Рейчел Уорд - Числа. Трилогия
Рюкзак я оставила в спальне. Вскакиваю и бросаюсь за ним. Молния расстегнута. Кто-то в нем порылся. Деньги, конечно, исчезли. До последней бумажки.
— Черт! Их кто-то забрал! Ты мне поможешь их вернуть?
Мэг мотает головой:
— Все, их нет. Больше ты их не увидишь. Если у тебя есть деньги, носи их при себе. — Она хлопает себя по груди, куда она засунула деньги, которые дал ей Шейн.
— Но это же кто-то из девушек или Шейн! Он же заходил в спальни, правда? Нельзя же брать чужие вещи! Это мои деньги!
— Их больше нет. Это твой первый урок. Что, трудно? Будем надеяться, это не Шейн: если он видел вот это, все, пиши пропало. — Она вытаскивает из рюкзака мою школьную блузку с галстуком.
— И что?
— Заставит тебя завтра ее надеть. За девочку в школьной форме ему дадут в два раза больше.
Завтра. Шейн требует плату за ночлег, но какая-то зараза меня обчистила. Где мне теперь взять денег? Блин, откуда… Тут до меня доходит, что сказала Мэг.
За меня дадут денег. Завтра.
— Девушки, — говорю, — они же не погулять пошли, да?
Мэг опять прикладывается к бутылке.
— Нет, не погулять, — кивает она, — а на работу. Мне бы тоже надо, но Шейн дал мне выходной. Хочет, чтобы я за тобой присмотрела.
Присмотрела, значит. Чтобы я не сбежала. Чтобы застряла здесь до завтра. Завтра. О господи!
— Мэг, — говорю. — Я не могу… Я не могу, как остальные девушки!
При мысли об этом меня мутит. Я же от этого и убежала. Больше никогда никому не позволю со мной так поступать. Не допущу. Не…
Она снова протягивает ко мне руку. Гладит меня по голове, успокаивает, утешает.
— Можешь, можешь. В первый раз все нервничают, это ничего. Выпей водочки, покури травки, нее и обойдется.
— Да нет, я, понимаешь, я… мне нельзя! Я беременна!
Она выпрямляется, хмурится — а потом откидывает голову и хохочет.
— Господи Иисусе! Совсем слепая стала. Даже не заметила. Какой срок?
— Не знаю. — Я тоже выпрямляюсь и обтягиваю свитером раздутый живот.
— Ни фига себе пузо! Шестой месяц? Седьмой? Ну все, я тебя отсюда вытащу.
— А тебе за это ничего не будет?
— Будет, а как же, да плевать я хотела. Даже я не отправлю такого ягненочка на бойню.
— Так ведь меня такую никто… никто со мной… не захочет…
Мэг спускает ноги на пол и встает с дивана.
— Захотят-захотят, еще как. Тут такие психи водятся, мама не горюй, и Шейн всех знает. Ты точно домой не вернешься?
Мотаю головой. Что бы ни случилось, в какую бы мерзость я ни вляпалась, домой я не вернусь. Тогда Мэг подходит ко мне, приседает на корточки и обнимает меня.
— Ничего, подыщем тебе что-нибудь. Спрячем, — шепчет она мне на ухо.
В дверь звонят. Мэг отрывается от меня, тушь у нее потекла. Она проводит пальцем под глазами, моргает и громко шмыгает носом.
— Ну я даю. Совсем размякла, да? Это Вин. Сиди здесь.
Она идет открывать. Слышу два голоса — ее и мужской, они довольно долго о чем-то говорят, но слов мне не слышно. Потом Мэг возвращается ко мне.
— Это Винни, — говорит она. — Он согласился взять тебя к себе.
Из-за ее спины выходит человек. Высокий, тощий, голова — будто череп, глаза огромные.
Не знаю, что сказать, как быть. Не понимаю, кому можно верить. Я думала, Мэг нормальная. А она, оказывается, вербует девочек для сутенера. Мало ли кого она привела!
— Да не бойся ты, — говорит Мэг, — он тебя не тронет. Я бы ему жизнь доверила. И доверяю. Каждый день.
Они коротко улыбаются друг другу, потом она берет его под руку и кладет голову ему на плечо.
— Сара, он тебе ничего плохого не сделает. Разве я могу тебя подставить?
Смогла же!
Винни гладит Мэг по голове, потом высвобождается.
— Поживешь у нас в норе, — говорит он. — За так. Без базара. Шейн тебя там не достанет. И полиция. Никто.
— Почему? Почему ты соглашаешься?
Винни глядит в пол, переминается с ноги на ногу.
— Ну, Мэг сказала. Про маленького. Тебе же надо куда-то сховаться, а у меня есть куда. Все просто.
Зуб даю — все не просто, но я же понимаю, что будет, если я тут останусь. Выбор невелик, прямо скажем. Придется рискнуть.
— Ладно, — говорю.
— Выпьешь чего-нибудь, Вин? — спрашивает Мэг. — Посиди, выпьем…
Винни глядит на часы и мотает головой.
