Роман Злотников - Мерило истины
Однако уснуть у него все равно не получилось.
* * *По пути от каптерки к казарме рядовой Саня Гусев принялся насвистывать. Разговор с товарищами по призыву победоносного его настроения не испортил. «Не свисти — денег не будет», — вспомнил он старинную присказку и усмехнулся сам себе.
«Это если клювом щелкать, денег не будет, — мысленно обратился он к недавним своим собеседникам. — А свист тут совершенно ни при чем. Прижухли, авторитетные чувачки? Ну ладно, нравится вам без бабла сидеть, сидите. А Саня Гусев — парень фартовый, он все равно свое возьмет. С Командором уговор был? Был. Вот пусть и башляет, если подписался. Бородуля, правда, перекрылся невовремя, забздел от всего происходящего, Арбатову коньячка отнес, типа заболел… Но мы и без Бородули обойдемся. Главное — уговор-то в силе, его никто не отменял…»
В голове Гуся плясала водка, расцвечивая унылые казенные стены в самые радужные цвета. Предприятие, которое он собирался осуществить, представлялось ему совсем плевым делом.
У двери в казарму он остановился, подумав, что напоминать об уговоре салаге лично — ниже его достоинства.
— Слышь! — сказал Саня дневальному. — Вызови Каверина мне. Скажи ему: «Гусь за должком пришел», он поймет. Ясно? Кру-угом — и выполнять боевую задачу!
Только когда посланец скрылся в казарме, Гусь сообразил, что про «должок» он сморозил зря. Поаккуратнее надо было: духи-то, накрученные сегодняшним выступлением Гуманоида, еще опять бузить возьмутся…
«Ладно, — успокоил себя рядовой Гусев. — Командор не дурак. Понимает, что к чему. Куда ситуация переломилась, и с кем теперь дружить выгоднее…»
Как раз в этом Гусь не ошибался.
Глава 3
Казарма все никак не могла угомониться. Шепотки, приглушенный бубнеж волнами гуляли по койкам, покачивали на тех койках торчащие стриженые головы… время от времени всплескивали прорывавшимися восклицаниями и даже смехом. Рядовой Александр Вениаминович Каверин в общем обсуждении сегодняшнего происшествия не участвовал. К нему никто не обращался, и он желания заговорить с кем-нибудь не испытывал, хотя и находился почти в самом центре многоголосого шума. Почти — потому что тон нескончаемым разговорам задавал Игорь Двуха, чья койка располагалась рядом с койкой Командора.
«Растрепался опять, смотри-ка, — уставившись в темень потолка бессонными глазами, ворчал про себя Командор. — И остальные прямо в рот ему заглядывают… Конечно: Гуманоид Игорька вниманием своим облагодетельствовал. А Гуманоид-то у нас теперь…»
— Мировой чувак, Гуманоид! — восторженным шепотом вещал кто-то из темноты, — с такой-то силой и с такими мозгами мог бы враз весь свой призыв нагнуть, нас, то есть… И к старшакам прибиться с первого же дня. Они б с ним считались, а он бы покудова присматривался, как и их самих нагибать начать. Там, глядишь, через пару месяцев и шакалами командовал бы. А что? Мог бы, да! А он вона — по другому пути пошел. Вообще против всех. Зато по совести и за справедливость…
«Все нормально, — думал Командор, слушая. — Все как и должно быть. Слыл Гуманоид, который не такой как все, выскочкой и дурачком, а теперь настоящий народный герой. Обожаемый. А все почему? Да потому что от ответственности их освободил. Не только их, и старшаков тоже, всех. На себя одного всю тяжесть решения и исполнения взвалил. Грянула бы сегодня на той спортплощадке большая драка, в которой эти говоруны огребли бы по полной. Дважды. Сперва во время драки, а потом от шакалов… Наверное, и деды сейчас сидят так же, затылки скребут: „мировой чувак, что ж мы раньше-то не замечали…“ Это ж прямо воплощение вековечной мечты народной получается: ба-бах и явился… бог из машины. И все сам разрулил. И ни крови, ни пота проливать не надо… Стадо. Одно слово — стадо…»
Сам Командор, помимо возвышающего его над прочими горького торжества (мол, он-то понимает и видит то, чего не понимают и не видят остальные), испытывал еще и тоску неуютного одиночества. Никто не обращал на него никакого внимания, точно его и не было здесь. Впрочем, не сам ли он к этому стремился? С тех пор как развалилась «банда», Командор ни с кем из своего призыва сходиться не стал. Да и с кем сходиться-то? Быдло, колхозники… Предпринял, правда, попытку завязать отношения с Дроном, как с наиболее авторитетным из новобранцев, но… вовремя догадался, что такое положение сулит больше проблем, чем преимуществ. Лучше уж быть одному, спокойнее. И вот теперь, когда произошедшее на старой спортплощадке вдруг сплотило разрозненные компашки в одну группу единомышленников (пусть, скорее всего, и временно), он ощутил, что эта его сознательная обособленность малость того… тяготит. Да еще появилось неясное зудящее чувство, будто он свою «банду»… не то чтобы предал… а слишком легко от нее отступился. Чувство потери чего-то важного крепло в Командоре.
