Паоло Бачигалупи - Заводная
Девушка ошеломленно глядит на богатство, которое ей отдают с такой легкостью.
По уму, стоило бы ее удавить — так точно не станет нападать ради остальных денег. Хок Сен отгоняет эту мысль. Все-таки Маи проявила преданность, а доверять хоть кому — то надо. К тому же она тайка — теперь, когда шкура желтобилетника и чешира стоят одинаково, это полезная компания.
Девушка сует деньги в карман.
— Дорогу отсюда сама найдешь?
— Я ж не желтобилетница, мне-то чего бояться, — замечает она с ухмылкой.
Хок Сен отвечает ей улыбкой, а сам думает: когда жгут поле, где зерна, а где мякина никто уже не разбирает.
23
— Проклятый Прача! Проклятые кители!
Карлайл — грязный и небритый — бьет кулаком по балконным перилам. Он уже неделю не может попасть к себе в «Викторию»: в район фарангов никого не пускают. Его одежда в тропическом климате быстро поистрепалась.
— Якорные площадки закрыты, шлюзы — тоже, на причалы нельзя. Чертовы белые кители. — Он заходит обратно в комнату и наливает себе выпить.
Его раздражение только веселит Андерсона.
— Говорил я не дразнить кобру.
— Да не дразнил я! Это кого-то в министерстве торговли осенило, вот и устроили бардак. Чертов Джайди! — бесится Карлайл. — Могли бы и сообразить, что выйдет боком.
— Думаешь, Аккарат?
— Он не такой дурак.
— Это не важно. — Андерсон приветственно поднимает стакан с теплым виски. — Уже неделя, как все закрыто, а белые кители, похоже, только входят во вкус.
— Вот только не делай такое довольное лицо, — шипит Карлайл. — У тебя ведь тоже неприятности.
— Откровенно говоря, я не очень переживаю. От фабрики был свой толк, теперь его нет. — Андерсон отпивает виски и продолжает, чуть подавшись вперед: — Сейчас я хочу знать: Аккарат в самом деле так хорошо подготовился, как ты говорил? — Он кивает в сторону города. — Потому что ему, похоже, не хватает сил.
— Ты находишь это смешным?
— Я нахожу, что если он сейчас в изоляции, друзья ему не помешают. Я хочу, чтобы ты снова с ним связался и предложил нашу чистосердечную поддержку.
— У тебя уже другое предложение? Не то, после которого он хотел бросить тебя под мегадонтов?
— Предложение то же. Как и вознаграждение. — Андерсон делает еще глоток. — Только в этот раз Аккарат, надеюсь, будет готов выслушать доводы.
Карлайл хмуро глядит на зеленый метановый огонек.
— У меня что ни день, то новые убытки.
— А как же твой козырь — насосы на плотинах?
— Перестань меня поддразнивать. Этих мерзавцев даже не запугаешь — они просто не принимают переговорщиков.
Ухмыльнувшись, Андерсон говорит:
— Как-то неохота ждать, пока придут муссоны и белые кители сообразят, что к чему. Устрой мне встречу с Аккаратом. Предложим ему все, что захочет.
— Думаешь, вот так просто сплавал на Ко Ангрит и привез оттуда революцию? И кто ее устроит — пара клерков да капитанов? Может, еще кучка младших торговых представителей, которые только и делают, что пьют и ждут, когда наступит голод и королевство снимет все эмбарго? Напугал.
— Если мы и придем, то из Бирмы, причем так, что никто не заметит, пока не будет слишком поздно. — Андерсон долго и пристально смотрит на Карлайла. Наконец тот отводит взгляд и спрашивает:
— Значит, те же условия? Никаких изменений?
— Да. Доступ к банку семян и человек по фамилии Гиббонс. Больше ничего.
— А взамен?
— Что захочет: деньги на взятки, золото, бриллианты, нефрит… Ударные войска.
— Ого. Так ты не шутил насчет Бирмы.
Рукой, в которой держит стакан, Андерсон указывает в сторону темного окна.
— Мое прикрытие пошло прахом. Либо я это признаю и двигаюсь дальше, либо, поджав хвост, бегу в Де-Мойн. Буду честен: «Агроген» всегда идет ва-банк — с тех самых пор, как ее основали Винсент Ху и Читра Д’Алесса. Так что неприятных историй мы не боимся.
— Вроде тех, что были в Финляндии?
— Надеюсь, в этот раз расходы окупятся лучше.
— Ну дела… Хорошо, устрою встречу. Но и обо мне потом не забудь.
— «Агроген» всегда помнит о друзьях.
Андерсон провожает гостя к выходу, закрывает за ним дверь и размышляет о том, как же сильно меняют человека внезапные трудности. Всегда нахальный и самоуверенный Карлайл растерян: понял, что на фоне других сейчас выделяется так, словно у него синяя кожа, осознал, что в любой момент кители могут согнать всех фарангов в лагеря или просто убить, и никому до этого не будет дела. Вся его вера в себя внезапно оказалась отброшена, как ненужная защитная маска.
