Андрей Хуснутдинов - Гугенот
— Алло.
На том конце сначала раздавались только помехи, затем после щелчка на полуслове прорезался вежливый женский голос:
— …ас проводят в подклет. Всего доброго, Василий Васильевич.
На этом связь оборвалась. Звонок, скорее всего, был автоматический. В столовой что-то глухо ударилось, тенькнуло стекло и в который раз захохотал Харитон Савелич. Подорогин положил трубку на рычаг и подошел к закрашенному окну. Новая рама поддалась легко, без звука.
Дом стоял на возвышенности. Далеко внизу, за крепостной стеной, виднелся брусчатый бугор «красной площади». Под луной мостовая блестела подобно икре. Разливавшееся за шпилями «исторического музея» и «гума» море электрического света простиралось за горизонт. Подорогин надавил кулаками в подоконник и, отпрянув, пошел обратно в столовую.
— Мне нужно в подвал, — сказал он Клуше.
Погрозив Харитону Савеличу кулаком, Клуша тотчас сорвалась с места.
Чтобы попасть в подвал, сначала требовалось спуститься по черной лестнице, потом выйти из дома в одну дверь и войти через другую тут же, в двух шагах и в одной стене. Такое замысловатое сообщение, видимо, было вызвано тем, что первый этаж главного фасада оказался практически поглощен кривизной склона.
Когда в подвале Клуша посветила керосинкой на стену, ища выключатель, у Подорогина захолонуло в груди: давным-давно, показалось ему, он уже спускался сюда и Клуша точно так же светила керосинкой на стену в поисках выключателя.
Подвал состоял из нескольких помещений, но свет зажегся только в одном. Это была узкая пустая комната со сводчатым потолком и дощатым полом. Подковообразные арки в поперечных стенах придавали ей подобие одновременно капонира и нефа. Справа находилось длинное, под потолок и чуть не во всю комнату, обрешеченное окно, на левой стене висела икона с изображением Николая Второго. Клуша, шепча, перекрестилась и вышла обратно, оставив Подорогина одного. В окно послышался ее тонкий, как скрип двери, зевок. Подорогин подступил к иконе. Бывший самодержец почему-то был в парадном кителе с орденами и аксельбантами. От обычного портрета анемичный лик Николая отличался только дорисованным вокруг головы дискообразным нимбом. Озадаченный толщиной доски, Подорогин попытался отвести ее от стены нижним краем. Оказалось, что икона не висит на гвозде, а вставлена в точно совпадающий по размеру паз. Почувствовав запах формалина, Подорогин сделал шаг назад и оглянулся на дверь, будто там кто-то стоял.
— Черт…
Тыльная сторона иконы служила дном для «вымпела». Причем, дно это было тоже расписано — пол макета ленинской комнаты под партами выстилало изображение молодого Ельцина с закрытыми глазами и надутым ртом.
В открывшейся под «вымпелом» нише помещался новый трехполосный рубильник. Подорогин, не долго думая, включил его. Рычаг поднялся туго, с отвратительным скрежетом.
Прислушиваясь, Подорогин положил на стену ладонь. В доме было ни звука. По кремлю гулял ветер.
— Долго еще? — спросила Клуша в окно.
— Да всё, — сказал Подорогин.
Расколотив «вымпел» об пол и отряхнув с доски формалин, он заткнул нишу рубильника портретом Ельцина наружу.
— Все, — повторил он, поднявшись во двор.
Харитон Савелич, чье восторженное матюганье в столовой было слышно еще с лестницы, пролистывал за столом содержимое толстенной папки-скоросшивателя. Клуша постучала костяшками пальцев по боковой стенке забранного пластиком буфета, и Подорогин увидел, что шкаф наискось отодвинут от стены. В глубоком проеме за буфетом находился стеллаж, который был забит под завязку скоросшивателями, подобными тому, что листал сейчас Харитон Савелич. На одном из затасканных корешков Подорогин запомнил желтый стикер с надписью «Пут(ят)ин», на другом — бордовый с надписью «Кась(я)(ви)нов». Клуша окликнула его.
Подорогин подошел к столу, взял папку из-под руки Харитона Савелича и, не закрывая, повернул ее вверх корешком. «П(ри)(о)дорогин» — значилось на белой, с потертыми пузырями, наклейке. Подорогин опрокинул папку обратно, перебросил несколько страниц, затем, прижав их большим пальцем с торца, не спеша, точно пачку денег, расслоил снизу вверх по всей толщине, и заморгал: машинопись, убористо покрывавшая листы в папке с правой стороны, состояла в основном из цифр и псевдографики. Изредка между страницами порхали знакомые ему полоски рисовой бумаги с давлено-резанными, похожими на вскрытые поры аббревиатурами, а среди цифровой тарабарщины мелькали связные слова — вроде «воителя перевернутого» и «туза жезлов», — но смысла этой бессмыслице они не придавали ничуть, лишь оттеняли ее. Харитон Савелич держался пальцами за края папки, как голодный держится за миску с похлебкой, и даже ерзал на стуле в ожидании, когда будет можно вернуться к чтению. Клуша, стоя позади, тоже пыталась заглядывать в папку.
