Евгений Кривенко - В землях Заката
Но как добраться до футляра? Руки связаны, а собеседник не спускает глаз. В ответ на движение Варламова он извлёк из балахона парализатор, серебристый стержень уткнулся в бок. Страж наготове, одет в чёрное — значит, служит сейчас Тёмной Воинственности.
Только спокойно! Что сделал бы на его месте Сирин?.. Может быть, тот трюк с портсигаром? Шериф попался на него, вдруг клюнет и этот? И хотя надежды было мало, Варламов решается.
«Мудрый солдат знает, как носить оружие, даже если нет оружия».
Хотя зубы едва не стучат, а внутри всё сжимается в комок, он по возможности беззаботно говорит:
— Я подумал и решил, что всё открою. Мне от этой тайны проку нет, а ваши предложения соблазнительны. Только скажу не вам, а самому магистру.
Человек медлит, а затем кивает. На лице мелькает тень удовлетворения: похоже, не сомневался в ответе Варламова.
Самомнение нас губит, вспоминает Евгений чьи-то слова.
— Это разумно, — отвечает он. — После приношения расскажете ему наедине.
— А пока развяжите мне хотя бы руки, — просит Варламов. — Они страшно затекли. Мне надо размять их, чтобы не опозориться во время ритуала. В конце концов, у вас есть парализатор, да и друзья рядом.
Служитель Трехликого некоторое время думает, и опять становится похожим на кота. Коту скучно, игра с мышкой продолжалась слишком недолго.
— Тут понадобятся не руки, а нечто иное, — говорит он с циничной усмешкой. — Но вы правы, кровообращение необходимо восстановить. Я развяжу руки, а потом подождём, пока закончится восхваление Лилит. Тогда вас подведут к алтарю. Время доверять вам полностью ещё не пришло.
Он встаёт, скрывается за спиной Варламова, и тот ощущает на запястьях холодные ловкие пальцы. Руки освобождаются, хотя поясница и ноги по-прежнему привязаны. Евгений расправляет затёкшие руки и делает ими несколько движений.
В церкви теперь мёртвая тишина, красные фигуры неподвижны. Варламов напрягается, наступает самая ответственная минута. Теперь всё зависит от того, сколько знают о нём поклонники Трехликого. Если изучили привычки, то всё пропало!
— Можно я закурю? — спрашивает он как можно естественнее. — Это меня успокаивает.
Человек в балахоне внимательно глядит на Варламова, и у того замирает сердце. Наверное, никогда в жизни не испытывал такого страха: если страж что-то заподозрил…
Но собеседник вдруг улыбается. Это третья улыбка, которую видит у него Варламов, и она нравится ему ещё меньше, чем первые две — холодная и презрительная.
— Сейчас не самое подходящее время, — говорит он. — Но Лики снисходительны к людским слабостям. Курите.
Варламов достаёт из нагрудного кармана футляр. Внутри лежат три белые трубочки — со стороны легко принять за сигареты. Возможно, их специально так сделали. Во всяком случае, собеседник смотрит без интереса, хотя парализатор не убирает.
Сдерживая дрожь в руках, Варламов берётся за первую — ту, что после пустого гнезда и суёт в рот. Чуть не ляская зубами о холодный металл, закрывает футляр и кладёт обратно в карман. Лишь бы не перепутал цилиндрики!
— Огоньку не найдётся? — Он непринуждённо склоняется к служителю Терхликого.
Пожав плечами, тот перекладывает парализатор в левую руку. Правой достаёт зажигалку, высекает язычок пламени и подносит Варламову. Тот ощущает горький аромат, похожий на запах ладана.
А в следующий миг ударяет кулаком в бледный подбородок, торчащий из-под капюшона…
Варламов бьёт в отчаянии, зная, что времени для второго удара не будет. Бьёт во вспышке безумия, как в детстве, когда насела орущая шпана и надо было держаться, пока не придёт помощь, иначе забьют насмерть. Бьёт изо всей силы, накопленной за месяцы таскания тяжестей на складе.
Зажигалка и парализатор летят на пол. Служитель Трехликого ещё падает вместе со стулом, а Варламов выхватывает изо рта трубку и, сильно нажав на концы, швыряет к алтарю. Пальцы не чувствуют укола (видимо, здесь нет антидота), и Евгений закрывает уши ладонями, сознавая, что всё равно окажется в радиусе поражения.
К его ужасу, некоторое время ничего не происходит. Несколько красных фигур оборачивается, а собеседник Варламова, грянувшись о пол, стонет, но уже приподнимается с перекошенным от злобы лицом.
И тут «пищалка», как её про себя окрестил Варламов, сработала! Словно невидимый великан хватает его одной рукой за горло, выдавив слёзы из глаз, а другой с неимоверной грубостью проходится по всему телу.
