Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле
— «Граф Монте-Кристо». Сочинение господина Дюма... И вас устраивает это чтение?
Володя густо покраснел.
— Простите, попалась под руки. К тому же я не слишком увлекаюсь художественной литературой.
— Чем же вы увлекаетесь, молодой человек?
— Интегральным и дифференциальным исчислением, товарищ генерал.
— Скажите на милость! — развел руками Трифонов. — Тогда тем более непростительно. Запомните, что за свою жизнь человек в состоянии одолеть от трех до пяти тысяч томов. Только редкие индивиды перешагивают это число. А жизнь человеческая ох как коротка! Так что читать подобное второй раз — это обкрадывать самого себя, мой друг. Хватило бы и одного чтения, состоявшегося в детские годы.
Костров спокойно ответил:
— А если в детские годы оно не состоялось?
Главный терапевт снял пенсне и продолжал рассматривать своего собеседника уже... невооруженными глазами.
— То есть как это не состоялось? Ерунда. Что же вы тогда делали в детстве?
— Тушил зажигалки во время налетов на город, стоял в очередях за хлебом по карточкам, на заводе после школьных уроков работал.
— Гм... — протянул Трифонов, — это, между прочим, весьма вероятный вариант и оправдывающий подобную неразборчивость в чтении.
— А потом еще и моя система заставила взять в руки «графа», — улыбнулся Володя,— у меня Алька, сынишка, в третий класс ходит. Часто спрашивает про какую-либо книгу: хорошая или нет? А у меня обычай — прежде чем сам не прочту, никогда сыну не скажу — читай.
— Хорошая система, — дружелюбно произнес Трифонов. — Да вы садитесь. Стоять устанете, и опять на центрифугу не возьмут. — И сам сел на стул. — Ну-с, а теперь рассказывайте, как все это произошло.
Подробный рассказ Кострова о последней неудачной тренировке на центрифуге он выслушал с пристрастием, часто прерывал вопросами. Потом проворчал в седые пышные усы:
— Экстрасистола, экстрасистола... Любят у нас иногда разбрасываться терминами по поводу и без оного. Смотрел я все ваши показания и анализы. Организм крепкий, без изъянов. А представители вашей космической медицины на своем пытаются настаивать.
— Так и я об этом говорю, — подхватил приободрившийся Володя. — Что такое наша космическая медицина? Это же еще дитя без глаз.
Седая голова главного терапевта вскинулась, и он неодобрительно буркнул:
— Не согласен. Майор... Вы сейчас человек, на космическую медицину обиженный, — заговорил он вразумляюще, — а стало быть, и не объективный. Это дитя, и с глазами, дорогой мой, и без рахита. На своих ногах оно уже далеко ушло от колыбели. Но что поделаешь, когда рождается новое, возможны и отклонения от правильного пути, и оплошности некоторые. Надо их поправлять спокойно и терпеливо. Я как-то, не столь давно, спорил с одним из представителей вашей молодой науки. Человек способный, над кандидатской диссертацией работает. Так он пытался утверждать, что человеческий организм нельзя тренировать для перенесения нагрузок, а можно, мол, только выяснить его возможности к этому. А что такое «нельзя тренировать»? Если этот тезис распространить на вас, то вас и близко нельзя подпускать к центрифуге.
— Вы шутите? — затаив дыхание, спросил Костров.
— Вышел уже из этого возраста, — мрачно посмотрел на него Трифонов, — что-то в последнее время не получается с юмором. Серьезно говорю. Носители этой теории считают, что если человек однажды не выдержал в сурдокамере высокой температуры, значит, так будет всегда. Сорвался на вестибулярных пробах — ищи место в легкомоторной авиации. Я от этой отцветающей теории весьма и весьма далек. А поэтому считаю, что с вами попросту надо возобновить тренировки на центрифуге, но осторожно относиться к перегрузкам, потихонечку их вводить, а не так, как это вы попросили сделать на последней тренировке.
— Значит, вы скажете, что я снова должен быть допущен к занятиям в отряде? — восторженно спросил Костров.
У генерала дрогнули седые усы.
— Ну конечно же, скажу. Иначе кто за вас в космос полетит, молодой человек? Не граф же Монте-Кристо.
Утром, еще до начала рабочего дня, городок космонавтов загудел одной-единственной короткой радостной вестью — Володя Костров вернулся и снова допущен к подготовке. Солдат второго года службы Вашакидзе, сменившийся на посту у проходной, поцокал языком и, закатив черные глаза, доверительно сказал начальнику караула:
— Ва! Товарищ сержант! Что я вчера вечером видел, еще никто не знает. Я зеленый калитка самому Володе Кострову открыл.
Потом возбужденные женщины стали поздравлять появившуюся в магазине Веру, и стоустый шепоток покатился все дальше и дальше, обрастая новыми подробностями. Самого Кострова, торжественного, затянутого в новый китель, на пороге повстречал Дремов, пожал ему крепко руку.
