Виктор Пелевин - S.N.U.F.F.
Грым посмотрел на Каю. Она сидела, сосредоточенно закрыв глаза — будто тысячелетняя статуя, ждущая, когда суетливые быстрорастворимые люди покинут облюбованное ею пространство и превратятся в прах, чтобы она смогла проснуться вновь.
Хлоя с характерной для оркской девушки практичностью переложила остывшие мантоу с тарелки Каи на свою.
— Ей все равно не надо, — сказала она.
Дамилола благожелательно кивнул.
— О чем задумался, Грым? — спросил он.
Грым поднял глаза.
— Я одной вещи понять не могу, — сказал он. — Если вы так живых людей подделывать умеете… И меня самого изобразить можете без всякого моего участия… И даже моим голосом прочитать стихи, которые я только собирался написать… Зачем вам тогда эти войны на Оркской Славе? Вы же без нас в сто раз лучше все снимете. И про любовь, и про войну. И никого не надо убивать.
— Но это будет неправда, — сказал Дамилола. — Так уже было раньше. Снимали неправду, и в нее никто не верил. Неверие вело к ненависти. И в результате рухнул весь мир.
— Мои стихи перед битвой — тоже неправда.
— Так на то и развлекательный блок.
— А почему нельзя показывать снафы в развлекательном блоке?
— Потому что снафы — не развлечение, — сказал Дамилола серьезно. — Это таинство. И это правда. Не просто правда, а самая ее суть… Хотя, конечно, вымысел в них тоже есть, если строго. Сюжет, костюмы, исторический период… Но это как обертка от конфеты. А сама конфета сделана из чистейшей истины. Снаф просто не может быть ничем другим. Поэтому это фундамент, на котором можно строить все остальное.
— А вот она — правда или неправда? — спросил Грым и указал на Каю.
— Для меня правда, — сказал Дамилола. — Особенно в плане кредитных выплат. А что это для тебя, знаешь только ты. Есть вещи, которые являются правдой для одного и неправдой для другого. Из-за них, кстати, и возникает ненависть между людьми.
— А зачем вообще нужны снафы?
— Такой вопрос в нашем обществе не стоит.
— В каком смысле?
— В прямом. Корнями все уходит в философию и религию. Но мы про это давно не думаем. Людям просто не до того, Грым. Вот возьми меня. Когда я снимаю на целлулоид — это для вечности и Маниту. И нельзя сказать, что я в это не верю — я верю. Но глубоко вникать я просто не хочу. Не с меня началось, не мной кончится. Пусть этим священники занимаются — у меня ведь голова не резиновая. Сил хватает только на работу, да еще… — Дамилола кивнул на загадочно молчащую Каю. — Так что, если тебе действительно интересно, иди в храм.
— В храм?
— В Дом Маниту.
— А меня туда пустят?
Дамилола засмеялся.
— К ним давно никто не ходит, Грым. Конечно, пустят. Я поговорю с Аленой-Либертиной — думаю, она захочет все объяснить лично. Старушка будет счастлива, что кому-то это еще нужно. Хлоя, только ты не говори, что я ее старушкой назвал. А то старушка обидится. И не на меня, хе-хе, а на тебя. Поняла?
Когда я снял Каю с паузы после ухода гостей, первым, что она сказала, было:
— Про резонанс забудь, толстожопое. Consensual sex[19] только в фабричном режиме. Запрись в сортире и сделай меня доброй. Понял?
— Понял, — ответил я, фальшиво изображая смирение. — Что ж я теперь делать-то буду, а?
Она посмотрела на меня с хмурым недоверием — словно чуя, что у меня заготовлен следующий ход.
Лапочка не ошиблась. И готов он был уже давно.
Когда стало ясно, что она всерьез намерена меня шантажировать, захлопывая перед моим носом дверцу в только что показанный мне рай, я понял — мне нужно ответное оружие. Шантаж так шантаж. Думаю, в этой области ни один алгоритм еще долго не сможет сравниться с обиженным и обозленным человеком.
В первые дни, как бы в шутку, я пугал ее тем, что объясню Грыму, кто она такая на самом деле. Сначала это помогало. Но долго так продолжаться не могло — Грым так или иначе догадался бы сам. В крайнем случае заметила бы Хлоя. Поэтому я не особо переживал, когда из колоды выпал этот козырь.
У меня наготове был другой.
Кая так долго и старательно имитировала интерес к Грыму, что не могла легко отказаться от этого модуса поведения. Все ее требования и просьбы теперь так или иначе касались символического соперника, и она вынуждена была изображать не только постоянный интерес к нему, но и заботу о его благополучии.
