Виктор Колупаев - Безвременье
Последнее время ее увлекла еще одна идея: создание космического флота с кораблями времяносцами. Тут уж у меня совсем ум за разум зашел. Зачем носить время, если в пространственно-временных мирах оно и так есть, а в виртуальном мире оно ни к чему?
Была еще одна проблема, личная. Каллипига, по-прежнему, иногда предлагала мне стать самим собой, хотя знала, что я не могу этого сделать. Почти всегда после этого она на мгновение просила меня стать кем-нибудь конкретно. Если такой виртуал был в нашем мире, я исполнял ее просьбу, если — нет, то так и говорил ей. Но она ни разу не попросила меня стать нашим общим знакомым. Я, конечно, имею в виду не Фундаментала.
Ее тело, по-прежнему, восхищало меня своим совершенством. Но и что-то еще, что-то другое, чему я не мог подобрать названия, притягивало меня к ней все сильнее. Иногда Каллипига плакала, но я не знал: почему?
Короче, отлучившись от нас с Фундаменталом во Дворце Дискуссий на пять минут, она вернулась через два года. Да еще в умопомрачительном платье из кружевной пены немыслимых расцветок. И тут же сообщила Фундаменталу о сроке своего отсутствия.
Я понимал Фундаментала. Ему ничего не оставалось, как расстрелять меня условно.
60.
Я уже почти ничего не понимал. Нужно было встретиться с Провом, отдохнуть, выслушать его объяснения происходящего, наметить план дальнейших действий. Но больше всего мне хотелось в Смолокуровку.
Волшебство, мягко обволакивающее все вокруг мягким нежно-сиреневым полумраком, нисходит на землю неясными, будто снящимися тенями, бесплотно блуждающими по лабиринтам улиц и переулков. В его таинственном, пугающем сумеречном свете, дома, деревья, редкие прохожие видятся какими-то нереальными, зыбкими, призрачными. Чужой, непонятный мир. Мои торопливые шаги звучат в настороженной тишине.
Мне оставалось пройти не более полукилометра. Пронзительные переливы полицейского свистка прорезали сумеречную тишину. С боковой улицы послышался тяжелый топот ног. Дважды чей-то зычный голос прокричал: "Стой! Стой!" За кем-то гнались. "А, дьявол!" — Я лихорадочно ищу, куда бы мне исчезнуть. Пожалуй, сюда! Бросаюсь за коротенькую шпалеру кустов и буквально вжимаюсь в них. Если бы я мог, то, наверное, врос бы в землю.
Нарастающий топот погони обрушился на меня и смял все мои мысли. Я даже инстинктивно зажмурил глаза. Кто-то четкой скороговоркой бегущих ног протараторил мимо по мостовой. Затем дробный стук кованых каблуков прокатился по камням, казалось, чуть ли не через мою голову, больно ударила по мозгам заливистая трель свистка, кто-то еще раз крикнул: "Стой!"
Легонько, почти ласково и вместе с тем уверенно, как и подобает ее обладателю — человеку явно не из слабых — чья-то крепкая рука легла мне на плечо, и грубый, но подчеркнуто нежный голос проворковал у меня над ухом:
— А не пора ли нам пора...
Сердце мое вскинулось и упало, будто его окунули в кипяток. Осознать свое положение я смог лишь после того, как тот же голос вежливо и даже подобострастно осведомился: не соизволит ли СТР сменить неудобную позу и показать себя в полный рост? И откуда он взялся? Ведь никого рядом не было! Впрочем, я шел не оглядываясь. Может, сзади? Как бы там ни было, а встать пришлось.
— Вот и прекрасно!
Невысокий солдат (таким он казался из-за грозной ширины своих плеч) в вылинявшей — даже сейчас заметно — рубашке мерцал на меня из-под шлема тлеющими темным огнем глазами. За его приземистой фигурой маячила еще одна — видимо, напарника. Мы стояли нос к носу, и я хорошо рассмотрел эту рожу. Почти квадратная, с крутыми изгибами тяжелых скул, она была вся изрыта мелкими оспинами наподобие лунного лика. Резкие, суровые черты придавали ей каменную строгость. Перебитый в переносице и оттого несколько кривой нос, широкий, с властными складками в углах рот и массивный, вызывающий невольное уважение подбородок, как бы заранее предупреждающий о тщетности попыток сокрушить его — все это подавляло, однако, не отталкивало.
Между тем погоня удалилась на приличное расстояние и далекие силуэты бегущих людей четко вырисовывались на бледно-палевом фоне узкой полоски неба, видневшейся в конце улицы, в противоположном направлении от того места, где мы спрятали в кустах свой мотоцикл.
Стоящий позади "Рябого" ("Рябого" получилось как-то самой собой) оказался весьма экспансивной натурой и вел себя довольно беспокойно: то нетерпеливо перебирал ногами, точно сдерживаемая всадником лошадь, с досадой оглядывался на еще виднеющиеся фигуры преследователей, то укоризненно — "Что же ты?" — на свое занятое не тем начальство, несколько раз смешно раскрывал рот, порываясь выразить словами что-то важное, а может быть, просто набрать побольше воздуха, чтобы сорваться с места и лететь сломя голову вслед умчавшимся. Зато Рябого почему-то больше заинтересовала моя личность, чем эти бега-догоняшки, на которые, похоже, ему было в высшей степени наплевать. Не обращая внимания на пританцовывающего долговязого, он продолжал угрюмо разглядывать меня.
