Андрей Валентинов - Даймон
Аквариум — на столике возле окна. Без воды.
Алексея в кресло усадили, сам профессор в соседнем устроился, а Хорст с Женей как стояли, так и стоять остались, чуть ли не по стойке «смирно». Молчат, не переглядываются даже. Что-то это Алёше напомнило, чуть ли не старую картину «Допрос коммуниста».
Только кто из них коммунист?
Профессор помолчал, пальцы крепкие сцепил, посмотрел в тёмное окно. И Алёша не удержался — тоже взглянул. Ничего — только ветки голые. Летом, поди, листва весь свет застит!
— Первое… Вам, Алексей, надо обязательно к врачу. Эти… знахари много о себе вообразили. Программа снимает боль, но не лечит. Плацебо — и только. А господа гестаповцы вас здорово отделали!
— Папа! — не выдержала та, что с носиком.
Алёше на миг даже обидно стало. Какими бы Женя и Хорст не были, но все-таки не бросили, помогли. И Десант, сколько его не ругай, не гестапо.
— Что — папа? — профессор дёрнул щекой. — Вырастил на свою голову! И вы, Игорь, тоже хороши. Поддались на элементарную провокацию! Стыдно!..
Игорь?! От удивления Алёша моргнул, но вовремя сообразил. Кому из них тут Игорем быть? Ясно, кому.
Игорь, он же Хорст Die Fahne Hoch, даже отвечать не стал. Голову опустил, сгорбился.
— Второе… Алексей, вы имеете полное право заявить в правоохранительные органы. Иное дело, толку не будет.
Алёша согласно кивнул. Не будет, понятно. Не в том даже вопрос, что без толку. Он почему-то не чувствовал себя обиженным. Напротив! Нелепая, никому не нужная драчка нежданно-негаданно втянула, нет, привела куда-то…
Куда? А сюда!
* * *
— …Позвонили, сказали, что в телецентр ворваться хотят, как раз перед выпуском новостей. Я парней позвал, сам с Женей подъехал. Только подошли — а они в нас гайкой, прямо Степану Квитко в щеку! Ну, ребята и…
— Ясно, Игорь. Выходит, и вам позвонили, и им тоже. Озаботились! Как это называется, уточнить — или сами знаете?
— Мы гайкой не кидались! Неправда!..
— Гайка всегда прилетит, Алексей. В нужный момент. Вы же историк, должны понимать.
— Папа, нас… Десант постоянно провоцируют. Вчера менты… милиционеры напали на ребят, ни с того, ни с сего напали. Двоих арестовали…
— А вы, само собой, отправились их выручать. Молодые люди, разве вы ещё не поняли? В стране готовится переворот, причём стены станут прошибать именно вашими лбами. А вы лбы охотно подставляете. Ладно, об этом потом, если желание появится… Какую именно программу вы ставили Алексею? Надеюсь, не «Gateway Experience»?
Дорожка 7 — «Печальные вербы»
Песня польской Армии Крайовой.
(2`34)
Одна из бесчисленных вариаций «Славянки», очень удачная. Исполнители и время записи неизвестны.
Понедельник, 4 августа 1851 AD.
Восход солнца — 7.53, заход — 16.56. Луна — I четверть в 8.08.
Мистер Зубейр не обманул. Мы вступили с рассветом, покинув ещё сонное селение макололе. Никто нас не провожал. Вскоре долина Замбези осталась позади. Уже покидая её, я, мысленно собирая воедино наблюдения последних дней, пришёл к несколько неожиданному выводу. Таковым он, впрочем, покажется лишь читателям разного рода «африканских романов». Не секрет, что в этих книжках великий континент предстаёт неким заброшенным оазисом, отрезанным от цивилизации и незнакомым с её достижениями.
Между тем, даже беглый взгляд на покинутую нами долину со всей очевидностью свидетельствует об обратном. У Замбези весьма часты рощи финиковых пальм, явно попавших сюда с берегов Аравии. Почти в каждом селении выращивают кукурузу, кое-где табак и сахарный тростник. Немало и европейских товаров, прежде всего тканей. Самих европейцев в этих местах и вправду ещё не встречали (вероятно, я тут некто вроде Колумба), но вот арабы с восточного побережья наведываются регулярно.
Из благ цивилизации здешние негры давно уже познакомились с работорговлей, а в последнее время и с огнестрельным оружием. На очереди, вероятно, виски и ром, готовые вытеснить патриархальное пиво.
Само собой, европейцы винят в развращении негров арабских купцов. Те резонно отмечают, что являются лишь непосредственными скупщиками и продавцами. Концы этой долгой цепи Плутоса следует искать не здесь, а в Лондоне и Нью-Йорке.
Столь далёкие от романтизма рассуждения надолго отвлекли меня от созерцания открывшейся нам местности. А между тем мы вступили в миомбо.