— Ну, дорогой, задал ты всем нам тревог.
Подошел полковник Нелидов и утащил Кострова к себе в кабинет. Внимательно вглядываясь в посвежевшее лицо майора, он заговорил с ним все-таки более сдержанно, чем другие.
— Я тоже рад, Владимир. Но победу вам праздновать еще рановато. Главное — впереди: звонила Зара Мамедовна. Она хочет, чтобы вы приехали к ней прямо сейчас. Как говорится, с корабля на бал.
— Так я готов, — беспечно ответил космонавт, и его губы сложились в улыбку.
— Готов-то готов, но смотрите, чтобы не получилось, как в прошлый раз, — строго напомнил замполит.
Костров рассмеялся и, как заклинатель, поднял руки вверх:
— Сдаюсь. Не буду больше так самонадеянно рапортовать о готовности. Но не судите меня слишком строго. Семь суток лежал в госпитале, и, честное слово, было время подумать. Лучше, чем кто-нибудь другой, знаю я причину провала. Народная мудрость говорит: знал бы, где придется падать, соломки подложил бы. Так вот на этот раз я к Заре Мамедовне не с букетом роз приду, а с этой самой соломкой. Подложу ее там, где надо.
— Забавно, — протянул замполит, не отводя от Володи пытливых глаз. — И чем же, по вашему мнению, было вызвано то фиаско?
— Самоуверенностью, Павел Иванович.
Замполит достал из стола зажигалку, потянулся к папиросной коробке.
— Костров и самоуверенность? Не понимаю. Вы же у нас считались самым серьезным человеком. Математик, логик, воплощение собранности, уравновешенности и рассудительности. Я о вас Главному конструктору так и докладывал.— Вот и промахнулись, дорогой Павел Иванович. В том-то и дело, что в день последнего испытания все названные качества меня покинули и обратились в свою противоположность. Денек-то стоял! Небо, солнце, леса какие зеленые по пути... А накануне меня обрадовали, что допустят к изучению нового космического корабля. И каким же я на тренировку явился! Букет цветов купил для Зары Мамедовны. Ввалился франтом, пижоном, этаким тореадором, черт возьми! Эх, думаю, последняя тренировка. Сойдет. В кресло сел кое-как, позу выбрал неверную, слишком напряженным был... Вот и наказала меня матушка-центрифуга по всем правилам.
Лицо Нелидова потонуло в облаке папиросного дыма. То ли от смеха, то ли от этого дыма он закашлялся.
— И пышный букет не помог?
— Не помог, Павел Иванович. А Зара Мамедовна, вы же сами знаете... Хозяйка Медной горы и та не была бы такой суровой. Вот и заплясала эта самая экстрасистола. А сегодня, дорогой Павел Иванович, я на центрифугу, как на самую тяжелую работу, поеду. И уж дудки, без васильков-ромашек обойдусь.
— Ну что ж, — подытожил замполит, — вижу, у вас боевое настроение сегодня. Буду ждать успеха. Как говорят, возвращайтесь со щитом.
Голубой автобус вскоре увез Володю Кострова.
День разгорался над городком. Шли занятия в учебных классах и лабораториях. Баринов, со взводом солдат из караульной роты приводил в порядок беговые дорожки стадиона и летнюю баскетбольную площадку. Начштаба полковник Иванников составлял расписание летних тренировок. Не так часто, как в строевой части, но все-таки и здесь офицерам приходилось совершать учебные полеты, недаром же по штатному расписанию именовались они летчиками-космонавтами, да и невозможно было не летать тем, кого взрастила авиация. В клубе продумывали план субботнего вечера отдыха и дискуссию на тему «Что такое счастье?». Ее предложил замполит Нелидов. А над крышами гарнизонных зданий и над одетым в яркую зелень лесом светило щедрое солнце и голубело майское небо.
15
Две недели Алеша Горелов усиленно занимался тренировками. Термокамера сменялась качелями Хилова и крутящимися креслами, спортивные снаряды — «бегущей дорожкой» или учебными полетами. Еще один раз свозили его на центрифугу, и опять строгая Зара Мамедовна улыбкой проводила его, как победителя двенадцати Ж.
Вспоминая ночной разговор с генералом Мочаловым, Горелов ликовал. Обещание командира отряда включить его кандидатом на полет будило энергию и уверенность. Он и по дорожкам городка космонавтов ходил уже не робко и скромно, как это было совсем недавно, когда первому встречному коллеге Алеша безропотно уступал дорогу, а смелой пружинистой походкой убежденного в своих возможностях человека. Значит, если он даже и не полетит в этом году в кабине космического— корабля, то все равно увидит своими глазами космодром, стартовую площадку и огромную ракету — она в сиянии белого пламени унесет к звездам кого-то из его друзей. С космодрома он обязательно привезет горсточку сухой жаркой земли, с которой стартовали все его предшественники.