Василий Головачёв - Русская фантастика – 2017. Том 1 (сборник)
– Раньше запроса не было, – возразил я.
– Запроса не было? – с хрипотцой взвизгнул Протасов и тут же повторил уже утвердительно: – Запроса не было. А нормальный мыслитель должен думать и безо всякого запроса. И объяснять все возможные катастрофы, даже если их вероятность ничтожно мала.
Я кивал, соглашаясь, возражать было незачем. Безликий молчал, будто о чем-то задумавшись.
Сразу после обеда, даже не отдохнув, Протасов засобирался.
– У меня тут полный чемодан растопки для костра, оставляю, – он вынул из вездехода довольно внушительный кейс.
Безликий вдруг заявил:
– Погоди чуток, – он зашел в свою палатку, повозился там какое-то время, потом вышел с охотничьим ружьем вертикалкой и пальнул в олигарха. Тот, схватившись за грудь, издал натужный стон и упал на колени, после чего медленно повалился набок.
После катастрофы принцип «Подохни ты сегодня, а я завтра» у многих стал доминирующим в поступках. Я это уже наблюдал, поэтому не особо удивился. Сейчас со второго ствола безликий выстрелит в меня. Если попадет в голову, то я мгновенно умру. Если в грудь, то поначалу будет нестерпимая жгучая боль, при которой лучше не шевелиться, потом чувства угаснут, и я умру. Если попадет в живот… нет, в живот лучше не надо. Страх смерти у меня (как, впрочем, и у многих) за последние месяцы стал маленьким-малюсеньким, уступив место полнейшему всеобъемлющему равнодушию.
Выстрел добавил звон в ушах к моей притупившейся головной боли. Тело Протасова лежало в грязи. Безликий собирал свои вещи, разбирал палатку. Загрузил все в вездеход.
– Поеду еще выше, – сказал он, – если предложу поехать со мной, ты, наверное, откажешься?
– Да, я откажусь, – ответил я, и почему-то захотелось спросить: – Зачем ты прячешь лицо?
– Я и мое лицо – это не одно и то же.
Какое-то время вездеход дергался то взад то вперед, потом медленно развернулся и уехал по той же просеке.
Человек с умилением вспоминает о любви, проклинает злодеев-полководцев. Сам при первой же возможности ничтоже сумняшеся палит в другого человека. Мной овладела какая-то озлобленная ненависть, какое-то отчаянное злорадство. Сдохнем скоро все – так нам, сволочам, и надо. Я даже рад! Имя скрывает, лицо скрывает, трус несчастный. Небось и в городе натворил кучу подвигов. И вино наверняка ворованное. Убежденный пацифист!
Вспомнился дурацкий анонимный стишок, приписываемый почему-то Николаю Некрасову:
Когда бы мог я шар земной
Схватить озлобленной рукой,
Схватить, скомкать и бросить в ад,
Я был бы счастлив, был бы рад.
Скоро-скоро весь наш шар земной будет брошен в геенну огненную «озлобленной рукой».
В городе не все, конечно, жили как пауки в банке. Были и обратные примеры. Один торговец в сентябре бесплатно раздал всем желающим свой громадный продовольственный склад. Специально для этого сидел там все дни с утра до вечера. Причем, чтобы не было давки, сначала оповестил своих соседей, друзей и родню. Пришедшим говорил, чтобы звали к нему своих соседей/друзей/родню и так далее. Во время раздачи сам следил за порядком, когда два каких-то психа устроили крик и драку, обоих вытолкал взашей пустыми, не стал разбираться, кто виноват. А когда склад был уже пуст, спохватился, что себе так ничего и не оставил.
На «Хантере» я отвез труп олигарха до ближайшего разлома и, свалив в хлюпающую грязными ручейками расселину, забросал ослизшими комьями земли. Заодно на приборной панели глянул температуру воздуха – 29 градусов.
Вечером жара спала. Сильных толчков днем не было, временами чувствовалась лишь легкая дрожь, на которую уже не обращаешь внимания.
Кейс был битком забит всякими бумагами. Тут были: договор синдицированного целевого кредитования с Газпромбанком и ЮниКредит банком, лизинговые договоры на восемь седельных тягачей марки «КамАЗ», какой-то испещренный цифрами документ на немецком языке с логотипом банка Credit Suisse, контракт с Выксунским металлургическим заводом на поставку труб большого диаметра и еще куча других бумаг. Но в основном была наличность – более ста пачек пятитысячных купюр и несколько пачек тысячных, всего около семидесяти миллионов рублей, четыре пачки купюр в сто евро.
Я разорвал одну пачку и швырнул деньги вверх – салют устроил. Купюры разлетелись, кружась, во все стороны, попадали в грязь, в огонь, на тент, на истоптанный мох.