Именно этим я и собирался воспользоваться.
— Иди сюда, — сказал я. — Кое-что тебе покажу.
Она сделала гримасу в том смысле, что ей совершенно не интересно. Я прошел в свою боевую рубку и устроился на рабочем месте.
— Это про Грыма, — еле слышно буркнул я под нос.
Она слышит как кошка.
Не прошло и минуты, как она появилась рядом — и тихо присела на кушетку возле контрольного маниту. Все еще с таким видом, будто боится испачкаться о воздух, который я выдыхаю.
Я включил запись.
Это была обычная контрольная дорожка черного ящика «Хеннелоры» при патрулировании Оркланда. На маниту появился подвал дома, снятый через прицел с включенной гипероптикой.
Видны были три фигурки — просто контуры, заполненные мерцающими блестками. Одна фигурка сидела у стены. Другая стояла рядом. Третья фигурка держала в руках какой-то длинный и тонкий предмет. Она замахнулась им и ударила сидящего по ноге. Вторая фигурка попыталась помешать, но не успела.
Я включил звук, и стал слышен постепенно затихающий крик.
— Я это видела, — сказала Кая.
— Ты не видела вот этого, — ответил я и нажал на кнопку «шах HUD».
На маниту сразу же появилось целое море информации — включая силу и направление ветра, показания радаров дальнего и близкого радиуса и даже фазы луны в момент съемки. Пару сложных графов в верхнем левом углу экрана не понимал я сам. Одновременно с этим великолепием рядом с оркскими фигурками высветились их индивидуальные нестираемые номера: 1350500148410 и 1 359847660 122. Это были данные Грыма и Хлои. Я был уверен, что Кая помнит их наизусть.
Я остановил запись и спросил:
— Ты помнишь, как все началось? Ты попросила меня его спасти. И я это сделал. Совершил, между прочим, серьезное служебное нарушение. Скрыл обстоятельства от руководства.
Я знал, что проверить мои слова она не сможет никак.
— Теперь поразмысли, — продолжал я, — что будет с твоим Грымом, если я передам эту запись по инстанции?
Она молчала.
— Не знаешь? — спросил я. — Я, честно говоря, тоже точно не знаю. Но думаю, что все для него кончится достаточно безболезненно. Мы все-таки гуманное общество.
— В каком смысле безболезненно? — спросила она.
Тревога очень шла к ее нежному личику.
— В том смысле, что это будет, скорее всего, летальная инъекция. Или газовая камера. Все произойдет быстро.
— А что будет с тобой? — спросила она неуверенно. — Ты же тоже… Совершил нарушение?
— Я знаю, что тебе на меня плевать, — сказал я горько. — Ты только рада будешь, если меня отправят на тот свет вслед за этим оркским волчонком. Но я тебя разочарую. Мне в самом тяжелом случае сделают предупреждение по службе. А скорей всего просто оштрафуют.
— Ты ведь говорил, что рискуешь всем, — сказала она.
Я засмеялся.
— А разве с тобой можно иначе? От тебя ведь всего приходится добиваться хитростью. Но на деле я могу быть виновен только в халатности. Я не нарушил ни одного прямого приказа.
Это была чистая правда. Все свои приказы я выполнил.
Она думает невероятно быстро. Крохотную долю секунды, которую засечет не всякий хронометр. Но, поскольку ей приходится имитировать человеческое поведение, она потом долго притворяется, будто размышляет. А из-за того, что она работает на высоком уровне сучества, она в это время делает всякие оскорбительные гримаски — смотрит на меня, как на больного слоновьей болезнью, который только что продемонстрировал ей свою маленькую тайну, или морщится, словно я кормлю ее гнилым рыбьим жиром с ложки.
Но сейчас она превзошла саму себя.
Выглядело это так, как если бы она вдруг поняла, что от ее поведения зависит чья-то очень дорогая ей жизнь — и сразу забыла все свое сучество.
На самом деле, конечно, она никогда ничего не забывает. Поэтому правильнее сказать, что прежний алгоритм был мгновенно вытеснен имеющим более высокий приоритет процессом.
— Ты ведь этого не сделаешь? Правда? — спросила она жалобно, и ее брови чуть поднялись над переносицей.
Я внутренне затрепетал — это было верным знаком, что пара капель счастья вот-вот прольется в мой пересохший рот. Если только я все не испорчу сам, такое тоже случалось.
— Все будет зависеть от тебя, дорогая, — сказал я. — Если ты будешь обижать меня каждый день…
Она махнула рукой, словно перематывая несколько моих следующих фраз. Впрочем, она действительно их знала.
