Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
Сон сорок восьмой
Зачем вы здесь? – спросил Орландо.
– Я ищу Аду, – ответил Филипп.
– Зачем? – резко спросил бывший актер.
– Я люблю ее.
– Вранье, – скривился Орландо. – У вас нет ничего общего с нами.
– С нами… – повторил Филипп. – То есть… и вы тоже?
– Да, я тоже, – проговорил Орландо с вызовом, вскинув голову. – Вас это не устраивает?
– Мне все равно.
– Мы никому не делали зла, – заявил Оливье. – Это вы захотели, чтобы мы были вашими врагами. Вы умеете только ненавидеть. А любить…
– Я люблю ее.
– Вы на это не способны. Люди вообще не умеют любить, вам этого не дано. Все, на что вы способны, – убивать, ранить, причинять боль. Здесь вы мастера.
– А как же вы? – горячо спросил Филипп, схватив его за руку. – Зачем же вы пришли к нам? Чтобы научиться убивать? Чтобы стать такими же, как мы?
Орландо отвернулся.
– Мы для вас чужие.
– Мне жаль, – промолвил Филипп, – что так получилось.
– Мне тоже, – сказал Орландо, сверкнув глазами. – Прощайте.
Филипп бросился за ним вдогонку. Начал накрапывать дождь. Орландо петлял и шел зигзагами, постоянно меняя направление. Он перескакивал через лужи, нырял в какие–то щели, ускользая с непостижимой скоростью. Филиппу с трудом удалось приблизиться к нему.
– Орландо!
Оливье обернулся.
– У цветов нет ничего общего с людьми, Филипп!
Огромный экран зажегся над его головой. На экране возникла трехмерная толпа, которая все прибывала. Голос диктора возвестил:
– Сегодня мы прощаемся с нашим Орландо Оливье.
Экс–звезда отпрянул и застонал. Толпа на экране выла и улюлюкала. Филипп, ничего не понимая, подошел ближе.
– В этот скорбный день…
– Что это? – спросил Филипп.
Орландо трясло, он стучал зубами. Филипп подхватил его и повлек за собой. Их вынесло на наземный бульвар, кишащий разношерстной толпой. Рука Орландо превратилась в зеленый лист. Филипп снял с себя ветхий плащ и закутал своего спутника. Экран грохотал высоко в небе:
– Наш Орландо… Наш дивный талант, погубленный смертоносными цветами…
– Нет, нет, – шептал цветок. – Пустите! Пустите меня! Я пойду туда, я больше не могу… Как они мучают меня! За что? Что я им сделал?
Люди оборачивались на них.
– Молчите, – шепнул Филипп, – молчите… Идите за мной. Клянусь, я не выдам вас.
– Нет, – сказал Орландо, – довольно. Бросьте меня! Я болен, Филипп. Бросьте меня и уходите. Все равно, – добавил он с горькой усмешкой, – все равно я уже мертв.
Мышкетер из дорожного патруля, паривший над толпой в своем аэромобиле, заметил Филиппа.
– Эй, вы двое там! Стоять!
– Все кончено, – горько усмехнулся Орландо.
– Нет, – возразил Филипп, – все еще только начинается.
Фаэтон знал: что бы ни случилось, он не бросит Орландо, и Орландо внезапно тоже понял это. Он низко наклонил голову, чтобы его не узнали. Машина зависла перед Филиппом.
– Кто такой? – грозно спросил мышкетер.
– Преданный слуга синьора Ляпсуса, зятя синьора Вуглускра, – сказал Филипп в порыве вдохновенной дерзости. – А это мой брат. Он, кажется, смертельно болен, и я веду его к врачу.
– Тьфу ты, пропасть! – выругался бравый мышкетер и тотчас поднялся на высоту в десять тысяч метров, дабы не подхватить ненароком смертоносную заразу.
– Он был нашей надеждой, нашей юностью, нашей весной, – продолжал разглагольствовать диктор.
Филипп выпрямился. Что–то ослепительно вспыхнуло в вышине, и ярчайшая молния ударила в экран, сопровождаемая ревом обезумевшего грома. Люди кинулись кто куда. Площадь опустела.
– Дождь, – блаженно пробормотал Орландо и затих.
Филипп бережно усадил его около стены. Струйки воды текли по лицу человека–цветка. Золотистые пряди на его голове слиплись и стали похожи на золотые лепестки. Филипп протянул к ним руку, чтобы потрогать, но передумал и сел рядом с Орландо. Дождь шелестел, и вдоль тротуаров бежали потоки воды. Филипп подтянул колени к груди и обхватил их руками. Тонкая шея Орландо дрогнула, веки медленно разлепились.
– Вам лучше? – спросил Филипп.
– Да, – сказал Орландо. – Этот дождь… Правда, я больше люблю солнце. – Он улыбнулся. – Я ведь подсолнух.
– А она? – быстро спросил Филипп. – Она тоже любит солнце?