«А вообще, не ту стратегию я выбрал, — размышлял рядовой Александр Вениаминович Каверин, пытаясь приглушить незваное это чувство. — Переоценил свои силы. Не землячество надо было устраивать, а со старшими пытаться законтачиться. Ну, ничего, все еще не поздно исправить. Эти придурки легковоспламеняемые пошумят и заглохнут. Гуманоида, конечно, уберут из части. И скоро все вернется на круги своя… А мы пока… С Бородулей ведь договорился: отстегивать в оплату за „особое отношение“? Договорился. Правда, старший лейтенант Бородин, как только запахло жареным, быстренько заболел, но это дела не меняет. Наличка через кого будет идти? Через старшаков, это особо обсуждалось. А они откат будут брать? Естественно. Не идиоты же, выгоду упускать. Вот размер откатов можно и увеличить. Тем самым раз и навсегда приобретя расположение старших. Вот тогда и появится у Командора новая „банда“, куда могущественней неудавшейся первой…»
Привычные с детства слова «наличка» и «откат» успокоили Командора. «Надо найти способ к дедам подъехать, — прикидывал он. — Так, чтобы понятно было — не подмазываюсь я, а просто договор соблюдаю… А то вдруг они сами поопасятся напоминать. Бородуля слился, а в расположении вон что творится — обычную-то дань старшакам стремно собирать…»
В этот-то момент на «взлетке» рядом с койкой Командора и появился дневальный.
— Каверин! — услышал Командор. — Давай, на выход, в коридор. С тобой Гусь насчет должка побеседовать хочет…
* * *Рядовой Мансур Разоев поднялся с койки, и панцирная сетка ее в этот раз почему-то не скрипнула. Лампочка под потолком палаты не горела, но с плаца через окна втыкался в серую полутьму резкий желтый фонарный свет. Мансур посмотрел на Сомика — Женя спал спокойно и ровно. И улыбался во сне.
Мансур, не спуская с Сомика глаз, быстро и бесшумно добрался до двери. Открыл ее, чуть приподнимая за ручку. Дверные петли, как и коечная сетка, послушно поддались ловким движениям Разоева, не скрипнули.
Мансур остановился на пороге, вытянув шею, оглядел коридор. Тихо было в помещении санчасти, только со второго этажа булькали какие-то непонятные звуки. Разоев направился на второй этаж. Двигался он как-то особенно, порывисто, но быстро и тихо. Словно большой хищный зверь, пробирающийся к добыче.
Дверь в кабинет капитана Арбатова оказалась приоткрытой. Через узкую щель текло в коридор мучительно-заунывное пение: «Я теперь скупее стал в желанья-а-ах…» Перед этой дверью Мансур опустился на корточки и очень осторожно заглянул в щель. Вероятно, то, что он увидел в кабинете, его полностью удовлетворило. Он приподнял верхнюю губу, обнажив зубы, и, чуть отстранившись, плотнее прикрыл дверь. Пение стало тише.
Миновав кабинет Арбатова, рядовой Разоев остановился у двери с табличкой: «Процедурная». Медленно, но сильно надавил на дверную ручку. Дверь не открылась. Оскал погас на лице Мансура. Тронув замочную скважину на ручке ногтем мизинца, он на мгновение задумался. Потом, навалившись на дверь всей тяжестью огромного своего тела, напрягся, выпятив нижнюю челюсть. Дверь упруго затрещала, но выдержала. Разоев отступил на шаг, сжимая кулаки, зарыскал глазами по полутемному пустому коридору. Взгляд его остановился на висевшем на стене цветочном горшке в проволочной оплетке. Мансур скользнул к горшку.
Спустя минуту он вернулся к двери процедурки, на ходу выпрямляя пальцами недлинный кусок проволоки… С нехитрым замком Мансур провозился недолго. Буквально через несколько секунд дверь с табличкой «Процедурная» открылась.
Здесь так же, как и в единственной палате санчасти, было довольно светло, несмотря на выключенное электричество — свет фонарей с плаца доставал и сюда. На жестком топчане, укрытый до горла простыней, лежал с закрытыми глазами Олег Гай Трегрей.
Разоев простоял неподвижно не менее двух минут, глядя на Олега, слушая его дыхание. Тронувшись, наконец, с места, Мансур подошел к стеллажу у стены, что-то прикидывая, провел пальцами по стеклянным створкам. Створки сдерживал маленький навесной замок. С ним Мансур не стал церемониться — сжал его одной рукой (замок полностью утонул в исполинском его кулаке) и чуть крутанул. Глухо треснуло, и створки начали было расходиться, но Мансур удержал их. Замок со сломанной дужкой он положил на верх стеллажа. Осторожно, чтоб не скрипели, развел стеклянные створки, и некоторое время, тихо позвякивая пузырьками, копался на полках стеллажа.
