Пол Андерсон - Ключи к декабрю
Он кончил ужинать и тщательно вытер рот салфеткой. Встал из-за стола, крадучись пошел по объятому тьмой помещению.
Он знал, что надо хотя бы собрать тарелки и навести порядок на столе. По совести говоря, посуду следовало бы вымыть. Он своим опозданием причинил Керри столько хлопот! Но он не мог заставить себя приняться за работу. Никак не мог. Он цел и невредим, но он все еще не пришел в себя.
Теперь он понял, что бессмысленно оттягивать это дело, бессмысленно увертываться от страха, который его изводит. Он понимал, с чем ему придется столкнуться, если только до этого дойдет дело.
Конечно, у Стаффи ум за разум зашел. Это не может быть правдой. Слишком уж он умничает, наверное, воображение разыгралось.
Ребята теперь такие же, как и всегда.
Разве что за последний десяток лет у них заметно улучшилась успеваемость.
Разве что, как и следовало ожидать, возросла их эрудиция.
Разве что притягательность спортивных соревнований для них уменьшилась.
Разве что здесь, в Милвилле, почти перевелись преступления.
Да еще эти торжественные детские лица с сияющими глазищами, они неотрывно глядят на него с бумаг на столе.
Он стал медленно расхаживать взад-вперед по ковру возле большого кирпичного камина, чья мертвенно-черная утроба с резким запахом сгоревшего старого ясеня казалась ему пастью, и эта пасть хохотала над ним.
Он ударил старым, слабым кулаком по дрожащей ладони.
— Не может этого быть! — твердо сказал он себе.
И все же перед лицом очевидности следовало признать, что это правда.
Дети в Милвилле взрослели, росли в интеллектуальном отношении намного быстрее, чем им было положено.
А может, здесь кроется и еще что-то.
Вдруг они растут и в каком-то качественно ином отношении, подумал он. Еще один шаг вперед из дикости, в которой пока прозябает человечество. Потому что спорт, на какой бы то ни было основе, хоть и усовершенствованный, все же остается продуктом пещерной эпохи — под различными масками человек протаскивает соперничество, временами оно прорывается в открытую именно в области спорта.
Если б он только мог поговорить с учениками, подумал он, если б он только мог как-нибудь проникнуть в их мысли, тогда, вероятно, что-то и удалось бы для них сделать.
Но это невозможно. Слишком высоки и сложны барьеры, слишком сильно забиты линии коммуникаций. Ибо он стар, а они молоды, он власть, а они его подчиненные. Опять разные напластования отделяют их от него. Никак к ним не подойти.
Конечно, всегда можно сослаться на что-нибудь, но это может прозвучать нелепо. Однако самое главное — при случае выяснить, какие цели преследуют эти Воспителлы, и выработать свою линию поведения.
Стаффи мог ошибиться. Фантастично само предположение, что Воспителлы расставляют какие-то сети.
Особенно странно, что эти чужаки обосновались в Милвилле солидно, как старожилы. Он был уверен, что они не пожелают подвергнуть хотя бы малейшему риску уже завоеванное ими положение — ведь все их признали, предоставили в основном самим себе и говорят о них мало.
Они делают все возможное, чтобы не привлекать к себе внимания. За эти долгие годы слишком уж много чужаков нажило себе неприятности из-за того, что совали нос в чужие дела или занимались самолюбованием. Хотя если пораскинуть умом, то что с человеческой точки зрения можно счесть самолюбованием, с точки зрения чужаков представляется нормой поведения.
Этим еще сильно повезло, что у них на родине мыслящие существа внешне похожи на человека. Они на деле зарекомендовали себя прекрасными детскими воспитателями, поэтому их стали высоко ценить и с готовностью приняли в свои ряды.
Вот уже много лет они пекутся о детях Милвилла: ведь они обладают всеми достоинствами воспитателей. Некогда они организовали дошкольную группу, хотя теперь он припоминает, что в связи с этим было немало шума, поскольку Воспителлы совершенно сознательно не придерживались установленных правил обучения.
Он включил свет и подошел к полкам поискать что-нибудь для чтения. Но ни одна из книг не пробудила в нем интереса. Он провел пальцем по корешкам томов, пробежал глазами заголовки, но не нашел абсолютно ничего.
От книжкой полки он шагнул к широкому окну и выглянул наружу. Уличных фонарей еще не зажгли, но в окнах там и сям уже горел свет, и время от времени по мостовой медленно проезжала шаровидная машина, ее рыскающие фары выхватывали из тьмы то дрожащую под ветром листву, то прильнувшую к земле кошку.