– Не знаю, – сказал Орландо. – Наверное. Вообще–то она орхидея.
Филипп встал.
– Куда вы? – спросил Орландо ему вслед.
Филипп остановился в середине площади, лицом к востоку, и закрыл глаза. Вода струилась по его одежде, но он не чувствовал ее. Мысленно он представил себе восход солнца, как оно выскальзывает из–за горизонта, лаская лучами лицо. Он увидел гаснущие звезды и луну, тающую в небе, которое все светлеет и светлеет, из бархатно–синего становясь голубым, а затем прозрачным. Он увидел, как расходятся облака, как они отступают и образуют прекрасные картины, прежде чем раствориться в голубой вышине. И когда он представил себе все это, он открыл глаза.
Ночь ушла. Не было больше ни дождя, ни сумрака, ни смерти. Солнце сияло в небе, солнце стояло над блестящими аэробульварами, которые Филипп забыл погасить, солнце смотрело на город, и весь город смотрел на солнце, зачарованный, потрясенный. Под веками Филиппа стояло дрожащее белое марево. А он – он тоже стоял и ждал, когда оно пройдет. Но марево все не проходило, более того – в нем вырисовывалось чье–то лицо. То, о котором Филипп мечтал все эти дни. Слеза скатилась по его щеке; Ада подошла и взяла его за обе руки.
Сон сорок девятый
Время остановилось. Куда бы оно ни шло – вперед, назад, отмеряя четверть шестого до шести или после, – больше не имело значения. Они замерли, взявшись за руки, посреди желтой, глупой, безнадежной площади, ставшей для них площадью счастья. Ни один не нарушал молчания – слова не вмещали всего, что они чувствовали. Но глаза их сказали друг другу:
«Ты любишь меня?»
«Люблю».
«Обещай мне никогда не покидать меня».
«Я никогда тебя не покину».
– Ты обо мне думала? – спросил Филипп. – Ты знала… Прости меня.
– И ты тоже должен меня простить.
Они улыбнулись. Они засмеялись. «Ты здесь, и я здесь. Как это хорошо!» – говорили их сияющие взгляды. И Орландо, смотревший на них с грустью, закашлялся и стал глядеть на солнце.
Потом они шли рядом, и Филипп обнял Аду за плечи. Люди, испуганные появлением солнца в ночи, попрятались по домам: все были уверены, что это испытывают какое–то новое оружие.
– Знаешь, – говорил Филипп, – когда я тебя увидел там, на вечере, у меня было предчувствие…
– Какое?
– Не знаю. Просто предчувствие. Наверное, оттого, что я ждал тебя всю свою жизнь. Искал тебя, а находил других, и все они были как твои тени в мутной воде. Я не лгу. А ты? Что было с тобой?
– Со мной? Я просто жила, как вы, люди. Однажды на улице я нашла приглашение на праздник, которое кто–то потерял. А потом появился ты… Знаешь, я тогда подумала, что некоторые люди красивы, как цветы.
– Как цветы?
– Как ты.
– Значит, я красивый?
Ада остановилась, глядя на него.
– Да. Но такой… бледный. Филипп, что с тобой произошло?
– Нет, ничего особенного, – улыбнулся он. – Просто я был болен.
Ада вздрогнула и уткнулась лицом в его плечо.
– Филипп, я боюсь.
– Чего? – он осторожно гладил ее по волосам.
– Не знаю. Мне иногда бывает так страшно, Филипп.
Лицо его омрачилось.
– Ничего не бойся. Обещаю тебе, мы уедем отсюда, и все будет хорошо. Ты мне веришь?
Ада подняла на него глаза, полные слез.
– Верю.
– Хочешь, солнце зайдет? – предложил он.
– Нет, – она улыбнулась, – пусть светит.
Орландо, старясь не навязываться влюбленным, ушел вперед, но неожиданно налетел на что–то и чертыхнулся. «Что–то» зашевелилось, и Орландо в испуге отскочил.
– Филипп!!! Филипп и Ада подбежали к нему.
– Что случилось? Это был всего лишь старый, грязный нищий с черной дырой вместо глаза, весь покрытый струпьями и замотанный в жуткие обноски. Филипп лихорадочно стал шарить по карманам, выискивая мелочь.
– Граждане, подайте несчастному, у которого даже не хватает сил, чтобы петь, – проскрипел нищий ржавым, противным голосом. – Подайте несчастному, который даже не может навести на вас ствол дырокола, чтобы возбудить к себе жалость и сочувствие. – Неожиданно он умолк и вгляделся в Аду. – Какая красавица! Какая красавица! Не хочешь обнять старого кактуса? Старого больного кактуса? – Он переменил тон и сварливо спросил у Филиппа: – Ну? Где мои деньги?
– У нас ничего нет, – ответил Орландо.
– Извините нас, – добавила Ада мягко.
– Извинить, извинить, – забормотал нищий. – Но как же так, ведь кактусу надо на что–то жить, надо жить, иначе он умрет. Ведь так? А?
