Клиффорд Саймак - Поющий колодец
Весь день он бродил по гребню, проходя милю за милей, заглядывая в укромные уголки, забыв о прежнем собственном недоумении и ярости, забыв даже о вызвавшем их странном предчувствии и даже напротив – радуясь этой странности и потрясающему ощущению свободы и единства с небом. Занимающийся западный ветер порывисто цеплялся за одежду. Окружающий ландшафт казался удивительно чистым, но не свежевымытым, а словно никогда не знавшим грязи, оставшимся незапятнанным и светлым со дня творения. Казалось, липкие руки мира не касались его.
Встречая зияющие погреба других домов, Томас почти благоговейно осматривал окрестности, отыскивая кусты сирени, распадающиеся во прах остатки исчезнувших оград, все еще сохранившиеся следы протоптанных когда-то тропинок, ведущие теперь в никуда, вымощенные плоскими известняковыми плитами крылечки и дворики. По этим фрагментам он, как реставратор, воссоздавал образы живших здесь семей, вероятно, разделявших его чувства по отношению к этой земле – и все-таки покинувших ее. Пробовал на вкус ветер, высоту и стерильную древность и пытался отыскать в них ту ужасную составную часть, которая заставила людей бежать отсюда – но нашел не ужас, а лишь грубоватую невозмутимость и спокойствие.
И снова ему вспомнились дама в скрипучей качалке, и чаепитие в старом доме в Новой Англии, и крохотные бутерброды с маслом. Несомненно, она слегка помешана, другого и быть не может – иначе откуда такое страстное желание узнать подробности семейной истории?
О ходе своих изысканий Томас ей не докладывал, лишь время от времени весьма официально извещал письмом, что все еще работает. Историю Паркеров тетушка узнает лишь тогда, когда возьмет в свои костлявые руки манускрипт. Несомненно, там она найдет кое-что удивительное для себя. Да, в роду не было ни конокрадов, ни висельников – зато были другие персонажи, которые вряд ли заставят ее гордиться подобным родством, если только она ищет зацепку для гордыни. В этом Томас уверен не был. В числе прочих Паркеров в начале девятнадцатого века жил торговавший патентованными средствами лекарь, вынужденный спасаться бегством из многих городов, когда вскрывалось его собственное невежество и недоброкачественность его снадобий. Были и работорговец, и парикмахер из городка в Огайо, бежавший с женой баптистского проповедника, и головорез, отдавший концы в жаркой перестрелке в одном скотоводческом городке на Дальнем Западе. И это племя странных Паркеров завершилось человеком, прорубившим колодец и выпустившим на волю порождение античного зла. В этом месте Томас оборвал себя: «Ты же не можешь поручиться за это, не имеешь даже малейшего основания для каких-либо умопостроений, просто поддавшись влиянию здешних мест».
Когда Томас вернулся к фургончику, солнце уже садилось. Весь день он провел на гребне и не желал больше задерживаться. Завтра в дорогу, оставаться смысла нет. Может, тут и таятся ценные находки, да только одному человеку отыскать их не под силу.
Под ложечкой сосало: во рту у него маковой росинки не было с самого завтрака. Угли совсем прогорели, костер пришлось разводить заново, и поужинать удалось лишь во время ранних осенних сумерек. Несмотря на усталость после дневных блужданий, спать не хотелось, и Томас продолжал сидеть без движения, прислушиваясь к звукам надвигающейся ночи. Восточный горизонт озарился светом восходящей луны, а среди возвышающихся над речной долиной холмов перекликались две совы.
Потом он решил все-таки встать и сходить в фургончик за бутылкой – там еще оставалось немного виски, самое время докончить. Завтра можно купить другую, если захочется. В фургончике он зажег и поставил на стол керосиновую лампу и в ее свете увидел зобный камень, лежавший на том самом месте, где был оставлен вчера ночью. Взяв камень, Томас повертел его, отыскивая едва заметные письмена, и поднес поближе к глазам в смутной надежде, что вчера принял мелкий дефект за след резца. Но письмена были на прежнем месте. Породить подобные знаки не в состоянии никакая игра природы. «Интересно, – подумал Томас, – может хоть кто-нибудь на свете расшифровать эту надпись?» И тут же ответил себе: «Вряд ли». Ведь письмена эти – что бы они ни означали – вырезаны за миллионы лет до того, как на земле появилось хоть отдаленное подобие человека. Сунув камень в карман пиджака, он захватил бутылку и вернулся к костру.
