Олли Вингет - #После Огня
Одурманенные травяной настойкой, больные мирно спали в своих кроватях, не подозревая, что лазарет отрезан от всего города разбушевавшимся ветром. Юли потопталась у дверей, надеясь услышать шаги возвращающейся Феты, и побрела по коридору, радуясь, что все обитатели лечебницы успокоены драгоценным отваром и видят сейчас мирные сны.
Проходя мимо плотно запертой двери одиночной палаты, Юли вздрогнула, вспомнив, что травяная настойка могла усыпить всех, кроме Крылатого. Девушка бросила взгляд на свои руки – яркие отметины пальцев Лина наливались синевой – и поспешила к себе.
* * *Лин слышал, как дверь лазарета распахнулась. Ветер устрашающе завыл. В Братстве всегда боялись пыльных бурь. Они слепят глаза, песок забивается в оперение, делая крылья неподъемными, и угодивший в такой капкан Крылатый невольно оказывается на земле, где стремительные потоки ветра подхватывают его и швыряют на самые острые камни.
Но и защищенный стенами лечебницы, Лин не чувствовал себя в безопасности. Ветер выл снаружи, песок медленно сыпался на пол. У окна уже скопилась приличная куча. На языке привычно горчило, сколько ни прикрывай лицо платком. Зола пробивалась сквозь ткань, оседала на коже, свербила в горле. Лин закрывал глаза, ему казалось, что он находится где-то в пустыне. Лежит на песчаном холме. Пепел медленно сыпется на него сверху, и под тяжестью его Лин все глубже погружается в рыхлый плен.
Крылатый заставил себя очнуться, открыл глаза и даже приподнялся над подушками. Но дышать от этого легче не стало. Горечь песка, что нанес в палату разыгравшийся ветер, наполнила воздух и проникла в воспаленное горло. Удушье накатывало волнами, и каждый следующий приступ длился дольше предыдущего, так что Лину было все труднее делать даже глоток воздуха.
Лина начало подводить зрение. Алиса ему больше не чудилась, но теперь Крылатому казалось, что из дальнего угла палаты на него смотрит высокая женщина в изумрудном платье. Она не говорила ни слова. Просто смотрела на него, не мигая и не дыша.
Из-за этого пристального взгляда Лин не мог найти себе места. Нога пульсировала болью, в груди клокотало, а во рту все чаще появлялся металлический привкус – привкус крови.
Лин потянулся к пиале, желая попить воды. Но она оказалась пуста. Крылатый мог поклясться, что услышал злобный смешок из угла, где виднелась женская фигура.
– Старая ведьма! – прошипел он, откидываясь на подушки.
Без воды и сил, корчащийся от удушья и боли в ноге, Крылатый остался совершенно беспомощным. Фета наказала ему хорошенько подумать и сделала все, чтобы решение его оказалось правильным.
Лину было жаль девчонку. Он толком и не понял, зачем ей понадобились медальоны. Но мысль, что старый Вожак приносил сюда все новые и новые амулеты, врал и предавал Братьев, говоря им о чести и долге многие годы, лишала Лина способности к сопереживанию.
Когда он увидел на шее девчонки тонкий шнурок со знакомым кругляшком медальона, Крылатый потерял голову. Он со стыдом вспоминал, как схватил бедную девочку, стремясь сделать ей больно, отомстить за содеянное Томасом. Он что-то кричал, тряс ее, был готов ударить кудрявой головой о стену, лишь бы она наконец поняла, что натворил ее отец. Что все они наделали.
Лин чувствовал свою правоту до той минуты, когда представил, как посмотрела бы на него Алиса, зайди она тогда в палату. Взбешенный Крылатый, который трясет, схватив за руки, полуголую девчонку. Нет, такого бы Алиса не приняла. Даже все оставшиеся медальоны не стоили бы ее осуждающего взгляда.
И теперь Лину было стыдно. Если бы мог, он бы пошел и извинился перед девчонкой. Он бы ей объяснил, как тяжело дается каждому из Братьев право носить на теле деревянную пластинку. Какую боль приносит трансформация, сколько правил должен исполнять Крылатый, как часто каждому их них приходится рисковать собственной жизнью и подвергать риску жизни товарищей. И как невыносимо было увидеть священный амулет на груди ничего не понимающей девочки, сбивчиво рассказывающей ему глупую историю своей никчемной жизни в палате лазарета. На груди человека, не знающего ничего ни о крыльях, ни о полете.
Но время было упущено. Лин плохо помнил, что случилось после того, как Фета, вдруг преобразившаяся, откинула его к стене одним-единственным властным взмахом руки. Кажется, он отпустил девчонку, и та упала у его кровати. Кажется, Фета унесла ее так, словно бы девочка совсем ничего не весила. Наутро Лин увидел только разорванную рубашку Юли, что так и осталась валяться на полу. Рубашку до сих пор никто не забрал, и Крылатый болезненно морщился каждый раз, когда взгляд на нее натыкался.
