Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга
– Я и тебя-то зря взял, – взорвался он. – Сидишь тут, гундишь… Хочешь, приторможу вон у ларька и топай назад, защищай. Пока недалеко отъехали.
Сказать, что он был взвинчен, значило не сказать ничего. Несанкционированный допрос с применением спецсредств – за это в конторе по головке не погладят. И что с того, что вколол он «ночному гостю» безобидное обезболивающее, всего лишь чуть-чуть затуманившее тому сознание. Если дойдет до расследования – трясти будут по полной программе: методики-то он применил самые настоящие.
«А все-таки, – подумал он с неожиданным в данной ситуации удовлетворением. – Самовнушение – великая штука. Хоть в это и не все верят…»
Александр вспомнил закатившиеся глаза боевика, смертельную бледность, разлившуюся по его лицу, покрытому липким потом, едва шевелящиеся синеватые губы… Игравший всерьез преступник ни на миг не усомнился, что с ним тоже играют по всем правилам, а пластиковый шприц – всего лишь заменитель иголок под ногти и лезвия ножа, рисующего на коже глубокие кровоточащие узоры. Уж он-то в подобном случае откинул бы гуманизм подальше. И применил бы не безвредное плацебо[23], а самое что ни на есть действенное средство. Цель оправдывает средства, понимаешь.
Но как бы то ни было, а майор теперь знал, с кем имеет дело, и понимал, что промедление – смерти подобно. Смерти полузнакомого наследника Классика или же – его жизни, но смерти всего остального. И тут уж гуманизму не было места: при таких высоких ставках часок, проведенный перепуганной женщиной в обществе обезвреженного убийцы, в расчет можно не принимать…
– Черт побери! – вырвалось у него невольно, когда с обочины в свет фар зеленым флюоресцентным пятном шагнул инспектор ДПС с требовательно протянутым жезлом…
* * *– На куски порежу, кишки на кулак намотаю…
Приглушенный свет, монотонные угрозы пленного боевика, общее переутомление рождали в мозгу измученной женщины уверенность, что все окружающее ей только кажется или видится в ночном кошмаре. Что все это – игра утомленного разума, порождение предыдущих бессонных ночей. И не было на самом деле никакого ночного визита и вообще треволнений последних дней, а она сама лежит в своей постели, а через секунду откроет глаза, встанет и пройдет в кухню, чтобы принять таблетку, запить ее стаканом кипяченой воды, снова лечь и заснуть уже без сновидений.
Наверное, она временами действительно выпадала из реальности, потому что сквозь привычные стены и силуэт сидящего на полу человека в черном начинали проступать совсем посторонние образы: люди, которых здесь вообще не могло быть, пейзажи и даже обрывки каких-то сюжетов… И возвращала ее в привычный мир лишь тяжесть пистолета, зажатого в озябших, несмотря на летнюю ночь за окном, ладонях.
– Умеете пользоваться? – спросил на прощание странный архивариус, вручая ей отобранный у бандита «ствол», и она почему-то утвердительно кивнула головой, хотя до сего момента держала в руках оружие всего дважды.
Теперь пистолет, слишком тяжелый для женских рук, упертый рукоятью в стол, глядел своим длинным стволом в голову пленного, заставляя того нервничать. Ведь неизвестно, что придет в голову белобрысой издерганной дурочке, то и дело клюющей носом, но тут же вскидывающейся, чтобы, похлопав глазами пару минут, снова провалиться в дрему. А указательные пальцы обеих рук, между прочим, лежат на спусковом крючке… Но остановиться все равно не мог: он был унижен, оскорблен, а такие оскорбления смываются только кровью.
– И тебя прирежу, и дружка твоего… Ему и так уже ноги отрезали – сидит, как папашка его в кресле, и строчит, строчит, строчит… А как не нужен станет, его – по горлу и в реку. И тебя рядом… Только сперва человек двадцать с тобой потешатся…
– Замолчи… – с трудом разлепила пересохшие губы Ирина: стеклянный кувшин с водой стоял рядом – только руку протяни, но она была твердо уверена, что стоит лишь на мгновение отвести пистолет в сторону, как бандит легко порвет несерьезные пластиковые веревочки, стягивающие его запястья и щиколотки. – Сейчас за тобой приедут…
– Ха! Приедут! – осклабился боевик. – Да у нас все легавые и конторские на подсосе. Приедут, чтобы мне ручки развязать да извиниться. А потом нас с тобой один на один оставят. И уж тогда…
– Ты все врешь.
– Вру? Да я слышал, кому твой новый хахаль звонил. Я это…
Голова бандита внезапно дернулась, как от пощечины, и взорвалась кровавым гейзером, забрызгав темной жижей все вокруг.