И ощутил тревогу, тяжелым облаком повисшую в ночи. Странно, ведь уходя в фургончик, он ничего не заметил, но за время короткого его отсутствия что-то переменилось. Внимательно осмотрев окрестности, Томас уловил за пределами круга света какое-то движение, но успокоился, решив, что это всего лишь раскачиваемые ветром деревья. Да, перемена действительно произошла: с севера задул сильный штормовой ветер. Листья осокоря, возле которого приткнулся фургончик, залепетали мрачную песнь бури. С вершины гребня послышалось громыхание ветряка – и еще какой-то звук. Вой – вот что это было. Колодец запел. Вой доносился лишь временами, но, по мере того как Томас вслушивался в его переливы, звук становился все более громким, насыщенным и ровным, без перебоев и пульсаций, словно гудение органной трубы.
И теперь за границами светлого круга действительно кто-то двигался – слышен был тяжелый топот и глухие отзвуки, будто во тьме бродили неуклюжие гиганты. Отнести это движение на счет воображения или раскачивающихся деревьев стало уже невозможно. Подскочив с кресла, Томас оцепенел, озаряемый сполохами костра. Бутылка выпала из рук, но он, ощутив всплеск паники, не стал наклоняться. Несмотря на все его самообладание, нервы и мускулы предельно напряглись, охваченные древним атавистическим страхом перед неведомым, перед топотом во тьме, перед жутким воем колодца. Пытаясь собрать волю в кулак, он злобно закричал – не на тени, а на себя самого, остатками логики и рассудка всколыхнув неописуемую ярость на терзающий его сверхъестественный ужас. Затем ужас смыл плотину логики и рассудка, Томаса охватила не поддающаяся обузданию паника, он вслепую рванулся к фургончику, запрыгнул в кабину и трясущейся рукой нащупал ключ зажигания.
Мотор завелся с полоборота, и в свете фар Томас увидел нечто вроде нелепо тыкающихся друг в друга горбатых силуэтов, хотя и на этот раз они могли оказаться лишь видением. Если они и существовали на самом деле, то лишь в виде теней, более плотных, чем остальные.
Второпях захлебываясь воздухом, Томас выжал сцепление, задним ходом погнал машину полукругом, пока не оказался лицом к вершине гребня, и переключился на обычный ход. Четырехколесный привод сделал свое дело, и машина, медленно набирая скорость, покатила вверх – в сторону ветряка, где всего несколько часов назад было тихо и спокойно.
Ажурная конструкция четко прорисовывалась на фоне залитого лунным светом небосклона. Отблеск восходящей луны на крутящихся лопастях превратил их в сверкающие клинки. И все звуки перекрывал пронзительный вой колодца. В самом деле, небритый фермер ведь говорил, что колодец поет только при северном ветре.
Фургончик выскочил на едва заметную в свете фар дорожку; Томас рывком вывернул руль, чтобы не проехать мимо нее. До ветряка оставалось не более четверти мили, и меньше чем через минуту он останется позади, а впереди будет уютный безопасный мир. Ибо гребень принадлежит иному миру, он стоит особняком – отмежевавшийся от окружения, выхваченный из хода времени дикий край. Быть может, именно это придает ему особое очарование, отсекая тревоги и беды реального мира и оставляя их где-то позади. Но в противовес он должен таить в себе нечто ужасающее, давным-давно стершееся из памяти остального мира.
Сквозь лобовое стекло казалось, что ветряк как-то преобразился, утратив свою монументальность, зато обретя взамен плавность линий, – более того, он словно ожил и затеял неуклюжую пляску, не лишенную, однако, своеобразного изящества.
Самообладание понемногу возвращалось – во всяком случае, мышцы больше не сковывал парализующий страх и паника уже не отнимала разум. Через несколько секунд ветряк останется позади, вой колодца постепенно затихнет в отдалении, и весь этот кошмар, созданный и усиленный не в меру разыгравшимся воображением, забудется сам собой – ведь ветряк не может быть живым, а значит, и горбатых силуэтов тоже нет…
И тут Томас понял, что все далеко не так просто. Это не игра воображения: ветряк действительно жив, видение не может быть таким отчетливым и подробным. Опоры ветряка были буквально увешаны, скрыты копошащимися, карабкающимися фигурами, разглядеть которые не представлялось никакой возможности: они сбились в такую плотную массу, что ни одна не была видна целиком. Вид у них был настолько отпугивающий, омерзительный и жуткий, что Томас задохнулся от накатившей волны ужаса. Внизу, у колодца, тоже роились огромные горбатые твари, вперевалку шагавшие ему наперерез.
