Анатолий Курчаткин - Счастье Вениамина Л.
Вениамин Л. отпрянул от слухового окна и, в один миг вскарабкавшись по стропилам, оказался под самой крышей, на выступе печной трубы. Он потому и облюбовал этот дом для обитания, что здесь, на чердаке, были эти кирпичные трубы с площадками-выступами под самой крышей. Печи давно не действовали, в доме стояли газовые плиты, но разбирать трубы никто не стал, и на их уступах было удобно прятаться от облав.
Сверху, из-под крыши, Вениамину Л. было видно, как чердачная дверь отлетела к стене, и вместе с хлынувшим вовнутрь светом на чердак ворвался дежурный. Он ворвался — и заметался туда-сюда, не зная, что делать дальше. Затем рванулся к слуховому окну, у которого только что находился Вениамин Л., но то мгновение, что он метался, не зная, что предпринять, оказалось для него гибельным. На чердак, один за другим, вломилась вся стая. Дежурный, пятясь, выстрелил — раздался истошный, будто обиженный визг раненого, выстрелил еще — и, судя по новому визгу, снова попал, но это и все. Остальные из стаи прыгнули на него, сбили с ног — и повторилось то, что Вениамин Л. наблюдал тогда с директором магазина.
Закончив с дежурным, вдоволь нализавшись вытекшей из ран крови, его преследователи поднялись со всех четырех на задние конечности и, подтащив тело к слуховому окну, выволокли его на крышу, сбросили с крыши на землю. Пусть полежит там, падла человеческая, в назидание другим, чтоб неповадно было, переговаривались они, влезая с крыши обратно на чердак.
Они ушли, таща на себе раненых, а Вениамин Л. еще долго не мог спуститься с короткого, узкого, неудобного выступа вниз. В нем будто все окоченело. Он не в силах был пошевелить ни одним членом.
Он прятался здесь, на чердаке, уже бездну времени, почти никуда отсюда не выходя. На чердаке жила колония голубей, Вениамин Л. приноровился ловить их, а то, что приходилось есть их сырыми, — тут у него никаких проблем не возникало. Наоборот, ему это нравилось, и он даже научился пить их кровь, перекусывая жилку на шее, — еще совсем живую, толкающуюся ударами замирающего сердца. Вот как он наловчился ловить голубей — вот что восхищало его в самом себе. Тихо подкрасться, броситься молниеносным движением, не позволив взлететь… как у него это только и получалось!
Иногда на чердак забирались бездомные кошки или собаки, — их Вениамин Л. тоже не упустил ни одной. К кошкам и собакам он испытывал какую-то особую, жгучую неприязнь и бросался на них вовсе не потому, что видел в них пищу, а потому, что ему было ненавистно само их существование, то, что они просто были; бросался несмотря на то, что рисковал потерять глаза — это когда кошка, — а то и вовсе не одолеть противника — среди собак попадались довольно крупные экземпляры. Однако пока Вениамин Л. всякий раз выходил победителем. Он научился, как и они, пользоваться зубами — это оказалось совсем просто и было эффективно, следовало лишь не дать ухватить за шею себя. А в руках для таких случаев у него всегда был нож, и зубы с ножом — получалось в высшей степени действенно. Правда, последнее время руки странным образом стали плохо держать нож, вообще что-либо держать, и он уже начал тренировать себя, чтобы в следующий раз обойтись без ножа, использовав вместо него ногти. За время этой дикой жизни здесь, на чердаке, ногти у него окрепли, перестали быть ломкими, он дал им отрасти подлиннее и иногда, поймав голубя, не перекусывал ему жилку, а взрезал ее ногтем. Получалось — будто ножом.
О том, что после происшедшего здесь убийства могут прийти осматривать чердак журналисты, Вениамин Л. и думать не думал. Потрясение, которое пережил, было столь сильным, что его в конце концов оглушило сном, он упал на свою лежанку в углу под сводом крыши, отключился — и проснулся оттого, что вокруг стоял гул голосов, а в глаза бил яркий, обжигающий свет. Он сел, ничего не соображая, и около лица тотчас оказалось несколько микрофонов. «Расскажите, что вы здесь делаете? Кто вы такой? Вы были здесь, когда это все произошло?» — разом, перебивая друг друга, заспрашивали его. Все они, разглядел Вениамин Л., были этими. Ни одного человека.
— У меня заслуги… я удостоен… я наоборот, — заторопился Вениамин Л., полез во внутренний карман и вытащил на свет выданную ему когда-то бумагу. За это время она совсем обтрепалась, облохматилась, протерлась на сгибах, текст внутри тоже вытерся, побледнел, но все же Вениамин Л. хранил ее, берег — вдруг понадобится. Вот понадобилась.