Эта улица была одной из самых старых в городе; когда-то Дин знал всех ее обитателей. Он без малейших колебаний мог бы назвать их имена — Вилсон, Бекет, Джонсон, Рэндом, — но никто из них здесь больше не жил. Имена были уже не те и лица незнакомые; разные слои людей смешались, и теперь на этой улице он не знал почти никого.
Молодые и очень старые — вот кто по-настоящему одинок, подумал он.
Он пошел к креслу и, держась очень прямо, сел перед зажженной лампой. И стал нервно барабанить пальцами по руке. Ему ужасно хотелось встать, но дел не было, разве что помыть посуду, а заниматься этим не хотелось.
Можно пойти погулять, сказал он себе. Прекрасная мысль! Вечерняя прогулка хорошо успокаивает.
Надев пальто и шляпу, он вышел из ворот и повернул на запад.
И только пройдя больше полпути, оставив в стороне деловой район, он отдал себе отчет в том, что направляется к дому Стайлса, к Воспителлам — видно, иначе он не мог.
Он не представлял себе, что ему там делать, что он там может узнать. Никакой реальной цели он не преследовал. Словно это была некая неведомая миссия, словно какая-то сила толкала его туда, будто у него не было выбора.
Он подошел к дому Стайлса и, стоя на тротуаре, оглядел его.
Это был старый дом, окруженный тенистыми деревьями — их посадили много лет назад; двор, выходивший на улицу, весь зарос кустарником. Иногда вдруг кто-то приходил, подстригал газон, а то и подрезал зелень и приводил в порядок клумбы, чтобы отблагодарить Воспителл за заботу о детях, потому что они не брали денег.
Чудно, они совсем не берут денег, подумал Дин. Будто деньги им и не нужны, будто, если б они у них были, Воспителлы не знали бы, что с ними делать. А может, деньги им и вправду не нужны — ведь они не покупали провизии, вели один и тот же образ жизни и ни разу не болели, во всяком случае, этого никто не замечал. Может быть, временами они мерзли, хотя никогда не жаловались, но и топлива не покупали, а для уплаты налогов Леймонт Стайлс оставил им определенную сумму — так, может, деньги им и вправду ни к чему?
Было время, когда в городе ломали голову над тем, как это Воспителлы обходятся без пищи или, во всяком случае, не покупают еды. Потом об этом перестали судачить — жители решили, что насчет чужаков никогда ничего не узнаешь, не надо и пытаться.
И это, конечно, было правильно.
Внезапно Дин осознал, что дом Стайлса был даже старше его собственного. Он был построен не по единому плану — такие дома были в моде задолго до того, как стали делать все комнаты этажа на одном и том же уровне.
Окна были занавешены тяжелыми портьерами, но в щели пробивался свет, и Дин понял, что Воспителлы у себя. Ведь они никуда не отлучались из дома, разве что нужно было присмотреть за младенцами; но в последние годы они совсем редко выходили, потому что у людей вошло в привычку оставлять детишек в их доме. Ребята у них никогда не плачут, даже самые крошечные. Им всем очень нравится бывать у Воспителл.
Он сделал еще несколько шагов, поднялся на крыльцо, позвонил.
Подождав немного, он услышал какое-то движение в доме.
Дверь отворилась, и на пороге, загораживая свет, показалась фигура одной из Воспителл. Дин уже совсем забыл их облик — ведь он их видел много лет назад.
Дин припомнил, что вскоре после того, как Леймонт Стайлс вернулся домой, он встретил всех трех и потом время от времени то одну, то другую видел на улице издалека. Но воспоминание о них и удивление при виде их изгладились из памяти, и сейчас как будто заново, с прежней силой его поразили волшебная грация, неожиданное ощущение, будто столкнулся лицом к лицу с нежным цветком.
Лицо это, если его вообще можно было так назвать, светилось добротой, оно было слишком нежным, таким нежным, что в нем совсем не чувствовалось характера и даже индивидуальности. Удивительная кожа, румяная, словно лепестки цветка, а тело стройное до неправдоподобия, и все же оно настолько исполнено грации и гармонии, что при виде его забываешь о хрупкости. От ее фигуры веяло милой простотой, такой наивностью, что все остальное перед этим меркло.
Нет ничего удивительного в том, что дети так любят их, подумал Дин.
— Мистер Дин, — произнесла Воспителла, — пожалуйста, войдите. Это для нас большая честь.
— Спасибо, — ответил он, снимая шляпу.
