Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты.
В его комнате сидел Михаил Антонович Крутиков и пил чай.
Михаил Антонович был толст, лыс, красен и по обыкновению добродушен. Стол он придвинул к дивану. На столе стоял чайник и большая банка с вареньем, к которой была прислонена раскрытая книжка. Когда Алексей Петрович вошел, Михаил Антонович взял книжку и положил ее на диван.
— Здравствуй, Алешенька, — сказал он. — Садись чай пить.
— Здравствуй, штурман, — сказал Алексей Петрович. Он подтащил стул к столу и уселся напротив Михаила Антоновича. Он заглянул в банку с вареньем и с сомнением сказал: «Гм».
— Третий стакан пью, — торопливо сказал Михаил Антонович и стал наливать чай.
— Третий, значит, — сказал Алексей Петрович. Он отхлебнул горячего чая, зацепил ложечкой варенья и прищурился на штурмана.
— Третий, — подтвердил штурман, — Отличное варенье делает тебе твоя Антонина Николаевна.
— Я говорил со Страутом, — сказал Алексей Петрович.— В восемнадцать тридцать подавать «Тахмасиб» на погрузку.
Михаил Антонович взглянул на часы. Было десять пять.
— Успеется, — сказал он.
— Штурман, — сказал Алексей Петрович. — Где твои бортинженеры, штурман?
Михаил Антонович опустил глаза и стал скрести ложечкой по блюдцу с вареньем.
— Иван на «Тахмасибе», — сказал он с запинкой, — Копается в вычислителе. Редкий парень, Алешенька. Из него выйдет о-отличный штурман. Он составил алгоритм.
— А где Колька? — прервал его Алексей Петрович.
— Колька… — штурман шарил глазами где-то поверх головы Алексея Петровича. — Коленька… это… Он, кажется… это…
— Он в радиорубке, штурман, — сурово сказал Алексей Петрович. — И ты это отлично знаешь. Ты его покрываешь, штурман.
— Ничего подобного, — сказал штурман, алея еще больше.
— Покрываешь. Мальчишка и месяца не пробыл на спутнике, а уже обжимается с какой-то вертихвосткой-радисткой.
Уже на ты со всеми бабами на Спутнике. А ты его покрываешь.
— Она не вертихвостка, — запротестовал штурман. — Она очень славная девочка. Очень скромная и милая. И он е ней не обжимается, а беседует о… о кибернетике.
— Знаю я эту кибернетику! — рявкнул Алексей Петрович.— Черт знает что. Через восемь часов подавать корабль на погрузку, штурман жрет чай, один борт-инженер занимается исследованиями, другой крутится с девчонками. Черт знает что!
Не ори, пожалуйста, — сердито сказал Михаил Антонович, подумал и добавил: — Черт возьми.
— Алексей Петрович отлично знал, что «Тахмасиб» был готов к погрузке уже два дня назад и что сердится он, собственно говоря, на Николая. Хотя, по совести, не стоило сердиться и на Николая. Парень превосходно справлялся с работой, только оказался редкостным проказником. В нем не было и следа отцовской сосредоточенности. Первый рейс, самостоятельный дальний рейс, Амальтея, Юпитер, Джей-станция, а он крутится вокруг девчонки. Как будто перед отъездом на курорт. Алексей Петрович вспомнил свой первый рейс. Десять лет назад, «Хиус-два», первый фотонный корабль. Волнение, бессонная ночь «на пороге». А для нынешних мальчишек это все равно, что ожидание электрички, два шестнадцать, Москва — Кратово, остановки по всем пунктам. Впрочем, может быть, так и нужно?
— Алешенька, — сказал Михаил Антонович. Он уже поостыл от непривычной вспышки раздражения и, как всегда в таких случаях, просил мира. — Алешенька, ведь сейчас наши мальчики приезжают.
— Да, — сказал Алексей Петрович. — Я и то смотрю, запаздывают.
Десять лет мы не виделись, подумал Алексей Петрович. Пошли по разным дорогам. И отпуска у нас были в разное время.
Один раз я чуть не поймал Володьку, но оказалось, что он уже вылетел накануне. Не мог подождать несколько дней. Это было три года назад на Таймыре. Я жил потом в комнате Юрковского и нашел его письмо ко мне, которое он забыл отправить. А потом в Новосибирске я слышал, как объявляли по радио о его докладе в Доме Ученых, но нужно было улетать на Юпитер. Все на тот же Юпитер, на Джей-станцию. И с Дауге та же история.
Пока он отлеживался по черноморским и средиземноморским курортам после поцелуев Урановой Голконды, я продирался через тернии науки в Высшей Школе, а затем он снова вышел в Пространство и долго работал на Венере вместе с Юрковским. Они все время работали вдвоем, он и Юрковский, и они год назад ухитрились слетать на Амальтею. Наши корабли встретились в Пространстве и прошли на расстоянии каких-нибудь десяти тысяч километров друг от друга… Тесен мир, тесно даже Пространство, но трудно встретиться, если одни — планетологи, а другие — рейсовики. Хорошо еще, что хоть Миша — штурман. Алексей Петрович с удовольствием посмотрел на штурмана. Десять лет…
— Налей-ка еще, — сказал Алексей Петрович. — Эх, ты… покровитель порока.