Подорогин выпустил из рук скоросшиватель, обошел стол, сел на своем месте, плеснул водки в стакан и залпом выпил. Клуша подсела к Харитону Савеличу. Закусив губу, Подорогин посмотрел, как, соприкасаясь плечами и оттирая друг друга от стола, они жадно шарят по листам.
— Нашла! — просияла Клуша, ткнув пальцем в папку. — Вот мы!
— Где? — оторопел Харитон Савелич.
Составленными пригоршнями Клуша показала ему нужный абзац.
Подорогин налил себе еще водки, отщипнул кусок буженины и, не чувствуя вкуса, медленно, как траву, жевал волокнистое мясо.
Харитон Савелич сдвинул ладони Клуши и принялся внимательно изучать место, что она указала. Голый торшер был вплотную придвинут к столу. Распяленная тень косматых бровей Харитона Савелича копошилась на промокшей газетной фотографии какого-то митинга. Клуша ликующе улыбнулась Подорогину. Подорогин отвел взгляд и тотчас увидел в углу тонувшей в потемках соседней комнаты громадного неподвижного человека, молча смотревшего в столовую. Подорогин взял из-под стола керосинку, которую Клуша забыла погасить, и пошел в комнату. Громадный человек оказался чучелом вставшего на дыбы медведя. В ощеренную клыкастую пасть кто-то вложил смятую банку из-под пива, правый стеклянный глаз хищника был залеплен розовой жвачкой. Подорогин зачем-то взялся отлепить окаменелую жвачку, и вытащил ее вместе с глазом.
— Точно, — вздохнул Харитон Савелич, шурша бумагой. — Туточки мы. Во — и эхо Штирлица. Почти рикошет.
Подорогин затолкал глаз с жвачкой обратно в шелковую глазницу, поставил керосинку возле стены и пошел обратно в столовую. Чувствуя жар в лице и легкое головокружение от выпитого, он потирал пальцы так, словно только что прикасался к открытой ране. Его била легкая дрожь. Водки в бутылке оставалось на треть. Облокотившись на стол, Клуша стояла по-детски коленями на стуле и, разминая шею, наклоняла голову то к левому, то к правому плечу. Ее стеклярусные бусы вспыхивали под торшером. Харитон Савелич уткнул в папку указательный палец и озадаченно шевелил губами.
— Вы знаете Штирлица? — спросил Подорогин.
Клуша, отвесив подбородок и округлив глаза, кивнула на Харитона Савелича, который не слышал вопроса и продолжал с отрешенным видом возить пальцем по содержимому папки.
— Вы знаете Штирлица? — повысил голос Подорогин.
— Ась? — поднял голову Харитон Савелич.
Подорогин повторил вопрос.
Клуша прыснула. Харитон Савелич лукаво подмигнул ей.
— Да кто ж его не знает. Этого… штурм-баб… беса-то бишь его… Ну — с Мюллером-то который все мухлевал?
— И это его, — Подорогин кивнул на папку, — эхо?
— Эхо не его. Эхо — нет. Из другой это оперы совсем.
— А что это вообще… за талмуд?
— Это? — Харитон Савелич положил ладонь на стопку сшитых листов в папке. — Ну как тебе сказать… Навроде дневника. Истории болезни. — Он хохотнул и снова обернулся к Клуше. — С клизмами!
— Моя… — Подорогин прокашлялся в кулак. — История болезни — моя?
— Ну не моя ж, Василия. В самом деле!
— Я не Василия, — сказал Подорогин.
— А кто? — затих Харитон Савелич.
— Мое отчество — Ипатьевич.
Харитон Савелич с треском поскреб щетинистую шею. Подорогин переставил с места на место свой стакан с водкой. Клуша рассеянно чертила мизинцем по столешнице. Улыбаясь, Харитон Савелич дважды открывал рот, чтобы возразить Подорогину, но каждый раз только сглатывал всухую и топорщил усы. Подорогин барабанил ногтями по бутылке.
С возгласом: «Ладушки!» — Харитон Савелич вдруг вскочил со стула и подбежал к нише за буфетом. После минуты шумной, сдобренной ругательствами возни он грохнул на стол стопку тощих папок. Подорогин, склонившись, пробежал глазами наклейки на мятых корешках: «Шти(рлиц)льман», «ГДР (Цеппелин — Ранет)», «ПЩ», «ПМ(1)В, ПМ(2)В», «МВД (рота)».
— Значит, говоришь, Ипатич? — Харитон Савелич, отдуваясь, оперся прямыми руками на сложенные скоросшиватели. — Точно?
