Макс Мах - Хищник
— У вас нет ровным счетом никаких оснований.
— Хотите сказать, нет прав?
— И прав, — согласилась Дарья, — и оснований. Живите сегодняшним днем, Кирилл Иванович! Это лучшая политика!
Больше они к этой теме не возвращались. Наслаждались вином и яствами — кухня в «Домино», и в самом деле, оказалась отменная, — играли в рулетку и блэкджек, и снова выпивали, просматривая между делом программу варьете, и уже глубокой ночью — во всяком случае, Дарье казалось, что уже очень поздно, — поднялись наверх, в «Королеву Роз». Тут, собственно, все и случилось.
Дарья лениво огляделась, осматривая гостиную — открытая двустворчатая дверь, занавешенная тяжелой портьерой, вела дальше, в спальню, — и, подойдя к разожженному камину, поставила бокал с шампанским на полку.
— Прелестно! — сказала она, поворачиваясь к Кириллу, и получила удар в солнечное сплетение. Хороший удар. Точный и сильный. Такой, что убить не убьет, но на пару минут «стреножит», сложив пополам, словно наваху, как нечего делать.
«Что за?..» — но додумать не удалось, стало очень больно, и дыхание прервалось. А когда задыхаешься, и в глазах темно от недостатка кислорода, ни о чем не думаешь, кроме как глотнуть воздуха. Даже о боли. Тем более о том, за что вдруг, или с какой стати?
Очнулась мокрая от пота, с бешено бьющимся сердцем и кляпом во рту. Оказалось, сидит в кресле, привязанная к нему за руки и за ноги, а когда и как туда попала, даже не запомнилось. Одно очевидно — это не игра в «сделай мне больно», не прелюдия к любви «пожестче». Не в той позе она пришла в себя, да и одежда вся на месте, даже панталоны. Так что, не вертеп порока, а скорее миракль на тему великомученничества. Хотела было спросить об этом своего коварного «дружка», но кляп мешал не только дышать. Говорить он мешал еще больше.
— Очухались, сударыня? — Кирилл стоял перед ней, смотрел, как ни в чем не бывало, курил папиросу. — Можете не отвечать, вижу, что сознание к вам вполне возвратилось, а посему хотелось бы сразу перейти к делу. Женщина вы, Дарья Дмитриевна, не только красивая, но и умная. Это факт. Впрочем, вы ведь не Дарья и не Дмитриевна, не так ли?
Намек на истину прозвучал ударом погребального колокола.
«Что он знает?!»
— Я ведь, как думал? — продолжал между тем Кирилл, слегка покачиваясь на пятках. — Охмурю какую-нибудь пишбарышню, осчастливлю девушку по полной программе, так она мне все свои мелкие секреты — ну, те, до которых допущена, — сама в клювике принесет, даже просить не придется. И ведь это только звучит так просто, Дарья Дмитриевна. На самом-то деле подобраться к Арсеналу ой как не просто. Но я подобрался, как видите. Два года жизни и кучу денег потратил, но на бал к губернатору попал, и в заводоуправление тоже. А там вы. Но вас, простите на грубом слове, и ловить не пришлось, сами клюнули. Не так ли, Дарата Довмонтовна?
Вот тут ее проняло по-настоящему. Услышав «родное» имя Дарья на мгновение даже утратила самоконтроль. Вздрогнула. Открылась извергу, — а то, что Кирилл тать, она уже поняла, — показала свою слабость. Но, с другой стороны, не из железа же она сделана, право слово!
— Вы что же, госпожа капитан-инженер 1-го ранга, — хищно улыбнулся Кирилл, заметивший верно, как Дарья дает слабину, — не знали, что других женщин в штаб-офицерских званиях в вашей армии всего трое? Вас вычислить, уважаемая, для кадрового разведчика, — а я, увы, кадровый, — это и не задача вовсе, а баловство. Однако положение ваше в Народно-Освободительной Армии Тартарской Республики кардинальным образом меняет ваше, Дарата Довмонтовна, положение относительно меня. Вы понимаете? — он пыхнул папироской и замолчал на мгновение, давая Дарье вполне прочувствовать свое незавидное «положение». — Пишбарышню я бы побаловал, наверное, да и отпустил с Богом. Куда она, на самом-то деле, с моего крючка денется? Однако вас, госпожа Эгле, я отпустить не смогу. Вот это та мысль, которую я хотел бы довести до вас в первую очередь. Остальное, как говорится, производные. Будете сотрудничать, переброшу вас в тихое спокойное место. Обеспечу комфортом в пределах разумного, и будете себе жить-поживать, помогая нам разобраться, что там у вас к чему. А нет, так нет. Мне терять нечего и бояться тоже нечего. Все равно все расскажете. И сделаете все. Буквально все, о чем попрошу. И в тихое место, в конце концов, уедете. Но уже без комфорта. Поскольку ни к чему. Денег на вас и так потрачено столько, что подумать страшно. Но комфорт — это ведь от лукавого. Кто о нем думает, когда больно? А вам будет больно, и сейчас и, что важнее, потом, потому что потрошить я вас стану здесь и сейчас. В полевых условиях, так сказать. Без медиков и лекарств. По старинке. Убить не убью, — усмехнулся он, видя, должно быть, по выражению ее глаз, что своего добился, — но покалечу наверняка. А это, знаете ли, тот еще геморрой, жить со всеми этими «приобретениями». Так что думайте. Даю вам пять минут на осмысление моих слов и продолжим с Божьей помощью.