Он закашлялся, переворачиваясь на бок. Пить хотелось все сильнее. Еще немного, и он бы взвыл, умоляя старую ведьму принести ему глоток воды в обмен на вечное молчание. К тому же вечность в его случае стоила до смешного мало. Как раз одну чашку горчащей воды.
Но в коридоре не было слышно шагов. Даже соседние палаты, из которых нет-нет, да раздавался кашель и хрипы, забылись в обморочном молчании. Окутанный дурманом лазарет словно вымер.
– Даже тут не повезло, – ухмыльнулся Лин, облизывая сухие губы.
Время шло, медленно переливаясь из одной чаши незримых весов в другую. Крылатый то засыпал, то, вздрагивая, просыпался. Ему чудилось, как заботливые руки подносят к его губам пиалу с прохладной водой. Так было много ночей подряд. Хрупкая Юли поддерживала его во тьме удушья. Но сейчас ее не было рядом. Лихорадка же словно поджидала все это время, когда юная сиделка оставит его в одиночестве.
Лин чувствовал, как стремительно подчиняет себе его тело отступившая было болезнь. Еще вчера днем он слушал удивленно-радостные восклицания Братьев, мол, вот как хорошо держится их Вожак. Авось станет первым, кто выйдет из лазарета своими ногами, дайте только перелому зажить.
Он и правда чувствовал себя на удивление сносно все последние дни. Кашель сжимал грудь, но давал дышать. Кровь шла изо рта во время приступов, но останавливалась. Обязательно останавливалась. Лин объяснял это все своей исключительной крепостью, мифической силой крыльев, надежно спрятанных в теле.
Но теперь, когда юная сиделка покинула его, он вдруг почувствовал, что последняя преграда между ним и грядущим концом рухнула. Исчезла. Испарилась, уничтоженная его собственными руками прошлой ночью.
– Эй, кто-нибудь! – закричал наконец Крылатый, свешиваясь с кровати.
От громкого крика горло перехватило судорогой. Он набрал воздуха в ноющие легкие, желая крикнуть еще раз. Но с губ сорвался лишь хриплый стон, а следом за ним хлынула кровь. Она залила край простыни, потекла вниз на пол, и Лин с ужасом наблюдал, как образуется алая лужа у ножек кровати. Он не мог отвести глаза, подняться, позвать на помощь. Он просто смотрел, как из его рта вытекает сама жизнь.
В груди хрипело и булькало, голова кружилась, тело перестало слушаться. Он уже не видел ничего вокруг, не пробовал вдохнуть хотя бы немного воздуха – просто ждал, когда сознание милостиво покинет его, силясь не упасть до этого мгновения лицом в лужу собственной крови на полу.
Стены одиночной палаты принялись сближаться, давя на Крылатого, стискивая его, сжимая, ломая грудинные ребра. За окном тянул свою песню ветер, а пыль, нанесенная им сквозь ставни, медленно оседала в кровавую лужу.
Руки, на которые Лин опирался, еще поддерживая свое тело, ослабели, и он начал медленно сползать вниз, в самый омут, не чувствуя ничего – ни кашля, разрывающего его изнутри, ни удушья, почти лишившего его жизни, ни вкуса крови, что заполнила рот.
* * *Юли не находила себе места. Она то металась от одной стены своего закутка к другому, то всматривалась в окно, за которым было видно лишь пылевые наносы да то, как порывы бешеного ветра расшвыривают песок и пепел. В коридор из палат лазарета неслись слабые хрипы, легкие стоны с редким кашлем. Весь мир отдался дурманному сну.
Юли и рада была бы сейчас вместе со всеми мирно спать и видеть спокойные сны, но вместо этого девушка снова и снова подходила к окну. Бабушки видно не было.
Не было и высокой женщины в изумрудном платье. Юли не позволяла себе задуматься, что же она увидела, замерев в коридоре, – она гнала эти мысли, точно зная, что сойдет с ума, если в них погрузится.
«Бабушка ушла за помощью, – беззвучно твердила Юли. – Бабушка ушла за помощью, а мне просто что-то почудилось. Ерунда. Ерунда».
Но уверенности в этом у нее оставалось все меньше.
Девушка присела было почитать, но буквы расплывались, стоило только опустить на них взгляд. Ей больше не хотелось ни пить, ни есть. По рукам то и дело пробегали мурашки. Что-то сгущалось в воздухе. Что-то тревожное и всеобъемлющее. Больше пыльной бури за окном, больше ярости Лина вчерашней ночью, почти такое же большое, как таинственная женщина в изумрудном, которой вдруг стала Фета, ступающая за порог.
