Юрий Никитин - Alouette, little Alouette…
– Ну-ну, – сказал Максим с иронией.
– Но я, – сказал Френсис с чувством, – вот я, центр мироздания. А они только существа, что наполняют этот мир движением, суетой и щебетом. Статисты, как пишут в книгах, а вот я то, на чем все держится. Убери меня – мир исчезнет.
– Ух ты…
– Потом, – продолжил Френсис невозмутимо, – пришло озарение, что эти все, которые остальные, – тоже я, но только я их не чувствую, как вот волосы на теле. У меня с теми людьми что-то оборвано, а так бы я был сторуким и многоголовым существом… Ну, не по-настоящему, а как бы вот так, зато смотрел бы тысячами пар глаз, думал бы всеми головами… Не знаю, когда эти ниточки оборвались, но когда-то были, потому что я и сейчас иногда чувствую некие рудименты общей нервной системы.
Максим проговорил с иронией:
– Что мы за народ?.. Там музыка, коктейли на столах, надо пить и отрываться, но Савчук втолковывает Велету про возможность нуклеизации, а тебя волнует философская проблема метасистемы бытия!
Френсис криво улыбнулся:
– Да вот такие мы… Уже столько выпил, что ноги едва держат, но никак не удается опуститься до уровня простого и даже очень простого человека, ради которого все якобы и делается.
– Ну, мы-то знаем, что ради этого человечка ничего, вообще-то, не делается.
Френсис отмахнулся.
– Да это я так, повторяю общие лозунги.
– Зачем?
– Не знаю. Все так делают. Нужно же что-то делать, как все, иначе щас вообще в психушку.
– Тоже верно.
– Вселенная развивается сама по себе, целиком, потому и мы как бы развиваемся по своей воле, как же…
Максим пробормотал:
– Человечество возникло в результате жесточайшего соревнования. Самое лютого и беспощадного на земле. Люди не только уничтожали все живое вокруг, но и друг друга, сперва из-за добычи, потом расширяя кормовую базу, затем из-за разного толкования священных книг…
Френсис покачал головой, сказал скучным голосом:
– Ну-ну, это понятно, выживали только самые сильные, жестокие, выносливые и неутомимые. Остальные безжалостно истреблялись, либо их оттесняли на обочину, где те исчезали сами. Ты к чему клонишь?
– В человечестве, – проговорил Максим, – происходит беспрецедентный и опасный отказ от принципа, сделавшего людей царями природы и приведшего к вершинам науки и хай-тека!
– Брось, – сказал Френсис, – это опасно только на длинных дистанциях. А нам до сингулярности один рывок. Стометровка, можно сказать! Вон финиш впереди, до него на одном дыхании… Нам нужна стабильность и все, что к ней ведет: толерантность, политкорректность, мультикультурность… лишь бы продержаться эти двадцать-тридцать лет без серьезных кризисов, а там уже хоть трава не расти, уйдем далеко.
– Как говорят наши гуру, – напомнил Максим, – затем будем заботиться об оставшихся в прежнем человеческом обществе.
Френсис отмахнулся:
– Да пусть заботятся. Не думаю, что таких отыщется много. Я точно пойду вперед, не оглядываясь на того, каким я был в этом теле из костей и мяса. А ты?
– Сам знаешь…
Френсис посмотрел с интересом:
– Об Аллуэтте подумал?
– С чего это? – спросил Максим, защищаясь. – Когда впереди такие перспективы!
– Живем пока что здесь, – напомнил Френсис. – И наши привязанности тоже здесь. Я же вижу, как она на тебя смотрит. Даже волосы срезала по одному твоему слову.
– Пусть смотрит, – сказал Максим с неудовольствием. – И пусть видит, ее миллиарды здесь пустой звук.
Френсис ухмыльнулся:
– Ладно-ладно! Я вижу и то, как смотришь ты.
– Я?
– Перестань, – посоветовал Френсис. – В тебе и чувство злости, и вины, и раздражение, и желание как-то выйти из ситуации, не запачкавшись и не уронив чести… но ты все больше жалеешь ее, не заметил? А от жалости один шажок до желания защитить, а от желания защитить до желания спасти и закрыть собой…
– Заткнись, – оборвал Максим. – Ничего такого нет. Просто отрабатываю деньги, что вложил в лабораторию ее отец.
– Иисусик ты наш, – сказал Френсис с чувством. – В жертву себя принес!.. Только вот многие бы хотели оказаться такой жертвой. Даже и не отбивались бы.
– Хватит, – оборвал Максим.
Френсис всмотрелся в его лицо внимательнее:
– Ого, да у тебя серьезно…
С веранды им замахал руками Явлинский.
– Вы о чем там шепчетесь? – заорал он. – Идите отбывать!.. Чтоб как усе люди!.. Веселые и пьяные. Даже поблевать можно, теперь это можно. Возврат к истокам называется.
– Припасть к истокам, – уточнил Френсис, – ибо припадаешь.
