Ольга Чигиринская - Мятежный дом
— «Он» — это тот человек, который захватил тебя и держал в плену? Синоби?
Дик закивал.
— Это была программа конвертации?
Теперь последовал один кивок. Дик расстегнул — и тут же быстро застегнул горловину куртки.
— Сегодня меня приняли за синоби, — он перешел на шепот. — И я испугался, понимаете? Что у них получилось. Что он со мной, я так и не смог от него сбежать. Так долго… и так тяжело… и зачем? Если бы это был бес — то вы, наверное, не помогли бы мне, только священник. Но это ведь человек. А вы — психолог.
— Психотерпаевт, — поправила Сильвер. — Итак, ты хочешь от меня… чего-то вроде экзорцизма?
— Нет… то есть, я и сам не знаю. Сегодня… он мне помог. И так получается, что я не могу отказываться от помощи. И не знаю, куда деваться. Не знаю, чего хотеть. Он… продолжает меня грызть, сволочь такая. Но он мне нужен. И вот сегодня мне сказали, что я синоби. Сказали люди, которые знали настоящих синоби, наверняка. А ведь… я всего лишь говорил с ними так, чтобы они поняли — не в игрушки играю.
— Что это были за люди?
— «Бессмертные». Кто уже на пенсии, а кто так… они искали наемника, чтобы загасить Лесана. А я подумал — может, кто-то из них укроет миледи? А, без толку…
Сильвер тихонечко присвистнула.
— Хотела бы я послушать, как ты с ними говорил.
Дик сжал кулак.
— Мне просто нужно, чтобы меня не считали ребенком, понимаете? Я не виноват, что так вышло. Они сами не захотели ждать, пока мне исполнится… ну двадцать хотя бы. А получается фунния — то принимают за детеныша, то за… черт знает кого.
— И, по твоим расчетам, лучше — за черт знает кого?
— Выходит, так. Симатта, я бы побыл ребенком. Когда в городе жил, другой раз так завидовал ребятам из нашей банды! Ни о чем не думай, день прожили — и ладно. А я так не могу. Знаете, в одной книжке сказано — «свет расшатался, и скверней всего…»
— «Что я рожден восстановить его», — закончила Сильвер. — И ты… веришь в свою миссию?
— Нет, — Дик опустил голову, потерся лбом о спинку стула. — Но я никого не вижу, чтобы ее отдать. Покажите мне такого человека — я все на него перевалю, рвану в Пещеры Диса и залезу в самую глубокую нору, только меня и видели. Вы знаете кого-нибудь?
Сильвер покачала головой.
— Ну так и говорить, выходит, не о чем. Это — на мне.
— У меня складывается впечатление, что ты не хочешь этого «экзорцизма», — осторожно предположила Сильвер.
— Хочу! Но не могу. Я же сказал — не знаю. Господи, как же раньше было просто! Живи себе, учись, работай, молись и ничего такого, что не сделаешь — гадом себя чувствуешь и сделаешь — гадом себя чувствуешь. Я же так мало хотел — уйти чистым. Больше ничего. А выходит, он все-таки… прилепился ко мне. Или того хуже — был раньше. Моро не так просто ко мне привязался. Он знал, он видел, сволочь такая, — Дик поймал себя на том, что повышает тон и осекся: ребенок же спит! — У меня же получается. Понимаете, в чем штука-то? Я начинаю действовать как синоби, и у меня получается. И нельзя действовать иначе — проиграю-то я по-любому, но иначе я вообще ничего не смогу. Даже гемам благовествовать не смогу, потому что… — он не знал, как это объяснить. Точнее, знал, но уж больно бахвальски — и даже кощунственно — это звучало бы: лукавый соблазнял его и гемов страшной подменой. В их предельно конкретном сознании проповедник, которого они видели, вытеснял Христа, которого они не видели. В Салиме можно было этого не бояться — там были друзья, которые знали его слабости и боль. Но путь в Салим теперь заказан — имя Ричарда Суны не должно помешать легализации приюта и собиранию единомышленников, поддерживающих аболиционизм. Он отрубил по живому еще одну связь и эта рана болела.
— Ты и здесь благовествуешь? — приподняла брови Сильвер.
— Конечно. И я, и Рэй. Здесь же детишки из нашего комбината — они аж на хвосты повставали от радости, когда нас увидели.
— Вы… сумели проникнуть на территорию базы?
— А там нечего и проникать особенно. Они ведь не под замком. Морлоки никогда никуда не бегут, разве что умирать, — Дик вздохнул тяжело. — Но я и здесь должен его терпеть. И с ним никак, и без него никак.
— Ты воспринимаешь его как нечто отдельное от себя?
Дик вздохнул. Ну что ж, она врач. Это примерно как исповедь, только еще хуже. То же, что копаться в кишках, ища воспаленный аппендикс. Но… такие операции проводят под наркозом.
— Можно мне еще этой штуки? «Черт возьми» или как ее там?
