Юрий Никитин - Alouette, little Alouette…
Она засмеялась.
– Хорошо говоришь, образно. Думаю, так и будет. Это на обложках журналов мы все такие веселые и беспечные, а на самом деле все только и следят друг за другом, чтобы не обошли, не опередили в топе красивой жизни. А на самом деле красивая жизнь… вот у тебя и твоих друзей действительно красивая.
Френсис, выяснив, что никто из своих не планирует оставаться у Явлинского на ночь, вызвал минивэн, чтобы поместились с удобствами все семеро, хотя для них было бы достаточно и обычного автомобиля с расширенным салоном.
Аллуэтта только изумилась, что вроде бы ежедневно видят друг друга с утра и чуть ли не до поздней ночи, даже в выходные выходят в лабораторию к своим мышкам, могли осточертеть, но даже на вечеринке то и дело отыскивали один другого, а тут еще и возвращаться возжелали вместе!
Аллуэтту галантный Френсис первой подсадил в салон, опередив Евгена, который нерешительно поглядывал на шефа. По идее, помочь должен бы он, все-таки доминант, все женщины в стае принадлежат ему, субдоминанты только по разрешению…
Френсис победно поулыбался, все вот свиньи, а я кавалер, но Анечку тоже подсадил с еще большим старанием, придерживая и стискивая ее булочки, хотя у Анечки булочками они были разве что в школе, да и то в младшем классе.
Когда все устроились в салоне, дверцы захлопнулись и защелкнулись с отчетливым звоном, чтобы никому не вздумалось открыть на высоте.
Едва слышно зажужжали крохотные винты, высунувшиеся из крыши, и земля без толчка начала быстро отдаляться вниз.
Евген, разогретый вином и раскованностью женщин, кряхтел, сопел, запускал лапу в шевелюру и так сочно драл когтями затылок, что уже и невозмутимый Френсис начал почесываться, а респектабельный Георгий просто поерзал хребтом по спинке кресла с двигающимися массажными валиками.
– Не понимаю, – сказал Евген в сердцах, – вот не понимаю, и все!
– Чего? – лениво спросил Френсис.
Евген повернулся к нему с самым сердитым видом.
– Не знаю, – заявил он, – с кем общался ты, но мне как-то не везло, что ли? Не понимаю, как сумеем привести народ к сингулярности, когда они даже имплантаты женской груди до сих пор воспринимают в штыки!.. Я вот, к примеру, из двух женщин с крупной грудью больше ценю ту, которая вставила имплантаты, чем ту, у которой все от рождения, хотя для простого быдла все наоборот!..
Максим сказал брезгливо:
– И тут о сиськах… Господи, куда прятаться?
– Не скажу, – буркнул рядом Георгий, – чтобы не обидеть, я гуманист где-то глыбоко.
– Очень? – спросил Френсис.
– Очень, – согласился Георгий с угрозой в голосе. – Хочешь заглянуть?
– Нет-нет, – сказал Френсис поспешно. – Ни в коем случае! Ты же не только человек широкой… гм… души, но наверняка и глыбокой. Ты же Темного Властелина прокачивал? Куда мне в такие бездны заглядывать! У тебя же там черно, как и в душе… А я человек поверхностный.
– То-то, – сказал им Евген, – а какая кампания в прессе против телекамер? Ах-ах, правительство и сам президент будут день и ночь наблюдать, как они дрочат!.. Не понимаю, надо делать что-то совсем уж экстраординарное, чтобы переломить их косное мнение!
Анечка, что и здесь одним глазом посматривала на экран новостей, что занял все лобовое стекло, а потом по ее мысленному приказу переполз на крышу, когда она возлегла в позе римской матроны, отдыхающей среди рабов после ванны, сперва не обращала на спор внимания, наконец оторвала взгляд от экрана, взглянула на Евгена несколько затуманенно.
– Слушай, ты тоталитарист, да?
– Кто, я? – спросил Евген в растерянности.
– Ты, дружище, – сказал Френсис авторитетно. – Ты все еще считаешь, что мы живем в авторитарной стране?
Георгий педантично уточнил:
– Евген считает, что мы уже живем в тоталитарной стране. А свобода только на Украине.
Евген вскрикнул в возмущении:
– Вы что мне присобачиваете?.. Скоро хвашистом назовете, патриотом, а то и вовсе русским интеллигентом! Я как бы демократ, уважаю базовые ценности либерализма… если мне кто-то в двух словах скажет, что это такое. А в чем дело?
– Ты хвашист, – сказал Френсис с убеждением. – Ты совсем забыл, что мы все наконец-то живем в свободной стране, где нам обеспечены Конституцией всякие там права, в том числе и топать по тем дорогам, которые избираем. Это наше право увеличивать сиськи или не увеличивать, идти в бессмертие или остаться. И я, как свободный человек, глядя на других свободных, что предпочли остаться, совсем не стану рвать жопу, чтобы тащить их в сингулярность, вопреки их убеждениям демократов и русских интеллигентов. Все равно свинья грязь найдет.
