Андрей Белянин - Андрей
— И что, никаких случайных людей? — не поверил я.
— Случайные люди есть везде, но мы не допускаем их до мастерства. В большинстве своём это ряженые идиотки и слюнявые мальчики, мы используем их как стадо для восполнения своей энергетики. Без баранов нам, волкам, нельзя… Всем управляет совет, им руководит ежегодно выбираемый Старший. Он равен нам, членам совета, но более подходит для чиновничьей рутины. Я лично ни за что не хотела бы быть Старшей или Верховной — зачем мне эта головная боль?!
— По-моему, чтобы привлечь и удержать тех же «баранов», вам всё равно надо устраивать им какое-то шоу. Пусть вы, посвященные, не нуждаетесь в антураже, но публика требует зрелищ…
— Кто что ищет, тот то и получает, — ровно подтвердила она, смешивая в фужере вино и сок. — Сядь рядом. Понимаешь, мне ведь ни капли не жаль их. Они сами добровольно идут этой чёрной дорогой, не имея к тому ни призвания, ни обязательств. Мы создаём им иллюзию силы, могущества, иногда бросаем какую-нибудь практику начального уровня, как кость собаке, и они счастливы! Они чувствуют себя выше сверстников, умнее родителей, сильнее самой жизни, они думают, будто они что-то решают…
— Ты тоже пользуешься их энергией?
— Конечно. Я же говорю: на шабаше каждый получает, что хочет. Мне легче приходить туда в плаще с капюшоном и чёрной маске — это самая простая одежда, большинство одеваются так же. Посвященные держатся отдельно, стадо тусуется меж собой… Поцелуй меня.
— Я коснулся губами её губ, обнял её, повторив поцелуй, и неожиданно ощутил острый укус зубок Ланы на своей нижней губе. Не до крови, но больно. В тот же момент она оттолкнула меня…
— Прости, я… Тебе лучше уйти, я схожу с ума. Даже тебя вижу как жертву…
— Сколько надо крови?
— Один глоток…
— Господин барон! У китайцев примерно в тридцать раз больше людей, они имеют подавляющее превосходство в огневой мощи, пулемётных и артиллерийских парках. Генерал Го Сунлин по праву считается одним из ведущих военачальников Китая. Недооценивать его опасно. Правда, у них нет конницы, но при условии штурма города это не имеет сколько-нибудь решающего значения.
— Продолжайте.
— Наша Азиатская дивизия разлагается изнутри. Три сотни полковника Лихачёва расформированы за повальное пьянство. Обещанная помощь монгольских князей поступает крайне медленно и нерегулярно. К тому же в основном она выражается в поставке баранов и лошадей, в то время как мы испытываем катастрофическую нехватку личного состава. Долго так продолжаться не может…
— Что ещё?
— Разведчики доложили: Богдо-гэген заперт в крепости, его тщательно охраняют днём и ночью. Разумеется, одной этой акцией советники генерала намеревались лишить Халху духовного вождя, но добились абсолютно иного. Пленение живого Будды возмутило и степных монголов, и горожан, и даже самих китайцев. Он лишён любого общения с внешним миром, его не посмеют убить, но наши войска, стоящие на сопках у Урги, заставляют противника нервничать. Вчера был задержан некий хорунжий Немчинов, признался, что был подкуплен и подослан с целью отравить вас. Мы не можем позволить себе стоять у стен этого города вечно. Дайте приказ о штурме, барон!
— Приказа не будет.
— Но…
— Вызвать ко мне бурятов. Урга сама откроет нам ворота…
Меня здорово качнуло. В ногах появилась неожиданная слабость, но лишь на мгновение. Потом я встал из-за столика, взял ресторанный нож и, не глядя на Лану, попробовал полоснуть ладонь. Не резать вены мне мозгов ещё хватало. Нож был слабо заточен, пришлось нажать посильнее. Первая царапина оказалась не очень глубокой, зато на срезе второй сразу набежали рубиновые капли крови. Я поднёс руку к её губам. Она подняла на меня совершенно чужой взгляд и впилась в мою ладонь…
Это было странное ощущение. Не как в кино, не как в художественной литературе и уж совершенно не так, как я бы мог себе представить всего пару минут назад. Я не был готов к такому.
Лана наслаждалась моей кровью с безумством зверя. Её язычок раздвигал края раны, пробегая её по всей длине или жадно проталкиваясь поглубже. Её зубы стискивали мою ладонь, словно бы выжимая, выдавливая красную солёную жидкость, которая сейчас возвращала ей жизнь.