— «Швайнехунд», — Сильвер, улыбнувшись, плеснула в стакан.
На этот раз Дик сумел даже различить вкус — экстракт «лимонной травы», «водяной тыквы» и еще чего-то…
— Дело в том, — начал он, — что у меня был партизанский отряд…
Слово за слово он рассказал то, что не рассказывал никому, даже Рэю — уж больно это смахивало на безумие. Хорошо организованное безумие, как у того парня, который собирался восстановить расшатанный мир, да так у него ничего и не вышло, только крови напустил. Неужели и у меня кончится тем же?.. Да нет, он свое безумие организовал фигово, вот в чем дело. Бормотать чушь — это всякий может, а вот рассечь себя на то, что ты хочешь сохранить и то, чем готов пожертвовать…
— Не всякий, — согласилась Сильвер. — Но вообще-то это довольно стандартный метод. Ему учат в наших разведшколах. Но что ты сам додумался — это здорово.
Дик прикусил губу. Конечно, он хотел быть откровенным с Сильвер — но думать вслух и не замечать этого? Ай да «швайнехунд»… Пить нельзя, мысленно подчеркнул он. Наверное, совсем нельзя.
— Сохранению контроля над речью под наркотиком тоже учат, — Сильвер пожала ему запястье. — Все в порядке, не волнуйся. Ты должен был об этом рассказать. Ты молодец. А теперь послушай меня. Далеко не каждого конвертированного пилота готовят в синоби, потому что не каждый для этого годится. Нужен особый психический склад и особые мотивации. То, что с тобой делали — называется созданием экзистенциального вакуума. Забрать прежний смысл жизни, подсунуть новый. Отобрать все, что есть — дорогих людей, дорогую память, даже ту часть тебя, которая тебе дорога — чтобы загрузить свое. И знаешь, что? Ненависть. То, что этот тип с тобой сделал — было для того, чтобы ты эту ненависть на нем сосредоточил и ею жил. Но ты молодец, Дик. Ты победил, ты вывернулся, ты сам организовал себе новый смысл, сам его сделал, из любви. Вот о чем ты должен помнить постоянно. А этот твой внутренний синоби… Да, значит, у тебя был какой-то талант, какая-то предрасположенность, и ее разглядели. Но что это за талант?
— Пролезать, — Дик оскалился, — врать и убивать, да?
— Какая чушь, — Сильвер слегка встряхнула его за плечи. — Это же твой родной язык! Что значит «синоби»?
— Терпение.
— А терпение — разве не добродетель? Разве не дар Святого Духа?
Дик слегка опешил.
— Ты вообще знаешь, как, кем и почему был организован клан синоби?
— Нет, — признался Дик. — Я до этого еще не дошел.
— Хорошо, сейчас расскажу…
Тут малыш закряхтел и завозился. Сильвер подошла к кровати, погладила ребенка по спине, пощупала подгузник.
— Сухой, — констатировала она, перевернула ребенка кверху попкой и осталась сидеть на постели. — Во времена Дарио Росса, второго тайсёгуна Рива, случилась межклановая война…
Снизу донесся какой-то шум, потом чьи-то ноги протопали по лестнице вверх и по коридору. Короткий разговор с Габо, ждущим за дверью — и осторожный стук.
— Сильвер! — Дик слышал голос этой женщины, когда гостил на навеге. Кажется, она заведовала производственным оборудованием и звали ее Линда. — Сильвер, у нас аврал. Хельга… тут приперся Тор…
— Смертоубийства не случилось?
— Пока нет. Но лучше тебе прийти.
— Черти бы побрали их всех, с их идиотскими амбициями, — Сильвер закатила глаза. — Иду.
Она сделала Дику знак спрятаться в угол, чтобы Линда не увидела его, шепнула:
— Присмотри за Чу, — и открыла дверь.
— Ну так что у вас там? — услышал Дик, когда дверь за ней захлопнулась.
— Она ему врезала. Он ей не успел. Обоих держат…
— Габо, за мной…
Голоса стихли в отдалении, неясный шум внизу — тоже.
Зато на постели снова завозился Джулио — или Чу, как называла его мама. Распрямил ножки, попробовал поднять голову и тут же снова уронил ее на покрывало. Дик сел рядом, хотел вернуть малыша в прежнее положение — тот с кряхтением настаивал на своем: ему хотелось двигаться, а не спать; он пробовал возможности своего маленького тела, совершая беспорядочные и отрывистые движения, пытался самостоятельно перевернуться на спинку… Наконец, ему удалось вскинуть головку достаточно высоко, чтобы она перевесила, и — брык! — юный Чу оказался на боку. Ножки, больше не чувствуя опоры, тут же задрыгались в воздухе. И ничем, кроме цвета кожи, этот младенец от детей тэка не отличался… Вот, например, сейчас, без живого тепла рядом, он забеспокоился. Рожица сморщилась, глазки сузились, а ротик наоборот, раскрылся — и Чу издал… нет, еще не вопль — но длинный тоскливый скрип.