Евген вскрикнул с возмущением:
– Но как же забота о младших видах? Из-за чего декабристов вешали прямо за шеи?
– Заботиться нужно о тех, – сказал Френсис наставительно, – кто протягивает руку за помощью. А тащить тех, кто отбивается, плюет тебе в лицо и кусается… если хочешь посмотреть на таких самоотверженных придурков, то посмотри в зеркало. А мы пойдем в сингулярность без тебя, насекомый ты наш.
Аллуэтта прошептала Максиму с опаской:
– Они что, и здесь на работе?
– На работе они о работе, – ответил Максим, – а здесь о всякой ерунде, достойной пьяных слесарей-водопроводчиков. Кто еще, кроме пьяных слесарей, постоянно толкует о судьбе России, тоталитаризме, свободе и демократии, засилье власти?..
– Не знаю, – ответила она. – Вы в лаборатории работаете, да. Хотя и на работе вы какие-то сумасшедшие.
– Это весь мир сумасшедший, – ответил Максим. – Огромный необъятный мир. А мы в нем крохотный островок… Ну как мозг огромного динозавра. Георгий, на такую красотку можно бы смотреть с большим интересом!
Аллуэтта дернулась, но оказалось, что красотка здесь она не одна. Георгий остановил взглядом изображение на экране, где бесподобная Аня Межелайтис объясняет корреспондентам, что отныне будет носить трусики на особых лямках, вот смотрите, а то у меня такая шелковистая кожа, что любые трусики соскальзывают…
– Я и смотрю, – откликнулся Георгий, хотя даже Аллуэтта заметила, что смотрит с несколько особым интересом, как на большую красивую и ядовитую амфибию.
– Что не так? – спросила Аллуэтта и добавила, чтобы все видели ее объективность: – Суперкрасотка!
– Да, – проговорил он язвительно, даже с сарказмом, – но ты посмотри внимательнее… ну хотя бы на ее рот…
Аллуэтта посмотрела, сказала вынужденно:
– Красивый рот, белые идеальные зубы…
– Но какие зубы, – уточнил он, – смотри, вот это кусательные, резцы, вот клыки… жуть!.. а дальше жевательные…
Все улыбались, уже поняли, только Аллуэтта, снова чувствуя себя дурочкой, спросила в недоумении:
– Что?
– Совсем скоро, – напомнил Георгий, – будем смотреть с содроганием на этих животных… Подумать только, клыки!.. как у волка, как вообще у хищников.
Евген завозился в своем уютном кресле, что уже разложилось в спальное место, сказал ревниво:
– Ты давай без перегибов. На жопы тогда вообще лучше не смотреть? Знаешь, слишком рано примеряешь на себя личину сингуляра. Не влезешь с такой мордой.
– А это чтоб шока не было!
– Какой шок, – сказал он серьезно, – у сингуляра столько будет интересных дел, что даже не оглянемся, какими были. Это все равно, что думать, с какими жабрами я был в утробе матери! Ну был, ну и что?.. Сейчас я вот такой. И потом мне будет по фигу, что сперва у меня были жабры и хвост, потом клыки, затем стальные руки и ноги, которые вскоре превратим в энергополя…
Аллуэтта ощутила, как ее начало слегка приподнимать, словно воздушный шарик, но странное ощущение невесомости быстро прекратилось, автомобиль коснулся выпущенными колесами покрытия парковочной посадки и в порядке машинной любезности, запрограммированной заранее, подкатил к ярко освещенному подъезду отеля, где и живут все члены его команды, за исключением Максима и Анечки.
Глава 11
На другой день Аллуэтта послушно переносила мышек в приготовленные для них клетки, апартаменты, а не клетки, если только нет цели специально их сперва помучить, следила за их состоянием и даже самостоятельно собирала данные по контрольным и контролируемым группам.
За спиной рутинная работа, все помалкивают, и она слушала новости с улиц и площадей, часть визуальной информации транслировалась прямо на сетчатку глаза, не вступая в конфликт с тем, что она видит перед собой в реальности и делает.
После того как показали, как простой и очень простой и демократически настроенный народ прошел по центральным улицам, оттесняя полицию, разбивая витрины и поджигая припаркованные у обочины автомобили, выступил политолог-психоаналитик и велеречиво начал объяснять, что человек осознает себя тогда личностью, когда начинает понимать, что родители – это одно, а он – другое. Именно тогда и начинается протест против «родительского засилья». И все, что скажут родители, трактуется только в худшем из смыслов. Улица рулит!.. Только улицей тоже рулят. Другие люди, не родители.
