Виктор Колупаев - Жизнь как год
Я иду быстро. Я и вообще-то не умею тихо ходить. Прищуриваю глаза, с силон вдыхаю чуть-чуть морозный воздух. Он пьянит, этот воздух. Настроение какое-то окрыленное, невесомое. Это все зима. Это все весна. Это все _она_.
Никогда я не пылал любовью к начертательной геометрии. А вот ведь прусь на лекцию с радостью. Наша группа растянулась, наверное, на километр. Никого не видно рядом из наших. Только что была лабораторная по физике. А теперь вот начерталка.
Я не сознаюсь себе, но ведь бегу еще и потому, что могу обогнать таким образом больше студентов, так выше вероятность встретить знакомых из других групп, встретить...
– Привет, – говорю я и не успеваю промчаться дальше.
Ответный «привет» чуть притормаживает меня.
– Ты куда так торопишься?
Это «почти что приятель» из _ее_ группы. Он почти что и _ее_ друг. Парень крепкий и с юмором. Но есть в нем что-то жестокое, цепкое, хищное. «Я тебе морду набью», – сказал он однажды, когда в коридоре девичьего общежития были танцы, а я долго не отпускал _ее_, и на попытки других кавалеров пригласить ее на танец решительно отвечал: «В другой раз, ребята. В другой раз!» Морду он мне, конечно, не набил. Шутка это была, шутка. А вот «почти что приятелем» почему-то стал. И в комнате нашей стал своим. И в столовой, если стоял впереди, призывно махал мне рукой, сообщая этим, что занял на меня очередь. И в конькобежную секцию зачем-то меня втянул, хотя сам вскоре оставил ее.
– Привычка, – отвечаю я.
– Надо избавляться от дурных привычек.
– Да что ж тут дурного? – Вот он уже втянул меня в глупый разговор. Вместо того, чтобы отшутиться, я начинаю на «полном серьезе» доказывать, что ходить быстро целесообразнее.
Я теперь иду медленно, но все же чуть быстрее других. В пятидесяти шагах идет _она_, но «почти что приятель» не позволяет мне ее догнать.
– Да не торопись ты, – увещевает он. – Успеем.
– Не привык так ходить.
– Привыкнешь, – обещает он. – А ее ты сегодня не узнаешь. Брюнетка она у нас сегодня. Ха-ха!
– Да? – В моем голосе не то вопрос, не то растерянность.
– Покрасилась. Но вообще-то ты не теряй времени зря, а то ведь мне это дело может и надоесть.
– Какое дело? – Вот ведь, только глупые фразы приходят мне в голову. Вернее, в голову-то приходят вроде бы и умные, а вот вслух я говорю сплошные глупости.
– А то самое дельце-то!
Да только я его уже не слушаю. Ишь ты... Покрасилась! Конечно, черный цвет волос ей больше идет. И не то, чтобы в душе я поощряю всякую там косметику и крашение а просто... просто она и должна была быть черной. Такой я себе ее представляю. Ведь думал, думал я, что ей еще надо, немного, чуть-чуть, чтобы стать настоящей принцессой. Вчера вот вечером за переводом английского вдруг и понял: к ее матовому белому цвету лица и пепельным глазам нужны черные волосы. А она словно почувствовала это.
Впрочем, «почти что приятель» может и пошутить. Но ведь он не мог знать мои мысли. Никто этого не мог знать. Да нет, все так и есть. _Она слушается_ меня. Другого слова я не могу подобрать. _Слушается_. И хотя встречаемся мы не очень часто, общие лекции не в счет, да и отношения наши вполне обычны между однокурсниками (потанцуем иногда, побродим по улицам или Университетской роще, да еще раза два мне удавалось проводить ее с факультетского вечера), несмотря на это, она меня _слушается_.
Это началось с самого первого дня, с первой лекции. И не лекции даже, а общего собрания, потому что наша студенческая жизнь началась с колхоза, с сельхозработ. Так вот. Я еще и свою группу-то как следует не знал. Аудитория амфитеатром, крутая, светлая. Через ряд сидит какая-то... Вот ведь чуть слово «пигалица» не вырвалось. Волосы какие-то линялые, прямые. Лица я еще не видел, но уже представлял: нос картошечкой, на щеках веснушки, рот большой, глаза белесые, веки без ресниц. Я так увлекся составлением ее портрета, что даже не слушал, что это там вещает декан о нашем предстоящем трудовом подвиге. Я хоть и горожанин, но еще в школе достаточно наездился на осенние сельхозработы. И ничего там непривычного или нового для меня не могло быть. Не знаю уж, как другим...
И вот я сижу и нахально смотрю ей в затылок. Сам понимаю, что нехорошо, подло даже, а ничего не могу с собой поделать. Притягивает она меня чем-то. В душе смех, веселость какая-то идиотская. А потом вдруг как что-то грохнется! Оборвалось что-то в душе. Тут она и оглянулась. Наверное, почувствовала мой взгляд. Головой кивнула, как бы спрашивая: тебе чего? Я медленно пожимаю плечами. Да так, ничего. А нос у нее действительно картошечкой, на лице веснушки, рот большой, глаза... Глаза пепельные-пепельные! Поразительные глаза. Она еще раз кивком спросила, какого черта мне от нее надо?! Я отвернулся, потом мельком взглянул в ее сторону. Все еще смотрит. Но в глазах уже раздражение, ярость. Я уронил ненужную мне сейчас ручку, которую зачем-то вертел в руках, и полез ее искать.
