Дмитрий Леонтьев - Идущие за кровью
— Не могли они эту книгу успеть передать?
— Демоны? Вряд ли. Слишком много народу было вчера. Да и время поджимало. А вот сегодня попытаться могут. Если только не пойдут более простым способом: останутся в каком-нибудь «глухом» склепе на пару-тройку сотен лет. Место для этого вполне подходящее, а им много и не надо — барельефы, они барельефы и есть.
— Простой вариант не всегда самый лучший. Отправить книгу в ад для них куда предпочтительней. В силу известных причин они-то её уж точно больше никому не до верят. Останься она на земле, и рано или поздно точно попадёт в чьи-то руки, а вот из преисподней её шибко трудно будет извлечь.
— А может, нехай, тащат её с глаз долой? — предположил Петров. — Книжонка-то и впрямь шибко вредная… У них она охраняться будет весьма надёжно. Какой смысл нам с тобой в Тома Сойера и Гекльберри Финна на кладбище играть? Отдадим её — и дело с концами…
— Тут остается целый ряд нерешённых проблем, — заметил я. — Мы не можем знать наверняка, что с лица земли исчезнет не только эта книга, но и «сладкая парочка» «рогато-парнокопытных». А оставлять их шляться по городу — по меньшей мере глупо. Во-вторых, откуда ты знаешь, что эта книга у них? Кто может гарантировать, что Кирсанов не успел сбежать от них и не скрывается где-нибудь, трясясь от страха? И самое главное: мы не знаем наверняка — жив Кирсанов или нет. Мы пустим дело на самотёк, а если он жив и нуждается в нашей помощи?
— Сомнительно, — покачал головой Петров. — Иначе он дал бы о себе знать. А если он под их властью, то зачем им оставлять его в живых теперь, когда он донёс книгу до места?
— Смысл есть. А если что-то у них пойдёт не так? Или Охтинское кладбище — только временный, «перевалочный» пункт, а «ворота в преисподнюю» должны открыться в ином месте? У тебя есть гарантия, что они уже установили контакт с «загробным миром» и знают, куда идти и где встречаться? Нет, Пётр Петрович, о магии и мистике мы знаем столь мало, что бросать дело, полагаясь только на человеческую логику, нельзя. Тем более что в этом деле появилась ещё одна странность. До этого мы играли в «охоту на лис»: кто быстрее доберется до нужного места и отыщет необходимую вещь. А теперь появились настоящие лисы, и я уверяю тебя — с этими рыжими бестиями не все так просто. Ты слышал, чтоб лисы нападали на человека?.. Может, и бывает, но лично я не слышал. Тем более что на ошалевших от голода они никак не похожи. Здоровенные, упитанные твари.
— По сути дела, легенд, связанных с лисами, существует немало. Не меньше, чем о волках. Просто волки сами по себе внушают куда больший страх, поэтому всякая «нечисть», связанная с ними, врезается в память намного прочней. Волков-оборотней называют «вервольфами», а лис-оборотней — «кунэце»… Но стоит ли так усложнять ситуацию? У нас имеется довольно полная картина этого дела. Мы знаем всех «действующих лиц», можем предположить всю историю, связанную с купцом Стаховым, книгой и охраняющими её демонами… А откуда взялись кунэце? Им нет места в этом деле.
— Не знаю, — признался я. — Но мне они очень не понравились… Но пока нет фактов, не будем обсуждать этот эпизод, ни к чему конкретному это все равно не приведет, а убеждать тебя у меня уже просто не хватает терпения… Что ты можешь сказать о сестрах Пархоменко?
— Стыдно вспоминать, но я там говорил куда больше, чем слушал. Так уж получилось, что вопросы задавали они, а я отвечал. Они не сказали ничего конкретного, а я выложил всё, что знал. Такое странное ощущение было, словно я немного опьянел… Бывают минуты, когда человек словно теряет над собой контроль. Раньше это состояние называли «платком Геры». Читал легенды о подвигах Геракла? Его люто ненавидела жена Зевса и, чтоб свести со света, набросила ему на голову свой платок, затмевающий рассудок. В приступе безумной ярости Геракл убил свою жену и детей, приняв их за чудовищ. Именно в искупление этих грехов он и должен был совершить свои знаменитые двенадцать подвигов. Не слышал?.. Немудрено, художественные редакторы и критики тех времен вырезали этот эпизод из всех греческих легенд. Вот и у меня было такое ощущение, словно кто-то набросил мне на голову такой же платок. Болтал, как деревенская кумушка. Когда вышел от них и восстановил в памяти весь разговор, даже сам удивился. Может быть, в их жилах и осталась кровь их прадеда-колдуна. Во всяком случае, несколько книг с «мистическим уклоном» у них в комнате я заметил…
— Интересно, — пробормотал я. — Когда я разговаривал с Михайловой, у меня было точно такое же ощущение. И я тоже видел в её комнате некоторые «занимательные» книги… Да, совсем не исключено, что они обладают даром гипнотизма. Но мне показалось, что они не слишком ладят между собой…
— Это точно, — подтвердил Петров. — Когда они говорили по телефону, их ссора была слышна даже из соседней комнаты. Да и отзывались они о своей родственнице немногим лучше, чем о коммунистах.