1 декабря
Безликий бы просто так не вернулся, значит, что-то произошло. Когда я увидел приближающийся вездеход, во мне будто затеплился маленький огонек. Неужели? Да нет, не может быть. Вездеход остановился, и безликий, не глуша мотор, выскочил из кабины и как полоумный восторженно заорал:
– Назад! Назад! Мы возвращаемся назад! Что я говорил! Я знал! Знал, что это будет! Вот, слушай, сегодня все утро передают.
По радио какой-то непрофессиональный диктор, запинаясь, говоря «э» и «ну» и делая большие паузы, передавал сообщение, что Земля согласно наблюдениям отдаляется от Солнца и возвращается на свою орбиту, понадобится около трех недель наблюдений, чтобы сделать окончательные выводы. Я как будто в отупелом оцепенении смотрел вокруг: на пни, торчащие из мха и черничника, на завалы деревьев в отдалении, на низенький тентовый навес, натянутый на вколоченных кольях, на изуродованный толчками, перерезанный оврагами лес, видимый за кромкой слуды, на покрытую порванным целлофаном кучу дров, и вдруг слезы хлынули ручьями, и я заревел как белуга. Три месяца какого-то бреда. Каждую ночь снится спокойная прежняя жизнь, будто ты дома чем-то занимаешься или на работе. Просыпаешься и думаешь: зачем ты проснулся?
Теперь понятно, почему уже вторые сутки ночи холодные. Причем холод не ослабел и сегодня утром, а даже, наоборот, усилился.
– Чего ревешь? Собирайся, поехали.
Я оставил палатку и вообще много чего оставил, оделся потеплей, взял только еду и самое нужное. «Хантер» тоже оставил, потом приду и заберу.
По дороге начались чудеса. Одна снежинка упала на капот, потом вторая на торпеду через разбитое стекло. Затем снег повалил хлопьями. Когда спустились километров на двадцать ниже по Суронде, увидели, что вокруг лежат уже довольно приличные сугробы.
Приехали к заброшенной деревне. Она была уже давно нежилая, половина изб полуразваленные, если какая изба выглядела прилично, то, скорее всего, люди приезжали и жили в ней летом во время отпусков. У одной из таких изб остановились. Широкий пятистенок на высоком подклете с перерубом посреди, традиционный фальш-балкон на бревенчатом фронтоне, крыша увенчана спереди слегка обветшавшей фигурой коня. А главное, изба показалась мне до боли знакомой, но я никак не мог вспомнить, где ее видел. Зашли внутрь. Заурядный современный интерьер. В дороге мы основательно продрогли и первым делом решили протопить печь, благо дымоход оказался исправным. Через какое-то время стало тепло, потом вдруг нестерпимо жарко, я не мог понять, с чего вдруг такая жарища, и…
…И я проснулся. Проснулся именно от жарищи. До обращенной к востоку стенки палатки дотронуться было нельзя.
Утро выдалось жарким и ясным. Огромный белый солнечный диск взошел над воздевшим к пустому небу свои несчастные обломанные руки лесом. Весна как румянец на щеках чахоточного вступала в свои права, зелени в лесу стало заметно больше. Голубизну неба портила черная полоса копоти по всему горизонту, причем на западе она была толще и чернее, значит, там работали вулканы.
Через минуту пребывания на солнце лицо стало гореть, как после трехчасового загара на южном пляже. Надо будет копать землянку.
К обеду нагнало туч, единственное спасение от агрессивных лучей. Но жара не спала.
Сегодня еще один интересный товарищ посетил мое пристанище. Тоже поднимается вверх по реке, пешком. Светло-голубой джинсовый костюм, растрепанные волосы, жидкая бороденка. Оружия нет, но рюкзак довольно внушительный. Ни противогаза, ни респиратора, нос ватой заткнул, а чтоб не выпала, закрепил бинтом, обмотав его вокруг головы. Вата покраснела, видимо, кровь идет носом. Кроме того, человека временами сотрясал тяжелый грудной кашель.
Он остановился «передохнуть часика на три». Не сказать, чтобы очень сильно смутился, увидев разбросанные повсюду деньги. Я предложил ему отобедать – не отказался. После еды пришелец промыл в воде окровавленные куски ваты и бинты (в рюкзаке у него оказался целый целлофановый пакет использованной ваты) и разложил их, розоватые, на бревне просушиться.
Обескураживало то, что с лица человека не сходила тихая умиротворенная улыбка. Именно так, наверное, улыбаются люди, достигшие просветления. Уловив мой недоуменный взгляд, он счел нужным объясниться.
– В благословенное время живем. Ничто не вечно, и созданное когда-то будет когда-то разрушено, – из-за улыбки непонятно было, серьезно он говорит или иронизирует.