А потом я встретил эту девушку в коридоре. Вся их группа, наверное, тут стояла. Росту девушка была небольшого, фигурка мальчишеская, без этих самых... ну... понятно... Платье школьное, туфли простенькие. И ничего-ничегошеньки особенного. А вот во рту у меня пересохло, ноги ватными стали. Все вокруг галдят, о чем-то спорят, предлагают что-то, старосты с какими-то списками бегают. А мне... Да я ничего и понять-то не могу. Ну, была бы красавица. Красавицу-то ведь я себе представляю. А тут ведь ничего особенного. Прохожу мимо. Вид напускаю на себя совершенно безразличный. Вроде, я уже к лопате примериваюсь, чтобы картошку начать копать. Слышу, догоняет. «Ты что?» – «А?» – «Ты что на меня пялился?» – «Да ничего я не пялился». – «Понравилась? Ну скажи, понравилась я тебе?» И это на виду у всего потока! И вот ведь что нужно было мне сделать: плюнуть на все, неприступность свою, рисовку бросить, сказать, выдохнуть: понравилась. И не бросаться обнимать или, скажем, целовать, а просто сказать: очень! А что же я? Стою болван болваном, чувствую, что краснею, просто заливаюсь краской. И кажется мне, что все только на нас и смотрят, ждут, что я брякну, чтобы оглушительно засмеяться. «Да нет, – мямлю я, – я просто...» – «Ну что просто, что просто-то?» – «В колхоз вот еду...» – «А-а...» И все. Повернулась и пошла к своим. Плечики худенькие, и кажется, вздрагивают. Нет... Смеется чему-то со своими. Ясно.
Из колхоза мы вернулись через полтора месяца. Мы были в разных деревнях и ни разу не встречались. Но я думал о ней. Все время думал о ней. Я ее конструировал. Специальность наша будущая – конструкторы-дизайнеры. Что это такое, я еще толком не понимаю. А вот слово «конструировать» нравится. Вот я и конструировал. В мыслях, конечно. Времени было достаточно. Темнело быстро, шли нудные дожди. По вечерам сидим по избам и режемся в карты. Шахматы-то никто не догадался с собой захватить, а карты продавали в магазине. Значит, так, думаю, ты меня, вроде бы, как поразила. Допустим. А чем? Красотой? Умом? Так я с тобой и двух слов не сказал. Характером? В характерах я и вообще-то не очень разбираюсь. Сам не знаю, чем. Влюбился!
Да, да. От себя, по крайней мере, скрывать это не стоило. Она была самая лучшая, самая красивая. Она стала в моих мечтах чуть выше ростом, волосы ее волнами спускались на плечи. Исчезли веснушки. Нос тоже как-то неуловимо изменился. И даже чуть большой рот казался единственно естественным на ее таком милом лице.
И вот мы встретились на лекции. Не специально, конечно. Да и слово «встретились» – неверно. Просто мы оказались на лекции недалеко друг от друга. Я видел, куда она села, а мне удалось захватить место чуть повыше, через два ряда. Я старательно записывал все, что говорил лектор. Опыта в этом деле у меня никакого не было. Но писать было надо, все писали. Я старался не смотреть на _нее_, от этого было только хуже. Я чувствовал, что мое поведение неестественно. Она обернулась и покачала головой, словно я ей мешал. Я дернулся и начал что-то быстро писать, совсем уже ничего не соображая.
Дело в том, что она была та самая. Уже не замухрышка и пигалица, а красавица. Веснушки с ее лица действительно исчезли. Конечно, осень. В это время они и должны исчезать или быть не так уж заметными. У нас у всех пообветрили лица, огрубели, а у нее кожа лица была чистая, матовая. И нос, и губы, все, все в ней было так, как я себе представлял. Она _менялась_.
В перерыве между лекциями она сама нашла меня, спокойно поздоровалась, расспросила о колхозе и посоветовала не пялиться на нее во время лекций. Причем, все это было подано как шутка, чуть ли не поощрение. Мы, вроде бы, даже сразу стали друзьями. Но только я чувствовал, что все пропало, развалилось, сгинуло. Так спокойно, как она, можно было разговаривать с любым.
А потом началась размеренная студенческая жизнь: лекции, практические занятия, лабораторные работы, тысячи по английскому, коньки, лыжи, праздники, танцы, театр, кино...
А меня уже несло вскачь. Ничего я не мог с собой поделать. В своих мыслях я наделял ее все новыми и новыми качествами. Я даже дошел до того, что в новогодний вечер представил ее в каком-то королевском наряде. И она действительно явилась в нем. Она выделялась среди всех. Ведь маскарадных костюмов почти ни у кого не было. Я танцевал с ней вальс, и она сказала: «Спасибо! Не за вальс...» За что же?