— И вот что ещё, — припомнил я. — Когда я сказал, что ты поехал к Пархоменко, по-моему, она испугалась. Причём испугалась за тебя. Заставила меня позвонить в отдел и выяснить, не вернулся ли ты. А когда узнала, что не вернулся, — позвонила сёстрам.
— У пенсионеров свои причуды, — отмахнулся Петров. — Значит, ты полагаешь, что мне стоит вызвать в помощь парочку ребят из нашего московского отдела и засесть на эту ночь на кладбище?
— Я полагаю, что тебе нужно вытащить меня из этой больницы, а в засаде мы и вдвоём неплохо посидим. Только где? Кладбище большое. Можно целую ночь по нему бродить и ни разу не повстречаться… А они себя выставлять напоказ не станут.
— Может, это и к лучшему… Не люблю я подобные моменты. Расшифровывать тайнописи, изучать явления, ломать голову над загадками природы — пожалуйста, а вот драки и погони… Я — человек мирный, и только в самом крайнем случае, если прижмет… А сейчас, как мне кажется, особой нужды нет…
— Как нет?! А Кирсанов?! Мы ещё не видели его мёртвым.
— Вероятность того, что он жив — ноль целых, ноль десятых… Да и ты в таком состоянии, что краше в гроб кладут… Лучше я вызову ребят из нашего отдела.
— Я всё равно пойду, — твердо сказал я. — Только нужно домой заскочить, переодеться, да и обойму с серебряными пулями не мешает захватить. Который сейчас час?
— Три часа дня.
— Это я столько времени здесь провалялся?! Принеси мне одежду. У нас остается не очень много времени. На кладбище нужно прибыть часа за два-три до полуночи.
— Чуть не забыл! — хлопнул себя по лбу Петров. — Тебя же какая-то знакомая в коридоре дожидается. Красивая такая, зеленоглазая, с роскошными рыжими волосами… Вернее, золотистыми, но… но с «рыжинкой»…
— Это же Михайлова… Что ж ты молчал?! Битый час мне о какой-то ерунде толкуешь, а самого главного и не сказал!.. Эх ты, профессор-теоретик! Об этом надо было говорить в первую очередь!
— Михайлова?! — удивился он. — Я думал, что Михайловой лет девяносто… Н-н-да, ошибся я, отправляясь во Всеволожск, надо было тебя туда посылать…
— Да зови же её! Зови!.. И одежду принести не забудь! — крикнул я ему вслед.
Когда она вошла в палату, я лежал на подушках почти «бездыханный». Одна рука у меня безвольно свешивалась на пол, а мужественно сдерживаемые стоны всё же время от времени прорывались сквозь сжатые зубы. Мои глаза были полны предсмертной муки и безграничного страдания.
— Привет, — сказала она. — Как дела?
— Не спрашивай, — едва слышно прошептал я. — Это просто ужасно… Врачи сказали, что до рассвета я не доживу… Жаль… Ведь я ещё такой молодой… и обаятельный… Но никто даже не будет плакать на моей могиле… Как это печально, — я тяжело вздохнул и прикрыл глаза. — Поцелуй меня на прощание… Пусть это будет последнее, что я запомню в своей жизни…
Я вытянул губы «трубочкой» и замер в ожидании. Время шло, а целовать меня никто не торопился. Приоткрыв один глаз, я вопросительно посмотрел на неё. Девушка стояла рядом и, как и прошлой ночью, водила над моей головой раскрытыми ладонями.
— Нет, ну зачем это, — запротестовал я. — Это лишнее. Я умираю, а ты…
— А я ставлю диагноз, — закончила она, уверенно разбинтовывая повязку на моей голове. — И должна тебя огорчить — диагноз весьма неутешительный…
— Что такое? — испугался я. — Что-нибудь опасное?
— Очень, — серьёзно ответила она. — Ты будешь жить до-олго-долго… А потому «прощальный поцелуй» откладывается лет на пятьдесят.
— И никаких шансов, доктор? — убито поинтересовался я. — Я обречен?
— Медицина здесь бессильна, — вздохнула она, рассматривая рану на моей голове. — Не вертись, сейчас я попытаюсь… Терпи, терпи… Ну, как?
— Все равно умираю, — угрюмо отозвался я, чувствуя, как исчезает даже память о боли. — Какие же вы все-таки, женщины, бессердечные… Нет чтобы поцеловать на прощание, а она взяла и вылечила…
— А ведь я тебя предупреждала: не ходи ночью на кладбище. Как чувствовала… Утром позвонила тебе в отдел узнать, все ли в порядке…