Реакция на бумагу, когда кто-то один из этих с микрофоном в руках прочитал вслух ее содержимое, оказалась неожиданной для Вениамина Л. Он не ожидал такой. Он ждал, что над бумагой снова, как бывало прежде, начнут изгаляться, обхохатывать ее, но нет: в воздухе вокруг словно бы разлилось почтение, бумагу бережно свернули, вернули ему, после чего он был спрошен, уже без прежней развязной хамовитости, а уважительно, и одним, а не всеми разом:
— Что с вами случилось, Уко, почему вы оказались здесь?
— Я здесь живу, — ответил Вениамин Л.
Что ему было отвечать еще?
— А вы вполне удовлетворены вашими нынешними жилищными условиями?
Вениамин Л. ничего не понимал. С какой стати они разговаривают с ним подобным образом? Это была какая-то хитрость с их стороны, какой-то обман! Сколько он ни прятался от них, он к ним попался, и теперь его в лучшем случае ждет смерть, как этого несчастного дежурного из милиции, или то, что произошло с остальными уцелевшими людьми. Вениамин Л. знал, что произошло с остальными. В слуховое окно он неоднократно наблюдал, как их по утрам выгоняли из подвалов, строили в колонны и под конвоем уводили на работу. К вечеру так же под конвоем их приводили обратно и вновь загоняли в подвалы.
Из груди у Вениамина Л. вырвался жуткий, истошный крик, он вскочил и бросился к слуховому окну. Предпочтительнее было отправиться вслед за тем дежурным, чем оказаться в подвале.
Ему не дали добежать до окна. Подставили подножку, свалили, завернули за спину руки…
Вот это было более понятное обращение. Такого Вениамин Л. ожидал с самого начала.
Он кричал, бился, пытался кусаться — его связали по рукам, по ногам, положили на одеяло, служившее ему лежанкой, и понесли с чердака на лестничные марши.
Что они со мной будут делать, что будут делать, билось в Вениамине Л. Он сейчас безумно завидовал тому дежурному: того хоть в одно мгновение, а что они устроят с ним?
Его привезли в больницу. То есть это было похоже на больницу, но на самом деле это, видимо, была какая-то лаборатория, и они собирались умертвить его здесь, выкачав из него всю кровь. Блестели хромом рукояток приборы со множеством стрелок в окошечках, сияла крахмальной белизной белья кровать.
Его в несколько рук повернули на бок, сняли с него штаны, трусы, оголив зад, и приведенная под конвоем дюжей крысы медсестра-человек сделала ему укол. Через несколько минут у Вениамина Л. все поплыло перед глазами, он успел подумать: «Вот он, конец», — и потерял себя.
Когда Вениамин Л. очнулся, то обнаружил, что лежит совершенно обнаженный — в той же самой бело-крахмальной кровати, в той же самой палате-лаборатории, среди тех же приборов со множеством стрелок. Но руки у него были свободны, свободны были ноги, он мог шевелить ими, сгибать-разгибать, то есть он был свободен?
Вениамин Л. огляделся, — вокруг никого не было. Значит, он мог сбежать отсюда, оставалось только решить вопрос одежды.
Вениамин Л. встал, прошелся по холодному полу, заглядывая во все углы, — ничего, что можно было бы надеть на себя, нигде не лежало. Дикая мысль пришла ему в голову: опуститься на четыре конечности и так, изображая из себя этого, кося под крысу, выйти отсюда. Вдруг получится прикинуться, будто бы он из них. Тем более что после жизни на чердаке, где приходилось карабкаться по стропилам и драться с кошками и собаками, он вполне овладел этим умением — двигаться на всех четырех. Вовсе оказалось не сложно.
Но только он встал на все четыре, дверь растворилась, и в нее вошел… Вениамин Л. сразу узнал, кто это вошел. Это был тот господин из подвала. Разве что несколько располневший, так что щеки его сейчас напоминали хомячьи. Но одет он был с прежней безукоризненной элегантностью: такой же, как тогда, замечательный черный костюм, струящаяся ослепительно-белая сорочка и только галстук не фиолетово-красный, а маренго с бордовым.
— Уко! — сказал он, раскидывая в стороны лапы, словно для объятия. И действительно подошел, взял Вениамина Л. за плечи, потряс его. — Смотрю у себя в кабинете телевизор — кого показывают? Уко показывают! И в таком положении: на чердаке, в антисанитарии. Не мог не навестить!
Вениамин Л. смотрел на него с враждебным недоверием. Чего от него снова хотел этот господин? Зачем он ему понадобился?
Господин из подвала, между тем, снова похлопал его по плечам.
— Все, Уко! Все! Теперь все будет нормально. Ты у нас не простой, ты с заслугами, правильно, заслуги нужно ценить. Я всегда придерживался этой точки зрения: заслуги нужно ценить. Видишь, специально пришел, оторвался от дел, чтобы подтвердить тебе это. Теперь все будет нормально, обещаю!