Она едва сдерживала то ли удовлетворённое урчание, то ли недовольное рычание. Её пальцы так впились в мою руку, что я не смог бы вырвать ладонь силой, даже если бы попробовал ударить её. Меня захлёстывала самая сладкая боль, казалось, я на миг понял, что такое истинное самопожертвование. Это не милостыня, не дарение денег или чего-то материального, не просто накормление голодного, а осознанное спасение человека ценой собственной крови! Не рядовое медицинское переливание, а максимально реальный факт добровольной отдачи части себя для питания другого, потому что иначе этот другой умрёт. Вот только была ли Лана человеком…
— Тебе лучше? — тихо спросил я, когда она с трудом отпустила меня и дважды облизала губы.
— Да-а… — Её шёпот был едва слышен. Она откинулась к стенке, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза. — Ты очень вкусный. Твоя кровь похожа на дорогое выдержанное каберне…
Я достал из кармана носовой платок с намерением перевязать ранку, но она абсолютно не кровоточила.
— Не бойся, я всё вылизала. Никакого заражения тоже не будет. Но больше не делай так, иначе когда-нибудь я сама возьму твою кровь.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты понял.
Она подняла на меня круглые, лучистые глаза. В них не было красноватого отблеска, не отсвечивали три шестёрки и не скалился холодный череп луны. Но было бы столь же глупо искать в них благодарность, признательность, ласку. И тем не менее я вдруг понял, что эту женщину я не оставлю никогда. И что ещё страшнее — я сам буду искать возможность ещё раз предложить ей свою кровь…
— Лучше расскажи мне о своих видениях, — на миг сомкнув ресницы, попросила она.
Я вылил в свой фужер остатки вина…
— Это, наверное, глупо звучит… Но мне действительно иногда кажется, будто я словно проваливаюсь куда-то. Далеко, в чужую жизнь какого-то незнакомого человека. Я даже не знаю его.
— Знаешь.
— Не знаю. Или, вернее, знаю, но не помню… — Я окончательно запутался, но она всё равно не отпустила бы меня, не найди я решения. — Он — белогвардеец, служил царю, сейчас воюет где-то в Сибири, с монголами. Нет, вместе с монголами! Мне часто видятся степи, жёлтые, пустые, похожие на шкуру верблюда. И ещё буддистские храмы с колокольчиками, повторяющими твоё имя. И всё время война, кровь, много крови…
— Когда почувствовал это в первый раз?
— Когда ты поцеловала меня.
— Хорошо, проверим. — Лана приподнялась и сама коснулась уже тёплыми губами моих губ. Боль в левой части лба вспыхнула, как удар казачьей шашки…
Город горел. Трупы китайцев-гами-нов валялись прямо посреди улиц. Мародёров и грабителей расстреливали наместе. Я ехал на своей белой кобыле, в малиновом монгольском халате, с золотыми погонами на плечах, и с наслаждением вдыхал запах падали. С некоторых пор сладковато-пьянящий дух мёртвой плоти вызывал во мне странные, смешанные и противоречивые чувства.
Я словно бы переставал быть самим собою. Потомок древних крестоносцев, носитель великой фамилии, издревле рождавшей воинов и героев, не мыслящий себя в мирной жизни, я вдруг растворился в незнакомых доселе откровениях буддистских лам. Ранее за глаза, а теперь и открыто в лицо мои цэрики с уважительным придыханием называли меня Махагалой — шестируким богом войны! И я отчётливо ощущал в себе его присутствие, усиливающееся с каждым днём, а вернее, с каждой кровавой жертвой, принесённой мною в боях за Ургу…
Я не начинал штурма, пока мои люди, переодетые в жёлтые одеяниялам, не выкрали живого Будду из-под превосходящей китайской охраны. После этого невероятного деяния весь гарнизон врага был деморализован, генерал Го Сунлин в гневе покинул город, и я не мешал ему. В ту же ночь Азиатская дивизия молча пошла на Ургу!
Мы штурмовали её обмороженные, плохо вооружённые, голодные, доведённые до полного отчаяния. Забайкальские казаки, башкирцы, монголы и тибетцы убивали, резали, рубили всех, кто оказывал хоть малейшее сопротивление. Мы не жалели никого, никто не жалел нас, и кровь на схваченных морозом узеньких улицах быстро становилась розовым льдом. Безумство войны усмирялось лишь животным страхом перед моим взором. Я никогда не прятался за спины своих людей, выходя на китайские штыки лишь с одной монгольской плёткой-ташуром. Суеверные гамины сами бросали оружие в снег…
Говорят, за мной повсюду следовали собаки. Это неправда. По крайней мере, не было правдой в тот день. Свиту одичавших псов-трупоедов Махага-ла даровал мне гораздо позже…
Лана многому учила меня, не уча. Мы оба понимали, что она не наставница мне, а я не преданный ученик. Наше общение могло быть окрашено самыми разными оттенками человеческих чувств. Наверное, если бы мы жили семейной парой, то быстро свели бы друг друга с ума. Если бы, конечно, просто не перегрызлись в первую же брачную ночь.