Ирина со студенческих лет весьма терпимо относилась к крови и всему, связанному со смертью, но когда какой-то мягкий влажный ошметок, показавшийся горячим, с силой врезался ей в щеку и сполз, оставляя мокрый след, вниз, в голове у нее помутилось. Она с трудом перевела взгляд с содрогающегося в агонии «пришельца», обильно заливающего все вокруг черной кровью, хлещущей из развороченного черепа, на пистолет, стиснутый в руках так, что побелели костяшки пальцев.
«Это не я… Не может быть… Я не…»
И темные волны благословенного забытья сомкнулись над ее головой…
12
«Я умер?..»
Владислав не видел ничего: со всех сторон его обступала темнота, плотная, как будто осязаемая. И тишина.
И он ничего не чувствовал: ни боли от недавних побоев, ничего. Даже собственного тела. Ведь как гласит меткая поговорка: «Если тебе минуло сорок и у тебя поутру нигде не болит – значит, ты умер». А сорок Сотникову-младшему минуло давным-давно, и возраст то и дело напоминал то ломотой в суставах, то ноющей болью под ложечкой, то колотьем в боку.
А сейчас не болело нигде.
«Вот и все, – грустно подумал мужчина, паря в абсолютной тьме в пространстве без верха и низа, холода и жара. – Я умер…»
Странное дело: он был не столько расстроен завершением своего жизненного пути – не слишком-то выдающегося, что таить, – сколько разочарован обыденностью перехода. Крестившийся в горячечные «перестроечные» годы по всеобщему поветрию, исполняющий с горем пополам православные обряды и считающий себя верующим человеком, Владислав в душе все равно оставался материалистом – слишком уж прочно утвердилось богоборчество в душах советских людей. А тут – ни ангелов, ни чертей, ни светящегося коридора, ни геенны огненной… Как не разочароваться, когда оказывается верным все то, в чем убеждали столько лет очкастые всезнайки с экрана телевизора, учителя в школе и лекторы общества «Знание»!
«Неужели это все? Неужели теперь ЭТО будет вечно?.. Не хочу!!!..»
Неприятие черного безмолвия было таким горячим, что огненная волна прошла по всему недвижному и бесчувственному телу, темнота не выдержала и дала трещину, обрушив на обомлевшего человека лавину боли, света и звуков, слившихся в дикую какофонию…
* * *– Очнулся…
Али-Ходжа и Эфенди склонились над лежащим в кровати человеком, спеленатым бинтами будто мумия.
– Ну и чего вы добились этим, Владислав Георгиевич? – грустно и устало спросил «Иосиф Виссарионович», укоризненно качая головой. – Чтобы лишить себя жизни гарантированно, нужно прыгать не со второго этажа, а как минимум с пятого. А лучше – с десятого.
Правую руку дернуло внезапной болью, резкой и невыносимой на фоне той, глухой и нудной, что терзала тело, и Владислав застонал сквозь стиснутые до хруста зубы.
– Правая рука действует, – как ни в чем не бывало выпрямился врач, ввинчивая иглу в рукоять неврологического молоточка. – За левую не поручусь, но правая – во вполне рабочем состоянии.
– Отлично! – улыбнулся Али-Ходжа, сверкая очками. – Значит, сможет писать. А ноги… Ноги ему ни к чему. Жил же его отец семьдесят лет без ног.
«Без ног? – подумал Сотников. – Почему без ног?..»
Память услужливо вынесла из своих мутных глубин раздирающую тело боль, слившуюся со страшным ударом… Перелом ног? Позвоночника? «Сможет писать…» Неужели они надеются, что он будет для них писать?
– Сколько времени вам потребуется, чтобы привести его в норму? – деловито спросил старик.
– Сколько? – пожал плечами медик. – Несколько дней, как минимум… Да и после. Насколько я понимаю, он вам нужен готовым к сотрудничеству. А этого добиться непросто…
– Ну, это уже не ваше дело, уважаемый. У нас есть методы, чтобы изменить его отношение к нам.
– Что-то Марат задерживается, – озабоченно сообщил кто-то невидимый впаянному в подушки Владиславу. – И мобильник не берет… Может, проблемы у него?
– У Марата? Не мелите ерунды. С минуты на минуту появится. И аргумент наш привезет.
«Что за аргумент? – запаниковал Сотников. – Ирина?.. Они не посмеют!..»
Руку снова кольнуло, на этот раз почти не больно, и вскоре волна безразличия затопила сознание. Раненый мужчина перестал вслушиваться в разговоры окружающих его людей, балансируя на грани забытья. От сползания в нирвану его удерживала лишь затаившаяся где-то на краю восприятия тревога за любимую женщину…