— Что молчишь? — вероятно, сделав для себя определенные выводы, наконец произнес Рябой. Это относилось, безусловно, ко мне, но верзила, до крайности истомленный бездельем и неопределенностью, принял вопрос на свой счет.
— А все же зря мы... Нам бы сразу, а? — изрек он.
Как ни странно, Рябой понял его с полуслова.
— Ты что, ослеп? Не узнал стражей? Нет уж, пусть они подлюки-ищейки сами гонят свою добычу, а мы... Мы служим другому Богу. И веруем...
Довести до конца свою мысль ему не дал ставший было совсем неслышным и теперь вновь заявивший о себе с прежней силой (теперь-то я знал, чей!) свисток. Он быстро приближался, и притихшая улица, казалось, сопереживающе вслушивалась в этот пробуждающий негодование призыв к охоте на Человека.
С того момента, как меня "поймали", прошло не более двух-трех минут. Чем руководствовался беглец, предпочтя обратный ход, понять было трудно. Просто порыв отчаяния — хоть куда, лишь бы бежать? Так или иначе, погоня возвращалась. У долговязого, словно у охотничьей собаки, аж ноздри раздулись. Мне тоже стало не по себе: неужели тот, ищущий путь к спасению, не понимает, что здесь ловушка? Ведь он сам гонит себя к роковой черте! А я ничем не могу ему помочь.
Топот нарастал. Полминуты назад бывшие расплывчатыми, очертания приближающихся людей стали хорошо различимыми и одежда одного из них — бегущего впереди — показалась мне знакомой. Кожаная куртка... Это был Пров! И я понял, почему он бежал в обратную сторону.
— Смотри! Что это? — ошарашено вскричал верзила.
Вопрос прозвучал излишне, потому что и я и Рябой изумились не менее долговязого. На наших глазах, будто в издевку над порядками, издревле установленными природой, начало твориться что-то невообразимое.
Возникнув сразу, в один момент, без каких-либо предварительных намеков на возможность своего появления, оно принялось кромсать и перекраивать мир по своему разумению. Для начала в ход пошла дальняя часть улицы, та, откуда возвращалась погоня. Словно гигантский невидимый нож, неслышно скользящий вдоль улицы, рассекал ее и, по мере приближения к нам, разрез этот все ширился до тех пор, пока улица окончательно не расслоилась, распавшись надвое. Всего доли секунды понадобились для того, чтобы все — и дома, и люди, и кусты, за которыми мы стояли — раздвоилось и стало жить каждое в своем обособленном пространстве. Получилось две совершенно одинаковых улицы: одна, изначальная, истинная и другая — вторичная, отслоившаяся от первой. Правда, расположились они на разных уровнях: улица-двойник чуть выше, как бы паря в полуметре над первой. Но особенно странно и дико было видеть, как трое бегущих, будто им стало более невмоготу умещаться в тесноте собственных тел, неожиданно, вопреки законам естества, вырвались из плена, вознеслись над ними, подобно душам, услышавшим глас Господней трубы, и, уже в таком размноженном состоянии, образовавшиеся близнецы, синхронно повторяясь в движениях, продолжали сумасшедшую гонку к неведомой финишной черте.
Раздвоенные находились уже совсем рядом, в каких-нибудь двадцати метрах, когда улица — я не сразу сообразил какая — внезапно дернулась, подалась чуть назад и, малость помедлив, поползла вбок, подальше от нас, одновременно поворачиваясь вокруг некоей оси, проходящей позади бегунов. Впечатление было такое, словно нас подхватило неведомым течением и, крутя, понесло прочь от родного берега. Тройки разъединились и стали расходиться в разные стороны, быстро увеличивая расстояние между собой. "Как стрелки часов после полудня", — подумал я.
Вращение улицы-фантома все ускорялось. Незримое колесо дьявольской карусели, видать, входило в раж. В какой-то миг я даже почувствовал легкое головокружение и инстинктивно ухватился за закатанный рукав Рябого, но тот, не оборачиваясь, зло двинул меня локтем и, высвободив руку, потянул с плеча автомат. Верзила, следуя завороженным взглядом за вывертами взбесившегося видения, медленно, как во сне, высоко задрал ногу и полез через кусты, да так и замер на полушаге. Наверное, тех троих столь быстрая утрата только что обретенных "братьев" тоже как-то сбила с толку; темп их бега сломался, пошел вразброд, понизился до еле слышимого бормотания и, пожалуй, сник бы вовсе, если бы не четкий выговор преследуемых ног, несмотря ни на что продолжающих свою страстную речь. Их обладатель, Пров, явно не испытывал желания останавливаться на достигнутом. Несколько обескураженные происходящим, "охотники" спохватились, что "дичь" может и уйти, и с прежним пылом бросились вдогонку за строптивым беглецом. И, как знать, чем бы все это закончилось, не вмешайся сюда еще одна темная сила. Именно так — темная, иначе и не назовешь.