– Филолог, – крикнул Явлинский с отвращением и заявил с апломбом: – Филологов и пьяниц в рай… тьфу, в сингулярность не берем! И гурий им не дадим.
Френсис внезапно посерьезнел, потер ладонью лоб.
– А в самом деле…
– Что? – спросил Максим с интересом. – И тебе поблевать восхотелось? Как нормальному человеку?
– Отбор, – проговорил Френсис очень серьезным и мгновенно протрезвевшим голосом. – А ведь в самом деле будет отбор, ты это понимаешь?
– Такое противоречит демократическим принципам, – заявил Максим.
– В сегодняшнем понимании, – уточнил Френсис. – А какое толкование демократии будет на пороге сингулярности?.. Не-е-ет, не верю я, вот не верю, чтоб в царство божье Сингулярности пустили всех с кувшинными мордами.
Максим сказал скептически:
– Ты о чем? Отбор существует и сейчас. В каждом клубе фейсконтроль, и никто не возмущается. На самолет тебя не пустят без билета, а разве это не ущемление прав простого и даже очень простого человека?.. Главное, чтобы нас пустили. Я имею в виду меня, хотя с натяжечкой можно бы и тебя… хотя надо подумать…
Явлинский прокричал громче:
– Там вы идете или нет, любовнички?
Френсис торопливо вскочил.
– Пойдем. Пусть мир и един, но у нас, увы, не Швеция.
Максим тоже поднялся, Явлинский смотрел на них с балкона и ржал во весь голос, очень довольный, что сумел наступить на больную мозоль.
Глава 8
Аллуэтта наконец освободилась от почетных обязанностей чуть ли не хозяйки вечеринки, прибежала и села рядом с Максимом, тихая и послушная, так он и поверил, дай палец – отгрызет всю руку, но когда вот так опускает глазки, то просто скромница, Золушка.
– Как тебе? – спросил он.
– Замечательно, – сказала она восторженно. – Даже не ожидала! Сколько выдумки… Нет, не само шоу, а гости такие придумчивые, своеобычные, все время прикалываются, да так хитро, что и не разберешь!
– Да? – спросил он. – Может и не прикалывались вовсе?
– Что? – переспросила она. – Неужели о таком можно говорить серьезно? Да ты меня сам разыгрываешь!.. Это же вечеринка, а не!.. Или что, я снова впросак?
– Тебе можно, – определил он, оглядел ее оценивающе, как козу на базаре, и повторил: – Тебе можно.
– Потому что дура?
– Потому что красивая, – сообщил он ей потрясающую новость, – вам все можно. Как же эта хитрая эволюция сумела всобачить в нас это странное чувство?.. А казалось бы, слепа и глуха, простой перебор, мутации, то да се, а какой результат! Даже умнейшие люди теряли головы и творили глупости.
– Только не ты, – сказала она, и он не понял, чего в ее голосе больше, грусти или гордости. – Хотела бы я стать митохондриком!
Он засмеялся, неожиданно обнял ее за плечи, и она замерла от счастья.
– Зачем тебе им становиться, – сказал он ласково, – когда они в тебе уже есть? Причем много.
– Сколько? – спросила она.
– Штук двадцать, – ответил он, не моргнув глазом. – А то и тридцать.
– Ого, – ответила она. – А в тебе тоже?
– Увы, – ответил он, – тоже.
– Много?
– Да..
– А сколько?
– Многовато, – ответил он и сразу же спросил: – Как ты сейчас с отцом? Конфликт поколений?
Она помотала головой:
– Как раз нет. Если бы он меня воспитывал, то да, был бы конфликт… но он весь в работе, без выходных и отпуска, домой приходил только рухнуть в постель и поспать несколько часов, а чаще всего вообще в дальних поездках… так что конфликтовать было не из-за чего. Как часто бывает, чувствуя вину, что не занимается воспитанием, компенсировал дорогими подарками. Зато я его всегда любила и люблю, как и в детстве.
Он уточнил:
– А теперь, когда он вдруг так жестко… ну, с его ультиматумом?
Она проговорила медленно:
– Максим, мой отец… умен, как стадо слонов. Ум не от высших образований, которых у него нет, это что-то иное… Он точно ощутил момент, когда можно поменять ситуацию. Нет, не ситуацию, а мое отношение… Или поменять то, что называется высоко и красиво мировоззрением?
– И ты не стала отбиваться?
– Стала, – призналась она. – У нас был очень крупный, как говорят, разговор… Но его угроза лишить меня всех денег не так подействовала, как мое желание отомстить тебе за то страшное оскорбление.
Он сказал невольно:
– Да ладно тебе! Какое оскорбление?
Она невесело улыбнулась.
– Ты первый, кто мною пренебрег. И то была не игра, ты в самом деле не хотел иметь со мной ничего общего, у тебя свой мир… Помня это, я поспорила с отцом, что я сумею добиться своего. Но хотя отец и выиграл, но мне все равно хорошо… Что деньги? Я счастлива здесь и сейчас.