Андерсон выходит на балкон и смотрит в ночь — в сторону далекого океана, Ко Ангрита и тех сил, что терпеливо выжидают своего часа на границе королевства.
Еще немного — и пора.
24
Пока белые кители громят и карают, Канья пьет кофе в магазинчике, где подают лапшу. Немногочисленные посетители угрюмо притихли в углу — слушают бой по муай — тай по приемнику с ручным заводом. Не обращая на них внимания, она сидит на скамейке для клиентов одна — устроиться рядом никто не смеет.
Раньше кто-то, может, и рискнул бы составить ей компанию, но теперь, когда кители показали зубы, таких нет. Команда Каньи ушла вперед — рыщут, как шакалы, в поисках добычи, избавляются от прошлого, рвут прежние связи, начинают все с нуля.
Хозяин лавочки склонил голову над горячими мисками с лапшой; с подбородка течет пот, в капельках на лице отражаются голубые язычки запрещенного метана. Торговец наверняка проклинает тот день, когда купил этот газ на черном рынке.
Звук кипящих в воке сен-ми для супа временами перекрывает жестяное потрескивание приемника и приглушенные вопли со стадиона Лумпини.
Канья потягивает кофе и, мрачно ухмыляясь, смотрит на прячущих глаза слушателей. Силу они понимают. Пока министерство было добрым, не обращали внимания, даже посмеивались, но едва кители начали размахивать дубинками и поигрывать смертоносными пружинными пистолетами, вести себя стали совсем иначе.
Сколько она уже разгромила нелегальных горелок — вроде этой, вроде тех, какими пользуются в бедных лавочках с лапшой и кофе, когда не могут заплатить за разрешенный, облагаемый налогом метан? Наверное, сотни. Газ слишком дорог, дать взятку дешевле. Правда, на черном рынке нет тех добавок, которые придают пламени безопасный зеленый оттенок, но таков риск, и на него шли охотно.
«До чего просто было нас подкупить!»
Канья прикуривает от огня, грозящего неприятностями хозяину лавки; тот не мешает и делает вид, что ее здесь вообще нет. Удобно обоим: она будто бы не белый китель, заметивший запрещенную горелку, а он вовсе не желтобилетник, которого за это могут кинуть на верную смерть в душную башню к своим собратьям.
Капитан задумчиво делает затяжку. Этот человек страха не показывает, но его чувства и без того ясны. Канья вспоминает тот день, когда в ее деревню пришли белые кители: засыпали теткины пруды с рыбой щелоком и солью, забили кур, свалили в кучу и спалили.
«Тебе, желтый билет, везет. Нам кители ничего не оставили. Факелы в руки и — жгли, жгли, жгли. С тобой обошлись лучше».
Бледные, покрытые копотью лица, защитные маски, глаза как у демонов — до сих пор страшно. Явились ночью, без предупреждения. Соседи и двоюродные сестры Каньи голыми выскочили на улицу и с воплями побежали прочь от факелов. Позади в темноте вспыхивали дома на сваях, бамбук и пальмы трепетали в оранжевом пламени, как живые. Пепел обжигал кожу, вызывал кашель, многих рвало. На ее тогда тонких детских ручонках огненные хлопья оставляли ожоги — светлые пятна шрамов видны до сих пор. Канья с сестрами, сбившись в кучку, с ужасом смотрели, как министерство природы ровняет их деревню с землей. Ее сердце тогда наполнилось ненавистью к белым кителям.
А теперь она сама ведет своих бойцов на такое же задание. Джайди оценил бы юмор ситуации.
Вдали слышны испуганные крики, вопли взлетают к небу, как густой черный дым от крестьянских лачуг. Канья втягивает носом воздух. В некотором смысле ностальгия — запах тот же. Она курит и думает, не перестарались ли там парни. Огонь в трущобах, построенных из везеролла, — не шутка. Масло, которым пропитана древесина, не дает ей гнить, но в жару вспыхивает очень легко. Канья выпускает клуб дыма. Впрочем, сейчас с этим ничего не поделаешь. Может, просто подожгли нелегальную свалку. Она отпивает кофе и смотрит на синяк у официанта на щеке.
Будь воля министерства природы, все эти желтобилетники давно бы отправились обратно за границу. Пусть у малайцев голова болит. Беженцы — проблема их суверенного государства, а вовсе не королевства. Если бы не милосердие и сострадание ее величества Дитя-королевы… Канье ее не понять.
Она обнюхивает сигарету — хороший это табак, «Золотой лист», лучший в королевстве, работа местных генных инженеров, — достает еще одну из упаковки (целлофан из проса), прикуривает от голубого пламени, потом протягивает чашку за новой порцией сладкого кофе. Официант — желтобилетник — сама вежливость. Из трескучего приемника доносятся радостные вопли болельщиков. Посетители, плотно обступившие динамик, тоже ликуют, на мгновение забыв о белом кителе.