От дикой щекотки Варламов заходится не то в смехе, не то в рыдании. Тело бьётся в судорогах и, если бы не путы, скатился бы на пол. Сквозь льющиеся слёзы видит, как падают в корчах красные фигуры, как шатается и отступает под укрытие занавеса высокая тень. Лишь Джанет остаётся неподвижной на чёрном алтаре. Какофония жуткого смеха оглашает храм, словно сами Три лика явились, чтобы посмеяться над поклонниками…
Варламов изнемогает. На щеках уже не слёзы — это воды чёрной реки подступают к глазам. Оставшийся в сознании островок здравомыслия молит, чтобы они сомкнулись над ним и укрыли от адского смеха, размывающего мир.
И темнота поглощает его…
Он пиходит в себя от холода на щеке и открывает глаза.
Перед ними колышутся белые чаши цветов на высоких стеблях, и сердце Варламова ноет, где-то уже видел их. Цветы растут среди бледно-зелёной травы, щекой в ней и лежит Варламов. За травой маячит тёмная гладь.
— Ну что, Евгений? — слышит он знакомый голос. — Как американская жизнь?
Варламов скашивает глаза — голову не в силах поднять — и видит Сирина. Тот в камуфляже, сидит на берегу и покусывает травинку.
— Хреново, — вяло отзывается Варламов. Но вдруг соображает и вскидывается: — Я что, тоже умер?
— Пока нет, — хмыкает Сирин. — Но вполне можешь. Если быстро не свалишь отсюда, то возвращаться будет просто некуда. Пока здесь ловишь кайф, твоё бренное тело разорвут на кусочки.
— Ты вроде был в другом месте, — вспоминает Варламов. — Когда говорили по телефону.
Сирин вздыхает:
— Попы это мытарствами называют. Вот не думал, что в чём-то правы окажутся. Хотя всё равно много наврали.
— Послушай… — начинает было Варламов, но Сирин глядит на него с такой тоской, что сразу умолкает.
— Слушай, Евгений! Я что, неясно выразился? Вали обратно. Рано тебе сюда, понимаешь. Не думай, что тут тишь да божья благодать. Здесь… — По лицу Сирина проходит судорога, и он закрывает рот.
Белый цветок покачивается перед Варламовым, и того пронзает ледяной озноб: вспоминает белое лицо Джанет.
— Ты прав, — с трудом говорит он. — Но как?..
И умолкает.
Белые цветы кружатся в вихре. Тошнота скручивает тело. Варламов чувствует, что падает сквозь пустоту, и едва не захлёбывается от нестерпимой горечи, его выворачивает наизнанку…
Наконец он смог опереться на трясущиеся руки и приподнять голову от лужи блевотины. Перед глазами плыло, а в череп будто колотили кувалдой: Бум! Бум!..
Варламов попытался сесть, но не смог, а желудок снова вывернуло, на этот раз всухую. Когда перестало рвать, Евгений ощупал себя и понял, что лежит на полу вместе со стулом — видимо, в корчах оторвал от пола. Встал на четвереньки и, обламывая ногти, развязал узел за поясницей. Несколько раз сознание меркло и приходилось делать передышку, а одежда насквозь промокла от пота. К счастью, с ногами оказалось легче: лёг на бок и, ослабив узлы, стащил верёвку по ножкам стула вниз.
Наконец освободился от стула и, ещё сидя на полу, поглядел вокруг. Его страж скрючился рядом: из оскаленного рта выползала пена, рядом лежал парализатор. Варламов долго соображал (думать можно было только в промежутках между ударами кувалды), потом взял парализатор и, цепляясь за опрокинутый стул, попытался встать.
Это удалось наполовину: стоило поднять голову чуть выше, и удары кувалды становились нестерпимы. Согнувшись и хватая ртом горький воздух, Варламов заковылял вперёд, где на алтаре лежала Джанет. К счастью, в церкви стояли скамьи, и можно было придерживаться за спинки.
Несколько раз он спотыкался о тела, но наконец добрался до чёрного ложа. Снова постоял в тупом недоумении: что делать дальше? Лицо Джанет было бледно, колыхалось перед глазами Варламова, но всё равно выглядело прекрасным.
Удары кувалдой чуть стихли, и стало возможно выпрямиться. Варламов выронил парализатор, просунул руки под тело Джанет и, опрокидывая горящие свечи, стащил с ложа. Боялся, что не удержит её, но даже не заметил тяжести.
Он был ещё как в бреду: красное и чёрное плыло перед глазами, тёмные фигуры тянули скрюченные руки, грозные тени таились в углах.
Варламов застонал, но пошёл к двери и вдруг почувствовал, что дойдёт. Ничто не заставит его выпустить из рук Джанет.
Всё же у выхода пришлось пристроить её на скамью. Варламов долго отодвигал стальные засовы, пока в помещение не хлынул сырой ночной воздух. Тогда Евгений снова поднял Джанет и вынес наружу.
