Андрей Хуснутдинов - Гугенот
— И когда?
— Что — когда?
— Когда я прикрывался ими?
Харитон Савелич выдохнул дым себе под ноги.
— Про первый раз ничего не могу сказать, записи нет, а последний — когда во дворе снеговика лепили. Было дело?
Подорогин задумчиво отер подбородок.
— …Так вот, после этого снеговика тех двух бойцов, что ходили на тебя по второму разу, самих нашли в кабельном коллекторе. — Харитон Савелич расплющил окурок в пепельнице из отрезанного дна пластиковой бутылки. — И дело было представлено так, что ты к этому причастен. Через пару деньков твою бывшую вывезли за город и объяснили: два минус один равняется одному. Иначе говоря, пусть выбирает: или она сама находит способ разобраться с тобой, и в таком разе два минус один можно будет считать равным нулю, или считать придется по-честному, отчего дочки вскоре могут остаться полными сиротами. Кроме того, с этой минуты никто уже не может гарантировать, что в следующий раз, когда тебе вздумается прикрываться детьми, их не положат вместе с тобой.
— А не проще было заставить ее вывести бойцов на меня?
— После коллектора — нет.
— Почему?
— Потому что после коллектора бригада, которая выполняла твой заказ, считала его отработанным. Гоняться за тобой после этого просто так, без нового договора, значило позориться, терять лицо.
— Что-то не сходится. — Подорогин вытянул затекшие ноги. — Если бы Наталья отказалась, все равно бы пришлось позориться.
— Два минус два, Василич, — напомнил Харитон Савелич. — Два минус два.
Задумавшись, Подорогин недолго проигрывал это нехитрое арифметическое действие, на его скулах ходили желваки, потом налил себе полный стакан и не спеша, в несколько глотков, выпил водку до дна.
Харитон Савелич следил за ним с почтительным одобрением.
— А что серьезные люди тогда… — Подорогин промокнул губы запястьем. — Забыли про свой заказ?
— Василич, если бригада пришла к выводу, что ты имеешь отношение к коллектору, то ведь не по потолку они бегали за ним.
Подорогин сунул в рот дольку салями.
— А Щапов? Наталья заплатила ему?
— Нет. Пасечник работал за интерес.
— За какой интерес?
— За доброе отношение к лошадям. — Ткнув палец в донный желобок пепельницы, Харитон Савелич повращал ею, точно телефонным диском. — Пасечник сном-духом не ведал, что твоя с кем-то расписана.
— Хорошо. Но тогда зачем тут возникает этот… расписанный? Кто он?
Харитон Савелич закупорил бутылку.
— Возникает… Расписной этот возникает намного раньше — когда серьезные люди принимают по тебе решение.
— Так он заодно с ними?
— Как ты догадался?
Подорогин спросил у Клуши папиросу и подвинул к себе зажигалку. «Ла… па Ал… дина» — значилось истершимися буквами на захватанном рифленом боку флакона. Подорогин подул в бумажную гильзу с пустого конца, сплюснул ее в пальцах и вдруг бросил со всей силы о стену. Клуша тихо вскрикнула. Облокотясь на стол, Подорогин взялся обеими руками за голову.
— Так-то, Василич. — Харитон Савелич поворочался на стуле. — По всем раскладам было тебе не уйти. Что по массе, что по метрике. Обложили тебя, как зайца. Куда ни ткнись — даже к дочкам — либо обрыв, либо ствол.
— Да при чем тут опять дочки? — прошептал Подорогин, потирая виски и глядя в пол. — Сколько можно? Хватит уже.
— Дочки, дочки… — вздохнул Харитон Савелич, шелестя бумагой.
Секунду спустя между локтей Подорогина легла черно-белая копия измятого и надорванного снизу рисунка, того самого, что в начале года он обнаружил за стеклом полки в своем бывшем кабинете. Подорогин прижал лист пальцами. Уменьшенный в репродукции почти вдвое, плод бурного соавторства Маруськи и Маринки теперь напоминал инженерную схему. Вернее, служил ее объектом: изображение «лендровера», словно подушка для иголок, было сплошь утыкано указательными стрелками — каждая с трехзначным численным кодом в основании, — а под разломанным названием «Ленин» зачем-то помещалась масштабная шкала. В верхнем правом углу ксерокопии стоял подгулявший фиолетовый штамп «ДСП» с приписанными от руки цифрами то ли учетного номера, то ли даты.
— Что это? — сказал Подорогин.
— Вот… — Неподкуренной папиросой Харитон Савелич обвел жирный прямоугольник, которым было очерчено надорванное место внизу рисунка. — Линия разрыва упирается в жопу водителю.
— И что?
— Это точка перешейка.
— Что?
— Область, где масса и метрика события закорочены, уравновешивают друг друга. Стрела времени в этом месте как будто замыкается сама на себя. Вещь, доложу, редчайшая. Вроде самородка в руде.
— И что? — повторил Подорогин.