— Давай-ка двинем, цыпа. Собрались — так уж пошли. О'кей?
— Ладно, — говорю.
В дверях Мэг еще раз обнимает меня.
— Ты осторожней, — говорит она и гладит меня по животу. В первый раз кто-то, кроме меня, погладил моего ребенка. От этого все сразу становится настоящим. Во мне кто-то растет, новый человек. До меня доходит, что это значит, доходит реальность происходящего, и у меня кружится голова.
— Э, тебе плохо? — спрашивает Винни: я замираю, и меня слегка покачивает.
— Нет, — отвечаю. И делаю глубокий вдох. — Нет, все нормально. Пошли.
Адам
Иногда мне кажется, будто я ее сочинил. Сару. Помню ее такой идеальной — глаза, лицо. Закрываю глаза и чувствую, как ее пальцы касаются моей щеки. Как сон — только по-настоящему. Я знаю, что по-настоящему, — я же все тогда записал, как только добрался до дому.
Это все есть в моей книжке — и ее число, и все остальное, что я про нее помню. Целую страницу заняла. Перечитываю записи каждый день, а толку? Ее так не вернешь.
С тех пор как она исчезла, прошло уже три с лишним недели. Почти месяц.
Хожу по городу, высматриваю ее. Она же где-то есть. Была бы у меня ее фотка — показывал бы всем, расспрашивал, да только фотки у меня нет. Все только в памяти.
Вообще-то я не люблю бывать где много народу. Обычно я держусь от людей подальше, смотрю под ноги, чтобы случайно в глаза не заглянуть, но теперь другая история. Заставляю себя лезть в самую толчею. Пробиваюсь сквозь толпу, а иногда стою и смотрю — проверяю все лица. И везде на меня тоже смотрят. Обычно полиция тут же меня засекает и велит не задерживаться. И все эти хождения-брожения, все старания не приближают меня к Саре. Зато чисел у меня теперь — завались.
Число есть у каждого. И смерть есть у каждого.
Крики, стоны, удары и боль — больно рукам, больно ногам, боль сдавливает голову, боль простреливает все тело. Меня пронзает железо, на грудь наваливается такая тяжесть — не спихнешь, — я истекаю кровью — ее не остановить, легкие не дышат, пытаются втянуть воздух, а его нет. Я проживаю все эти смерти. Они мелькают во мне — и оставляют следы. От каждой меня встряхивает. От каждой я не могу опомниться и теряю силы.
Я все записываю, пытаюсь вытеснить каждую смерть или группу смертей из головы — и загнать в записную книжку. Раньше так и получалось, а теперь — нет, и смотреть на толпу я могу не больше двух часов подряд. Потом голова переполняется. Тогда надо уходить — уходить подальше от людей, их историй, их концов.
— Черт побери, Адам, на тебе лица нет. Где ты был?
Стоит мне показаться на пороге, как бабуля начинает приставать.
— Где ты был? Куда ты вообще ходишь? С кем?
Хотел бы я, чтобы мне было куда деваться, — только некуда. Это мой дом. Ну, или типа того. Коробочка, в которой сидят два человека, которым нечего делать вместе. Протискиваюсь мимо бабули, топаю прямиком наверх, в свою комнату, и закрываюсь там. Вот чего я хочу, вот что мне нужно — закрытая дверь и никаких тебе лиц, никаких глаз, никаких смертей.
Лежу на кровати, сижу на полу — в голове все равно жужжит, я выбиваю ритм пальцами по спинке кровати, или нога у меня дергается, дергается, дергается… Нет, не могу я так сидеть и ждать. Надо что-то делать.
Достаю записную книжку, пролистываю страницы. Места, числа, смерти. Перечитываю по сотому разу. Везде сплошные «двадцать седьмые». Что же тут произойдет? Что произойдет в Лондоне, почему погибнет столько народу? В одних районах каждый третий — «двадцать седьмой», в других — каждый четвертый. Сколько вообще народу в Лондоне? Почти девять миллионов? Неужели трем миллионам осталось жить всего два с половиной месяца? Неужели и мне?..
Страшные это смерти — поломанные кости и хребты, размозженные черепа. Так погибают, когда дома рушатся, или взрываются, или на них что-то падает.
Да, похоже на войну или стихийное бедствие, потому что, если бы это была эпидемия — ну, грипп там, чума и все такое, — смерти были бы размазанные, правда? Не могли бы все умереть в несколько дней. И я бы не чувствовал того, что чувствую, когда вижу числа, — были бы жар, слабость и усталость. Правда?
Я вбил себе в голову, что во всем этом есть закономерность, надо только ее увидеть. Закономерность в распределении чисел. Они хотят мне что-то сказать. Потом мне приходит в голову, что записная книжка — это только начало, с этими данными можно как-то работать. У меня есть места. У меня есть даты. У меня есть разные виды смерти. Может, нанести их на карту? Бегу в гостиную за бабулиным автомобильным атласом. Когда бабуля слышит меня, то высовывает голову из кухонной двери, начинает что-то говорить, но я делаю вид, будто не слышу, хватаю атлас и лечу обратно наверх.