Кирилл кивнул ей, словно бы, ставил точку и отвернулся. Подошел к круглому столу, затушил в пепельнице окурок и, сдвинув на дальний край вазу с фруктами и поднос с шоколадными пирожными, вышел в спальню. Дарья же, связанная по рукам и ногам, и слова вымолвить не могла. Думать она, впрочем, не могла тоже. Паника захватила ее сразу всю, напрочь выбив куда-то в «никуда» все признаки ума и таланта: здравый смысл, скорость и точность мысли, волю, наконец. Обрывки мыслей метались в наполненной гулом и жаром голове «без смысла и разумения», и, уж тем более, без цели. Ей было страшно. Жутко и одиноко. Кирилл, его холодные деловито-равнодушные слова, его предугадываемые воображением ужасные поступки — все это казалось воплотившимся в реальность ночным кошмаром. Да, нет! Какое там! Не казалось, а было. Являлось. Ведь все это происходило с Дарьей на самом деле. Здесь и сейчас, в этой комнате и в этом городе, в ночь перед Рождеством.
«Какая же я дура! Дура! Дура! Дура! Дура!» — и это, если честно, была ее самая ясная мысль.
Самонадеянность, гордыня и презрительная снисходительность к «мелочам жизни» — сыграли с Дарьей злую шутку. Так эпически проиграть в партии-двухходовке могла только последняя тупица. Но именно это с Дарьей и произошло.
«Боже милостивый, какая же я дура!»
Между тем вернулся из спальни Кирилл. Он принес с собой длинный черный футляр, наподобие тех, что используют для хранения кларнетов и гобоев, и поставил его на стол.
— Ну, что? — оглянулся через плечо, одновременно щелкая замками. — Доставать инструменты или просто поговорим? Вы кивните, если что. Я кляп-то и выну.
«Да, да, да!» — сразу же затрясла головой Дарья, готовая, если честно, на все, «только бы не мучили».
— Ну, вот и славно! — Кирилл оставил в покое свой страшный футляр и, подойдя к Дарье, вытащил кляп. Действие, следует отметить, малоприятное, но без кляпа качество жизни возросло в разы.
— Итак? — голос спокойный, глаза внимательные. И где, спрашивается, вся та страсть и нежность, что светилась в них еще несколько минут назад?
«Вот же подонок двуличный! Выблядок! Сукин сын!» — кричало ее сердце, но разум, как бы ни был он раздавлен ужасом, подсказывал, «всего лишь профессионал».
— Чего вы хотите? — слова давались с трудом, звучали хрипло и, как бы, с шипением, возвращая ее к прошлому, о котором хотелось забыть.
— Один вопрос, — глаза Кирилла сузились, и в них блеснула сталь. — Пока, здесь и сейчас — всего один: кто поставляет Арсеналу гравитонные эмиттеры?
«Один вопрос? — ужаснулась Дарья. — Ну, надо же, всего один вопрос!»
— Я… Я не знаю, — выдавила она, боясь даже думать о том, в какое угодила дерьмо.
— А если отрезать сосок? — не меняя выражения лица, и все тем же «любезным» тоном поинтересовался Кирилл. — Вам какого не жаль? Левого или правого?
— Я…
— Ну, не хотите резать, и не надо, — пожал он плечами, словно бы соглашаясь с ее невысказанными вслух возражениями, и снова повернулся к столу. — У меня есть и другие идеи.
Он поднял крышку футляра и, покопавшись в его лязгнувших металлом недрах, достал маленькие стальные плоскогубцы.
— Вот, к слову, Дарья Дмитриевна, настоящая льежская сталь! Коккериль. Тут вот и клеймо заводское имеется, — указал Кирилл пальцем на матово поблескивающую поверхность инструмента. — Как думаете, Дарата Довмонтовна, что вы почувствуете, если я сожму этим ваш сосок?
— Я… — но она от ужаса и говорить-то толком не могла. Слова произнести не умела, даже прохрипеть.
— Я… — получалось ужасно. Вернее, не получалось вовсе.
— Для начала, вы, госпожа капитан-инженер 1-го ранга, вульгарно описались. А что будет, если я вам ваш янтарный мундштук в задницу воткну?