Михаил Антонович расплылся в улыбке и уже открыл рот, чтобы сказать что-то, как вдруг дверь с коротким всхлипом отъехала в сторону, и в комнату влетел Коля Ермаков — тонкий, гибкий, в клетчатой рубашке с засученными рукавами и расстегнутым воротом. Он вытянулся по стойке смирно и провоз гласил:
— Григорий Иоганнович Дауге!
Михаил Антонович вскочил, толкнув животом стол. Алексей Петрович медленно поднялся. В дверях появился Григорий Иоганнович Дауге, межпланетник и планетолог, милый друг Григорий Иоганнович, черный, сухой, с высоким залысым лбом, с заросшим шрамом через правую щеку, с веселыми светлыми глазами. Секунду он стоял на пороге, переводя взгляд с Алексея Петровича на штурмана и обратно.
— Сволочи, — сказал он радостно. — Здравствуйте, черти.
— Иоганыч, — сказал Михаил Антонович.
Алексей Петрович молча пошел к Дауге, обходя его сбоку.
Дауге, не спуская с него глаз, двинулся к нему, тоже норовя зайти сбоку. Они сошлись посередине комнаты.
— Петрович! — воскликнул Дауге и ударил Быкова по плечу.
— Иоганыч! — сказал Быков и тоже ударил Дауге по плечу.
У Дауге подкосились колени.
— Петрович! — завопил он и бросился обниматься. — Боров здоровый! Мишка, черт!
Несколько минут они обнимались. Михаил Антонович всплакнул, дожидаясь своей очереди. Коля Ермаков стоял у дверей и глядел во все глаза. Алексей Петрович оторвал Дауге от себя и швырнул его Михаилу Антоновичу. Михаил Антонович принялся тискать Дауге, прижимая его к толстой доброй груди. Алексей Петрович некоторое время смотрел на них, за тем не вытерпел — оторвал Дауге от штурмана и принялся тискать сам. Дауге вырвался и, измятый и взъерошенный, повадился на диван.
— Черти, — сказал он. — Мишка, Алеша! Постарели, морды стали какие-то солидные… Лешка, ведь тебя не узнать! Откуда у тебя это гусачье выражение на роже?
— А что? Какое такое гусачье?
— А вот такое. Впрочем, понятно. Капитан. Кэптн ов вотерлесссииз. «Бесконечно чужой, беспокойный душой, бороздящий эфирные волны…»
— Поди ты, — сказал Алексей Петрович.
— Высох, высох, — повторял Михаил Антонович, сидя рядом с ним на диване и гладя его по плечу. — Совсем высох, Гришенька, черный стал…
— «…без улыбки в глазах, только трубка в зубах, беспокойный, упрямый, бессонный…» Ужасно дурацкие стихи Володька писал во младости…
— Постой, — сказал Алексей Петрович. — А где же Володька?
— Здесь, здесь, не волнуйся.
— Да где же?
— Вы разве не вместе прилетели? — спросил Михаил Антонович.
— Вместе, — сказал Дауге, приглаживая волосы. — Но он…
В общем, он моет свое чудище.
— Какое чудище? — спросил нетерпеливо Алексей Петрович.
— Он что, женился? — спросил Михаил Антонович.
Дауге хихикнул.
— Сами увидите, — сказал он. — На это стоит посмотреть.
— Я пойду разыщу его, — сказал Алексей Петрович. — Что это, право…
— Ни-ни, не вздумай, — сказал Дауге. — Он сейчас придет.
— Ох, — сказал Михаил Антонович. — Прямо не верится.
Сколько ждал этого момента, а теперь не верится.
— Штурман, — сказал Дауге нежно. — Разъелся, штурман. Распустил тебя этот рыжий. Восемьдесят пять кило как минимум, да?
— Восемьдесят восемь, — сказал Алексей Петрович. — А после обеда — девяносто два.
— Позор, — нежно сказал Дауге. — Ах, черти вы, черти. А вот и Володька, рекомендую.
Михаил Антонович встал с дивана, рот у него был широко раскрыт, глаза тоже. Алексей потряс головой и зажмурился.
В дверях стоял Юрковский. Юрковский улыбался, и брови у него были прежние — густые, черные, только на лбу блестели залысины, и волосы на висках поседели, а на плече его, на широком, обтянутом роскошной материей плече…
— К-как?.. — невразумительно промямлил Михаил Антонович.
— Что это? — сказал Алексей Петрович.
Юрковский неторопливо, плавной скользящей походкой двинулся к столу. На плече его, неестественно задрав страшную квадратную голову, сидела здоровенная мокрая ящерица.
