелось. Оружия (даже тайного, в рукаве) на нем не было, об этом бунтовщики позаботились, когда прикручивали его к дереву, и его красноглазый меч стал их главной добычей.
Поэтому он обозрел себя насколько мог. Убедился, что кровь, вытекшая из ран, нигде не попала на путы. Воспользовался тем, что левая рука его была привязана ближе к телу, и – конечно, не выдернул из левого бедра стрелу, потому что тогда он уж точно потерял бы свое драгоценное сознание, но немного потревожил ее. Кровь пролилась, и он велел ей действовать. Веревки, удерживавшие ноги, медленно разошлись. Он еще подумал, «как хорошо, что я такой ядовитый», и все-таки потерял сознание. Но потом, потом-то уже было проще.
Убив Пиреша и Невеша, он двинулся к лагерю повстанцев, в этом Полотняная книга была права.
Далее из Полотняной книги: «Но, хоть в лагере горели факелы и костры, кипел жир в горшках с едой и сушилась одежда на веревках, там не было людей».
Люди в лагере были. Они ждали – что он умрет или что поведет их назад. Правда, на второе они надеялись мало, потому что знали кое-что о всадниках и ордене в целом и об этом конкретном всаднике в частности. На самом деле они гордились им. Никогда ранее никто не исполнял такого – не пересекал Пребесконечный океан, не обходился без сна и отдыха, не разговаривал с гигантскими жуками и не бился с летающей нечистью. Никто не мог, получив столько ран, выжить, а выжив, еще и отказываться говорить с теми, кто требовал объяснения, требовал возвращения, – с теми, кто стал сильнее. Они гордились его упорством, но другого выхода не видели. Они боялись военачальника. Они боялись острова, океана, наездников и жуков и хотели домой.
Они ни на что не надеялись, но все-таки ждали, а утром они бы пришли и убили его или удвоили бы усилия и заставили подчиниться. Но он вернулся сам. И вот тут Полотняная книга не обманывает: хотя через некоторое время в лагере при горящих кострах и факелах по-прежнему кипело и сушилось все, что положено, людей там не оставалось, кроме нескольких женщин. Всадник вернул себе свой клинок.
Из Полотняной книги: «Военачальник вошел в центральный шатер и сел перед костром, и сидел, пока утро не затопило светом эту часть страны. Вместе с отливом пришли ладьи, и военачальник вернулся на Остров. Он победил Врага».
Никакие ладьи не пришли. Оставшиеся на острове обживались, не имея понятия о том, что происходит на материке. Всадник провел в лагере два дня и две ночи, вынул из себя все лишнее железо, наскоро залечил раны и на утро вернулся на остров сам, решив, что для первой рекогносцировки на неизвестном континенте с него достаточно.
Вернувшись, военачальник сообщил людям, что десанта больше нет, не утаил и происшедшее с бунтом. Объяснил, что никто и никогда не вернется отсюда в Камарг, потому что такова его воля. Сам же он отправится назад, сообщить тарну о выполнении заказа. Может быть, он когда-нибудь вернется в Рэтлскар. Первый военачальник вернется, сказал он, не веря в это: он твердо решил для себя, что это его последнее задание, он получит доспех и покинет Ур. Но люди запомнили: он вернется.
Отныне ими будут править Военачальники, ибо Рэтлскар – военное поселение, спаянное дисциплиной и жесткой субординацией. Ночи же будут принадлежать наездникам, и это не обсуждается. Он выбрал им в наместники самого сильного, самого спокойного, самого честного. Самого ли умного? Всадник ничего не понимал в их умах, как и они в его. Его интеллект был для них холодным стальным шаром, непроницаемым и чуждым разумом наемного убийцы, подчинявшегося только таинственному ордену… Но и умы поселенцев были для первого военачальника непонятны, и он не хотел касаться их, как не хотел бы притрагиваться к розовой сахарной вате, липкой и бесформенной.