— Да погоди ты штокать. Я о чем говорю: точка перешейка — это… ну все равно что тебе магический кристалл. Блюдце с бегающим яблочком.
— В будущее смотреть?
— Точно. Или в прошлое — на выбор. Тут только важно понять одно: если точка перешейка не определена, все эти блюдца и кристаллы можно сдавать на вес в базарную хиромантию. Без точки перешейка они такое же барахло, как телефон без подключения к сети.
— Тогда, значит, это не кристалл, а сеть?
— Сетевой разъем, точнее.
— А что — кристалл?
Харитон Савелич почесал бровь.
— Аппаратный хедер со спутниками, компьютерами и комитетами. Средство обнаружения тэпэ и подключения к ней.
— Депо, короче, — резюмировал Подорогин.
Харитон Савелич собрался закурить, но, передумав, заложил папиросу за ухо.
— Можно и так.
— Я не понимаю, — сказал Подорогин. — Как масса и метрика уравновешиваются? зачем? что это?
Харитон Савелич сгреб ксерокопию, бегло взглянул на нее, толкнул Клушу, прикорнувшую на краю стола, и спрятал лист обратно в папку. Клуша выпрямилась и осовело, как в пустоту, посмотрела на зачехленную люстру.
— Вечность, — ответил Подорогину Харитон Савелич.
— Что?
— Метрика и масса, Василич, совпадают, как цапля и журавель. Ну то есть не совпадают. Почти не совпадают. Но если совпадают, то в этом самом месте образуется… как бы тебе сказать…
— Вечность?
— Не совсем… — Харитон Савелич посмотрел на Клушу, которая опять положила голову на кулаки. — Часть.
— Часть вечности?
— Василич, скажи: может быть часть у влажности?
— Нет.
— А что такое роса?
— Влага.
— Так то же самое и здесь. Точка перешейка — что тебе божья роса. Конденсат, который образуется на смычке массы и метрики. Она, точка, конечно, не сама вечность, но если у тебя есть нужное «железо», из такого «сетевого разъема» ты можешь глядеть во все стороны.
— И вы хотите сказать, что мои дочери…
— Я хочу сказать, что не имеет значения, кто оказался в точке перешейка. Тут кого угодно пробивает на интуицию. Больше всего почему-то на это… как его… де-жа-вью… Однако параметры точки — приоритет. Сплошь и рядом бывает, что и немассивные события пробивает на точку. Демонстрации какие-нибудь, футбол, прочий бред с продавленной метрикой. Только проку от таких тэпэ — как от козла молока. Масса события и его масштаб — не всегда одно и то же. Вернее, всегда не одно и то же. Бывает, что камушек какой-нибудь на зачуханной дороге сдвинется, а за ним — о-го-го! — такая масса, что ни одна демонстрация, ни одна революция рядом не валяются.
— Птичье дерьмо на улице Ленина… — ухмыльнулся Подорогин.
— Что? — не расслышал Харитон Савелич.
— Так… — Подорогин поскреб ногтем зажигалку-флакон. — А кто определяет, что событие массивно? Депо?
— А кто вообще определяет массу? — Харитон Савелич тоже прищелкнул по зажигалке. — И почему тебя притягивает к земле, а не наоборот? Потому что ты сам так определил? Или я?
— А кто?
— В том-то и дело: никто. Масса — это то, что определяет самое себя.
— Да как вы узнаёте, под каким камнем искать ее?
— Знал бы, — вздохнул Харитон Савелич, — давно уже сидел в Белом доме каком-нибудь. Плевал бы на головы человечеству.
— А — депо?
— А депо, если и не знает, то виду не подает.
— Так значит, все-таки не знает?
— Василич, вся эта тряхомудрия выливается подчас в такую копеечку, что в глазах темнеет. Понимаешь? Затраты на форвард могут перекрывать расчетные прибыли от форварда в разы. Это как если бы стоимость прогноза на ураган превысила размеры ущерба от самого урагана. То есть когда в депо поняли, что стопроцентный форвард по той же Москве-матушке требует не только московского бюджета, но и возведения, по сути, второй Первопрестольной, ахнули. Ахнули, да поздно: в верхах (кстати, у американцев тоже) сворачивание форвардного моделирования приравнивается уже чуть ли не к сворачиванию оборонных программ. Вот так-то. Думали, что закладываем фундамент под телескоп, чтоб за Богом подглядывать. А оказалось — под очередной столп вавилонский. Не попали в будущее, а попали на будущее. И расписываться в собственном пшике не спешим. Ждем, пока американцы изойдут на говно от своих прогнозов раньше нас. Но американцы тоже не дураки — посматривают, на какой высоте заканчивается строительство у нас, где вместо нашей башни начинается потемкинская деревня. Только смех в том, что мы и сами этого не знаем. Во-первых, из-за недостаточного финансирования невозможно точно маркировать валидность самих форвардов. Во-вторых, приходится делать хорошую мину не только перед американцами, но и перед своими же мудозвонами в Кремле.