Идти мне очень трудно, однако же, предлагаемые мистером Зубейром носилки я отверг весьма резко. Пусть от моих прежних принципов мало что уцелело, однако пользоваться трудами безответных рабов не могу и не хочу. Заплатить им не представляется возможным, ибо жестокие надсмотрщики, такие же негры, немедленно отберут у рабов любую малость.
Меня выручил, как и всегда, Мбомо, приобретя в селении милого серого ослика. Теперь мой вид стал поистине библейским. Сам Мбомо бодро вышагивает рядом, то и дело порываясь укрыть меня от солнце самодельным зонтом.
Между тем, мистер Зубейр путешествует с немалыми удобствами. В его огромных крытых носилках хватает места и для него самого, и для его очередной спутницы. На этот раз Рахама избрал своей пассией совсем ещё дитя — девочку, купленную перед самым отъездом. Несчастная не пленная и не подкидыш — в рабство её продала родная мать за цену, могущую вызвать и смех, и слезы.
Несчастную? Пожалуй, я употребил неверное слово. Мистер Зубейр по-своему благороден и не продаёт надоевших наложниц, устраивая их как-то в Мозамбике или в ином городе на побережье. А что ожидало девочку в краю, где матери продают детей?
Суровый Мбомо напоминает о необходимости вплотную коснуться такого важного и милого сердцу читателей предмета, как африканские дамы, при этом обращая внимание на то, что выход книги — единственная возможность поправить наши неважные финансовые обстоятельства.
На это я не менее резонно заметил, что никаких «финансовых обстоятельств» у меня не имеется за отсутствием собственно финансов, употреблённых до последнего пенни на экспедицию. Вместе с тем, я сумел не влезть в долги (Мбомо, надеюсь, тоже), а посему ничто не мешает нам по возращении заняться трудом в поте лица своего, достаточным для прокормления. Мы оба, кажется, не из белоручек.
В последний свой приезд в Париж я среди прочего посетил один из театров, где давали популярную ныне комическую оперу уж не помню чьего сочинения. Герой оной переживал совсем не комические злоключения. Ему, аристократу и джентльмену, ради прокормления семьи пришлось работать (!!!). Через год, когда во Франции случилась очередная революция, я, в отличие от многих, ничуть не удивился.
Однако же, пора перейти к здешним дамам. Кое-что уже сказано выше: женщин продают столь же часто, как в штате Виржиния и едва ли реже, чем в цивилизованной Англии, где обычай «продажи жён» среди простонародья до сих пор в силе. Отношения в здешних семьях ничуть не более гуманные, нежели в Европе или, скажем, в России. В то же время африканские дамы могут позволить себе некоторые вольности, невозможные в Европе. Ежели супруг слишком долго задерживается на чужбине, женщина имеет полное право вновь выйти замуж, и общество в том ей нисколько не препятствует. Муж в этом случае имеет право лишь огорчаться, но отнюдь не мстить. Прижить же ребёнка на стороне во время отсутствия мужа — дело совершенно обычное и не вызывающее толков.
Что касается ношения разного рода украшений, прокалывания ноздрей и прочих мест, татуировок и раскраски, то все сие охотно оставляю для описания моему доброму другу преподобному Ливингстону, который при всем своём некотором (увы!) ханжестве, охоч до таких подробностей. Позволю себе лишь одно замечание, не предназначенное для моих будущих читателей. В отличие от негритянок, виденных мною в Северной и Южной Америке, африканки, живущие в прямом смысле слова дома, едва ли вызовут особые романтические чувства у белого человека. В этом, вероятно, состоит разница между культурами. Дело не в красоте или безобразии, а в трудно передаваемом ощущения чуждости, несовпадения всего, что случается общего между людьми. Единственное сравнение, приходящее на ум, это глухие Средние века. Именно так какой-нибудь барон мог смотреть на простолюдинок из принадлежащего ему села.
Мы, белые, здесь ещё не господа. К счастью — вероятно, не только для местных негров.
Между тем, рассуждения на эту пусть и любопытную, но абстрактную тему, отвлекли от материй куда более конкретных и важных: от сегодняшнего разговора с мистером Зубейром Рахамой и от земли миомбо, по которой мы держим путь. А ведь она по-настоящему прекрасна.
Оставляю все на завтра.
Вероятно, для пущей интриги мне следует сказать пару слов и о Даймоне. Некоторое улучшение моего самочувствия с неизбежности привело к тому, что являлся он очень ненадолго и был не слишком словоохотлив. Это более чем логично. Несколько расхрабрившись, я задал ему (духу? своей собственной болезни?!) вопрос о причинах его сдержанности. Ответ меня признаться озадачил — настолько, что я попросил его повторить. Оказалось, сие не что иное, как цитата (!) в его, Даймона, переводе (!!!) из неведомого мне литературного произведения. Передаю дословно: «Что за тяжкая служба, Творец, быть отцом взрослой дочери!».
